Борис Васильев - Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе
Гости чокнулись, выпили. Полковник под одобрительный говорок сел на место. Поднялся Константин. Дождавшись, когда стихнет шум за столом, заговорил с привычной легкостью, порою смахивающей на легкомыслие.
— Мне отлично известно, что я счастливчик, а потому я, при всем желании не могу сочувствовать неудачникам. Моя собственная жизнь дает мне право на эти слова. Отец мой погиб на фронте, когда я только–только должен был родиться, мать умерла через три года. Я вырос в детдоме. Мне было труднее, чем многим другим, но я знал свою цель и шел к ней напролом. Прошу извинить, что слишком часто употребляю местоимение «я», но мы — офицеры, и наши боевые приказы не знают иной формы, кроме «я решил». Так за решения, которые мы принимаем!
Когда шум, вызванный тостом, улегся и гости вновь занялись закуской, кто–то спросил:
— А где контроль. Костя?
— Какой контроль?
— Контроль за решениями, которые мы принимаем?
— Жизнь, — решительно ответил Костя. — Жизнь — самый суровый поверяющий. Она сама отбрасывает негодные решения.
— Значит, контроль вне человека?
Константин не успел ответить, потому что полковник отвлек его вопросом:
— Твой отец в котором погиб, Костя?
— В сорок четвертом. Кстати, мне напомнили сегодня об этом, — он повернулся к жене. — Люба, где открытка?
Люба поднялась, порылась на отодвинутом в совсем уж неподходящее место письменном столе, нашла открытку и протянула ее полковнику. Командир прочитал, пустил по рукам.
— Странное послание. И без подписи.
— Нет, закорючка стоит. Видишь?
— А почерк–то — женский. Учти, Люба.
— Где это — Подбедня?
— Может, розыгрыш?
— Нет, не розыгрыш, — сказал Константин, получив наконец–таки открытку и еще раз перечитав ее. — Когда мне в детдоме отцовский орден вручали, помню, разговор был насчет станции Подбедня.
— Какой орден?
— Отечественной войны, — ответил капитан. — Люба, где орден?
— Может, в папиной коробке? — неуверенно сказала Люба. — Посмотри в кухне, на полке. Круглая такая коробка, из–под конфет.
В маленькой кухне возле заставленного посудой стола сидел отец Любы и плакал. Сопел, всхлипывал, но не утирал слез, которые стекали по его худым, изрезанным морщинами щекам.
— Что с вами, Илья Иванович? — с испугом спросил Константин, войдя в кухню. — Вам плохо?
— Лук режу, — улыбнулся сквозь слезы старик. — Люба велела луку нарезать, а он, понимаешь, больно вредный оказался.
— А почему к столу не идете? — спросил Константин, открывая дверцы настенного шкафчика. — Неудобно получается, Илья Иванович.
— Ты уж прости, Костя. Не к лицу я молодой компании. Перво–наперво — не пью. Второ–навторо — острого не ем. Только испорчу вам весь праздник. К тому же — полковник там.
— Ну и что? — Константин выставлял на стол различные кухонные предметы и разговаривал через плечо. — Съест он вас, что ли, полковник?
— Да что ты, Костя, — махнул рукой старик. — Я их смолоду пугаюсь. И полковников, и генералов. Я и лейтенантов–то робел всю дорогу. А с живым полковником, может, всего раз в жизни и разговаривал. Когда орден получал. Ты чего ищешь–то?
— Орден отцовский, — ответил Константин. — Люба сказала, что в коробке из–под конфет, а где эта чертова коробка?.. Ага, вот она.
Константин вытащил круглую жестяную коробку из–под леденцов и, сдвинув посуду, вытряхнул из нее содержимое. Множество памятных медалей на старых колодках, орден Отечественной войны и несколько выцветших фотографий тридцатилетней давности.
— Вот он.
— Это не он, — не согласился старик. — Этот — второй степени. А у твоего бати — первой, — он достал из ящика стола красную коробку. — Я его отдельно храню.
— Спасибо, Илья Иванович. — Константин взял коробку. — Уберите все здесь, ладно?
И вышел из кухни. А Илья Иванович принялся складывать в жестяную коробку солдатские, памятные и юбилейные медали. Делал он это неторопливо, разглядывая каждую медаль в отдельности. Порою качал головой, порою грустно улыбался чему–то. Последней он взял со стола фотографию с оторванным уголком. На ней были видны два солдата в сдвинутых на затылок зимних шапках с автоматами на груди. Позы и улыбки их были неестественно напряжены, потому что солдаты явно позировали фронтовому фотографу. Фоном для снимка служили руины какой–то немецкой крепости. Возможно, то был Кенигсберг. Несмотря на давний срок и потрепанность, в одном из солдат можно было узнать молодого Илью Ивановича.
