Борис Полевой - Глубокий тыл
— С волками жить научился, а вот по-волчьи выть — тяжко это советскому человеку…
Калитка звякнула кольцом. Отойдя по тротуару, девушка остановилась, подняла ногу, пощупала вновь пришитую подошву и незаметно оглянулась.
Улица, если можно назвать улицей несколько уцелевших тут и там небольших домиков, стоявших меж забурьяненных пожарищ, была пустынна, и снова девушке стало тоскливо и страшно, как будто была она героиней фантастического романа, пережившей гибель человеческой цивилизации.
6
Да ведь это, оказывается, страшно трудно — собираться на свидание!
Довольно просто наврать деду с бабкой о своем выступлении по передаче опыта для молодых ткачей ночной смены. Потруднее не смутиться под вопрошающим взглядом грустных глаз матери, огорченной тем, что дочка не может провести с ней один из последних мирных ее вечеров. И особенно тяжело отбиваться на улице от знакомых девчат, которые, как на грех, встречаются на каждом шагу и тянут тебя одни в театр, другие в киношку, третьи на танцы, уговаривают и делают удивленные глаза: «Почему это сегодня ты такая расфуфыренная?»
Но наконец все это осталось позади аместе с фабричным двором. Галка очутилась в темноте, на огородах, где на грядках неясно лоснилась свекольная ботва. Кругом тихо. Темно-синее небо, осыпанное перемигивающимися звездами, напоминает сатин на бабкиной новой кофте. Скорей бы уж пробежать эти огороды, а то спросонья какой-нибудь караульщик врежет заряд соли, вот и получится «чудное мгновенье».
Узенькая тропка привела к берегу. Девушка остановилась, огляделась: никого, только где-то вдали, должно быть на воде, в лодке, гармонь вела грустную, расплывчатую мелодию. Еще раз воровато оглянувшись, Галка достала из сумочки непочатый тюбик губной помады, нашла в зеркальце свое неясное вырисовывающееся отражение и довольно храбро подрисовала губы сердечком. Теперь, когда это последнее приготовление завершено, у нее возникло самолюбивое сомнение: что, если Руслан Лаврентьевич просто над ней пошутил и не явится? А что ж, и очень свободно, взял да и насмеялся, а ты тут стой, как дура, в модельных туфлях, которые жмут ноги, в крепдешиновом платье, с накрашенными губами. Сердце Галки колотилось, как челнок на плохо отрегулированном станке… В нём закипала обида.
Вот и река. Поглядите-ка, какая смирная лежит теперь внизу, под берегом, шелковисто отражая блеск звезд, будто бы это и не она буянила здесь весною, как пьяный в праздничный вечер. И как все-таки была права верная подружка Зина Кокина, когда советовала обязательно опоздать на свидание! Впрочем, Галка и без нее это, разумеется, знала, но боялась, как бы, не застав ее, Руслан Лаврентьевич не обиделся и не ушел. А вот теперь торчи тут, жди! Нет уж, надо хоть спрятаться пока, что ли…
Девушка тихонько отступает с дорожки на луг, где серебрятся клубы тумана, и почти натыкается на вездеход. Мотор еще теплый, но в машине никого нет. Галка снова бросается на берег и теперь уже замечает Красницкого. Он стоит на мысу, над обрывом. Без фуражки. Через руку переброшен плащ. Романтичной Галке он напоминает красивую птицу, готовую взвиться и улететь. Девушка чуть было не вскрикнула, так она обрадовалась, а Руслан Лаврентьевич, обернувшись на звук ее тагов, будто продолжая разговор, обводит рукой открывающийся сверху пейзаж:
— …Какой простор!.. Никогда, ни днем, ни ночью, не устанешь любоваться русской природой.
Галка приближается к Красницкому, останавливается, не зная, как себя вести дальше. Поздороваться? Виделись. Что-нибудь сказать? Но откуда она знает, что полагается говорить, явившись на свидание к таким людям, как режиссер-оператор?! Но Красницкий великодушно не замечает неловкой паузы. Он снимает газету со свертка, который он держал под плащом. Это букет цветов, таких же розовых, пышных, как те, что изображены на занавеске, разделяющей комнату стариков. Вручив девушке букет, он подносит к губам ее маленькую ручку с шершавыми пальцами и жесткой ладошкой. Галка тотчас же вырывает ее.
— Вот еще глупости! — резким голосом произносит она, но тут же вспоминает, что герои прочитанных ею романов, даже грубоватый Базаров, — все целовали дамам ручки. Решив, что совершила ужасную бестактность, девушка ещё больше тушуется, И эти цветы… Ей ещё никто не дарил цветов. Куда их девать? Не держать же в руках, как бутылку с постным маслом в очереди в магазине?
Но Руслан Лаврентьевич не замечает и этого. Он как-то по-новому возбужденно-весел.
