Росток - Георгий Арсентьевич Кныш
— Все-то ты умеешь... Тогда помоги людям, которые нас проверяют. Определи начальные команды.
— Ой как не хочется! — поморщился Василь. — Мои слабые от недостатка солнца и зелени косточки просятся на свежий воздух.
— Ладно. Хватит тебе дурачиться. Садись за пульт.
Из лаборатории все вышли, когда на небе уже заблестели звезды.
— Удочки не забудь. Может, и вправду рыбу поймаешь, — напомнил Григорий на прощание Максиму Петровичу.
Ромашко в ответ молча кивнул.
33
Василь Гарба, приплюснув нос к боковому стеклу машины, иногда спокойно, будто размышляя вслух, бросал:
— Модель с беспрерывной сменой состояния...
Это когда миновали последние домики Львова и свернули на крутую, словно прорубленную сквозь зеленый малахит леса, дорогу.
— Модель с дискретной сменой состояния...
Когда машина вырвалась из зеленого ущелья на светлый простор и за окном поплыли, сменяя друг друга, плантации свеклы, пшеницы, льна и конопли.
— Эй ты, мудрец! — не утерпел Григорий, оглядываясь с переднего сиденья. — Не надоело тебе в лаборатории?
— Инерция мышления, инерция восприятия... — все так же спокойно начал Василь. И не договорил. Машина с разгона влетела передними колесами в выбоину. Пассажиров вместе с водителем резко швырнуло вперед, потом отбросило назад, на свои места.
— Влияние гравитации, или притяжение земли... Это он, Ньютон, виноват! Зачем делал свое открытие? — засмеялся Ромашко, придерживая удилища, связанные шпагатом. — Если бы не он...
— Если бы не он, все равно выбоины рвали бы на куски человеческие внутренности, — прервал его Лесь. — У меня дед часто ездил в Черновцы на базар. Как подскочит телега на выбоине, обязательно скажет: «Дай, боже, тем, кто дорогу мостил, а не тем, кто по ней едет».
— Что ж ты жалуешься на дорогу? — повернулся к нему Ромашко. — Напрасно! Дорожникам, как и всем людям, тоже хочется жить хорошо. Этой весной они отремонтировали сверх плана десять километров дороги, получили премию, прогрессивку, накупили обнов и подарков женам и детям. Общая радость и благоденствие. Ну а как отремонтировали — это не имеет для них значения. И если за зиму мороз, дожди и снег повыгрызают опять ухабы, оспины, — не беда. Составят новые планы ремонта уже отремонтированных дорог, постараются опять перекрыть запланированные показатели досрочно. И снова — премии, прогрессивки, обновы. Ура! Хрен с ними, с автомобилистами, которые перегревают моторы, жгут лишнее горючее, снашивают преждевременно покрышки! Главное — досрочно отремонтировать. Вот их козырь. А как — это неважно.
— Слушай, Петрович, а Мирослав Михайлович, оказывается, пророк, — задумчиво произнес Григорий. — Не исключено, что и у нас могло бы быть подобное «ура!», если бы Козак не вытурил нас в лес.
— Григорию Васильевичу все видится в мрачном свете. Уж не слишком ли замучила его жена упреками, когда отпускала на лоно природы? — сказал не подумав Василь.
Ромашко бросил на него сердитый взгляд:
— Василь, тебе никогда не втыкали шило в одно место? Если нет, то очень жаль. В таком случае тебя ждет невеселая перспектива.
— Какая, Максим Петрович? — клюнул на приманку Василь. — Где?
— На том свете. Хоть я и не верю ни в бога ни в черта, но почему-то надеюсь... На том свете черти будут горячими клещами вырывать изо рта твой дурной язык.
— Слишком сурово, Максим Петрович. Не ожидал от вас.
— Я тоже от тебя кое-чего не ожидал.
На этом разговор оборвался. Все ехали молча, каждый думал о своем.
Дорога пролегала по пригоркам и низинам, перескакивала через гулкие деревянные мосты и бежала на восток по молодому подлеску. Возле будки автоинспектора свернули влево и покатили среди сосен, по еле заметной песчаной колее, исполосованной длинными тенями вперемежку со светло-золотистыми полотнищами солнечного света.
Проехав неглубокий овраг, опутанный густыми плетями можжевельника, уперлись в металлические, свежепокрашенные голубой краской ворота. Водитель посигналил. Из небольшого домика выскочил коренастый, плотный мужчина, раскрыл ворота, и машина вкатила под зеленые своды сосен. Неподалеку соблазнительно блестела синева воды.
— Я сторож, Сергей Васильевич, — представился мужчина. — Паркуйтесь вон там, в низинке, за плотиной. Надолго к нам?
— До конца недели, — ответил Савич.
— Тогда несите путевочку начальству. Оно укажет вам ваши места. — Сторож замкнул ворота. — Правила у нас такие: никакого шума, никаких транзисторов. Разрешается пользоваться только двумя удочками. Донки запрещены. Спиннингом можно. Ловите щук сколько душа пожелает.
— Иди, Григорий Васильевич, оформляй документы, — толкнул Савича локтем в бок Ромашко. — А я пока спущусь к воде. Посмотрю, что там и как. Представляешь, еще ни разу в этом году не держал в руках удочку.
Григорий, ничего не ответив, побрел по тропинке в глубь леса. Между стволами сосен проглядывали затененные прямоугольники кирпичных стен, поблескивали стекла окон. Вдоль тропинки сновали озабоченные муравьи. Одни торопились к находившемуся неподалеку муравейнику, другие ползли от него.
Григорий замер, стал наблюдать за муравьями. Ему почудилось, что это не муравьи, а увиденные с огромной высоты крошечные экипажи торопятся в свой муравьиный город, чтобы расползтись по своим муравьиным улицам. Моргнул — и увидел другое. Островерхая куча из хвои и веточек — это вычислительная машина, а муравьи — импульсы, которые мгновенно пробегают по всем модулям, схемам, регистрам. Вот только почему-то входы и выходы у них соединены.
Возле муравейника светился красноватый нежный зонтик сыроежки, усыпанный, словно бисером, капельками росы. Покачивалась на веточке сойка с острым клювиком и глазами-бусинками. Выстукивал на дубе морзянку неутомимый дятел.
Григория кто-то тронул за плечо.
— Добрый день. С приездом. Не меня ли ищете? — рядом стоял седой, с умными проницательными глазами старичок. Округлое лицо, иссеченное морщинами, было добрым и приветливым. На высоком выпуклом лбу проступали капельки пота. — Давайте путевки, и я отведу вас... Мирослав Михайлович предупредил... Вы какие хотите комнаты — каждому отдельно или на всех одну? Зовут меня Василием Николаевичем.
— Каждому отдельную. Намозолили глаза друг другу... Может, кому-нибудь захочется поработать.
— Что нет, то нет! — покачал