Орден Отечествеиной войны первой степени лежал на широкой ладони командира полка.
— Весомая вещь, — сказал полковник, уважительно взвешивая орден. — Маленькая, а весомая.
В комнату бочком проскользнул Илья Иванович с тарелкой нарезанного лука. Поставил на краешек стола, хотел было тотчас же выйти, но полковник заметил его:
— Илья Иванович, куда это вы? За стол просим, за стол. Ребята, место ветерану Великой Отечественной.
Гости задвигались, освобождая место. Кто–то уступил стул, кто–то принес тарелку, вилку, рюмку. И тотчас же щедрая офицерская рука потянулась к этой рюмке с бутылкой водки.
— Отставить, — негромко сказал полковник. — Боржомчику можно вам, Илья Иванович?
— Если без градусов, — робко уточнил старик.
— Без градусов, — полковник сам налил боржоми — Ну, чего сыну пожелаете?
— Сыну?.. — Илья Иванович неуверенно улыбнулся. — Оно конечно, оно так. — И встал. Рука дрожала, боржоми проливался на стол. — В большую дорогу провожают тебя, Константин. Да. На учебу. Потом в большие начальники выйдешь. Так ты, это, ты о солдате не забывай. Начальник, он солдатами держится, каких бы званьев ни достиг. А солдаты — тобой. Нету у них никого, окромя начальников. Никого нету. И пожаловаться некому.
Помолчал, выпил боржоми и, шаркая ногами, вышел. И все молчали. Полковник встал.
— За отцов, — негромко сказал он. — Павших и еще живых.
Все встали, стараясь поменьше шуметь. Выпили.
— Когда ты, капитан, на отцовской могиле в последний раз был? — не глядя, спросил полковник, аккуратно поставив рюмку.
— Так я ведь, в сущности, и не знал, где эта могила. Впервые из открытки выяснил. Теперь надо будет как–нибудь съездить. В отпуск. Или на каникулы.
— Тебе когда в академию являться?
— Ровно через десять дней.
— Тогда зачем тянуть? Святое это дело — отцовской могиле поклониться. Особенно перед таким рубежом, как академия. Понятно — нет?
Капитан не ответил. Он уложил орден в красную коробочку и, закрыв крышку, забарабанил по ней пальцами.
Но стука его пальцев по коробочке мы не услышали, потому что в этот момент зазвучал лязг винтовок, взятых к ноге в три приема. И голос:
— Взвод, смирно! Равнение на середину! Слушай перекличку. Рядовой Абрамов!
— Я!
— Рядовой Бесымбаев!
— Я!
В узком коридоре дощатого барака с запылившимися стеклами и двумя рядами трехъярусных нар был выстроен взвод маршевого батальона. Места было немного, и командиру взвода младшему лейтенанту Суслину, одетому в аккуратную гимнастерку с белоснежным подворотничком, приходилось вжиматься в проход между нарами. А во главе взвода стоял степенный усатый помкомвзвода старший сержант Гарбузенко и хрипло выкрикивал фамилии личного состава.
— Рядовой Гусев!
— Я! — отозвался высокий тощий солдат.
— Пат без Паташона, — негромко, но внятно произнес стоявший в строю ефрейтор Виктор Святкин: худой, как все, но не как все разговорчивый. На его потрепанной гимнастерке с двумя полосками за ранения выделялся новенький орден Красной Звезды.
— Рядовой Глебов! — продолжал Гарбузенко.
— Я!
— Иван Четвертый, — пояснил Святкин. — Но не Грозный.
— Рядовой Кодеридзе!
— Я!
— Абрек, — сказал Святкин.
— Рядовой Лавкин!
— Я!
— Калуга, — произнес Святкин, и стало понятно, что во взводе у каждого есть прозвище и что автор прозвищ ефрейтор Святкин.
— Младший сержант Сайко!
— Я, — отозвался рослый сержант, стоявший на правом фланге.
— Ванька Первый, — уважительно отметил Святкин.
— Ефрейтор Святкин!
— Я! — гаркнул Святкин. И добавил:
— Можно просто — Сват.
— Рядовой Хабанеев!
— Я!
— Хабанера, — отметил Святкин.
— Отставить! — крикнул Суслин и, ткнув пальцем в Святкина, приказал:
— Ефрейтор Сват… то есть Святкин, выйти из строя!
Святкин сделал два шага и повернулся лицом к шеренге.
— Товарищи бойцы! — сердито сказал Суслин, грозно сведя полудетские брови. — Сегодня я принял второй взвод. Командир батальона лично мне поставил задачу: в кратчайший срок подготовить взвод истребителей танков. И что же я вижу на первом построении? На первом построении я нахожу исключительную расхлябанность и разгильдяйство!