— Вы, Галя, опоздали на целых пятнадцать минут, но светилам науки и хорошеньким девушкам обязательно полагается опаздывать.
— Вот уж не опоздала, с чего вы взяли? Когда я проходила фабричные ворота, было без четверти. Аведь я не шла, я бегом бежала…
— Ну вот посмотрите на часы. Учтите: за шесть лет они не ушли вперед ни на минуту.
Снова девушка видит желтый кружочек на массивном, затейливо перевитом золотом браслете.
— Врут, — настаивает она, — и вообще дед говорит, что часов с вечным заводом быть не может, потому что тогда вышло бы, что изобретен вечный двигатель, перпетум, ну, и как-то там еще…
— Ваш дедушка — чудак: это — последнее слово европейской техники, лучшее, что человечество изобрело в области часов. Перпетуум-мобиле тут ни при чем: они заводятся, но непроизвольно, от движений руки.
— Да, дед отсталый, он даже, кажется, в бога верит, — соглашается Галка и вдруг спрашивает: — А что же мы будем делать, Руслан Лаврентьевич?..
Серые лучистые глаза вопросительно смотрят на собеседника, и он не видит в них ничего, кроме наивного любопытства. Этот человек, любящий повторять, что на свете не осталось уже ничего, что могло бы его удивить, смущается.
— Как что?.. Гулять. Такая чудная ночь!.. Ну, где-нибудь присядем, закусим… Удивились? Разве вы, Галя, еще не знаете, что я волшебник? Вот посмотрите кругом. Ничего не видите? Смотрите, смотрите внимательнее!
Ага, начинается что-то интересное! Девушка добросовестнейшим образом осматривает дорожку, заросли бурьяна, обрыв, даже щупает рукой какую-то пустую консервную банку, мерцающую во тьме, даже смотрит на тот берег, где среди темных деревьев белеет, как обколотая сахарная голова, разрушенная канонадой колокольня.
— Ну, ничего не обнаружили? — торжествует Красницкий. Он встряхивает плащ, показывает, что в нем ничего нет, быстро накрывает им траву, делает руками какие-то пассы. Потом поднимает, и вот уже у него в руках бутылка вина и маленькая коробка. Это шоколадные конфеты. Он преподносит их Галке. — А вино мы разопьем вместе. Вы смотрите, смотрите на надпись: «Коллекционное»! Очень дорогое… Его и в мирное время можно было достать только по блату… Знаете что? Идемте вон туда, вниз, поближе к реке, там и присядем.
Галка с радостью соглашается. Туфли так жмут, что ноги горят, а тут ещё этот букет, который она держит под мышкой, как банный веник. Виновато оглянувшись, она сбрасывает туфли и, весело вскрикнув, прыгает через гребень кручи на откос, съезжает вместе с осыпью песка, вскакивает и бежит к прибрежной кромке, где по мелкой гальке тянется туман, похожий на хлопковые волокна. Руслан Лаврентьевич спускается извилистой тропинкой. И когда он появляется, Галка стоит у самой воды, настороженная, взволнованная.
— Тише!.. Слышите?
Где-то на речной стремнине плывет ялик. Его в тумане не видно, но слышно, как глухо стучат две пары уключин. Голоса, мужские и женские, негромко ведут в унисон:
…Ты сейчас далеко-далеко,Между нами снега и снега,До тебя мне дойти нелегко,А до смерти — четыре шага…
Лицо у девушки растроганное. Она вспомнила сержанта Лебедева. Может быть, и он сидит сейчас где-нибудь в землянке, смотрит на огонек, думает о своей невесте. А невеста взяла да и пошла на свидание с другим. От этой мысли девушке становится грустно, но грусть эта смешивается с радостью оттого, что свидание все же состоялось и что необыкновенный человек — вот он здесь, рядом, — стоит и любуется ею, простой фабричной девчонкой.
Пой, гармоника, вьюге назло,Заплутавшее счастье зови, —
это поет уже Галка, а Руслан Лаврентьевич, встав сзади и как бы закрывая ее от ветра, говорит, дыша ей в затылок:
— А вы говорили, не поете романсов… У вас же прелестный голосок… Как досадно, что я отослал пленку и аппаратуру!
Галка польщена. Действительно, как было бы здорово, если бы она спела в фильме эту хорошую песню, которая сейчас так полюбилась на фабриках! А он, Руслан Лаврентьевич, заботливый: ишь, увидел, что на ней светлое платье, и, не пожалев своего замечательного офицерского плаща, постелил его на землю… Ой, как все необыкновенно, как интересно, как хорошо! Галка садится, уютно подвертывает под себя босые ноги и, задумавшись, начинает отправлять в рот конфету за конфетой. Теперь ее занимает мысль: как она сегодня явится домой? Что соврет? Вопрос настолько сложный, что когда она приходит к заключению, что матери она все-таки, наверное, скажет правду, рука ее уже ничего не нащупывает в коробке.
