Григорий Ходжер - Амур широкий
— Вы первые нанайцы, которые учились советскому строительству в институтах, вам и организовывать свой Нанайский район. Будете в стойбищах, больше беседуйте с людьми, рассказывайте о ленинской национальной политике, разъясняйте ее суть. Смотрите, анализируйте, думайте, что еще надо сделать, чтобы жизнь нанайцев стала еще лучше. Вам работать в Нанайском районе, вам, как говорят, и карты в руки. А теперь идите в крайком, там вас ждут.
В крайкоме партии Богдан, Михаил и Саша предъявили партийные билеты дежурившему милиционеру, Яша протянул комсомольский билет.
— Проходите на второй этаж, в комнату сорок пять, — сказал милиционер.
Комната сорок пять. Богдан постучал в дверь и открыл. За столом сидел пожилой человек, с поседевшей головой и усами, до боли знакомый.
— Учитель! Павел Григорьевич! — воскликнул Богдан.
Богдан обнял бывшего своего учителя, прижался щекой к его плечу.
— Будем вместе работать, Богдан! В Нанайском районе будем работать. Меня рекомендуют туда секретарем райкома партии.
Глотов пожал ребятам руки, познакомился с каждым и, усадив их, стал расспрашивать. Услышав, что они собираются сегодня же выехать в родные места, усмехнулся:
— Быстрые какие. Нет, друзья, теперь вы уполномоченные крайисполкома, что, скажут, то и будете выполнять. Знаю, спешите к родным, но потерпеть надо. Не бойтесь, билеты на пароход вам купят, командировочные получите. Надо прежде решить здесь все организационные вопросы, скоординировать наши действия. А то разбежитесь вы по Амуру, потом ищи-свищи вас.
Все засмеялись. Глотов дал им направление в гостиницу и на вечер пригласил их к себе в гости.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Дед, ты скоро забудешь про свою оморочку, будешь на колхозном катере разъезжать по бригадам».
Пиапон не может без усмешки вспомнить эти слова Богдана.
«Какой бы катер мне ни дали, — ответил он, — я никогда без оморочки не смогу обойтись. Без оморочки я что без жены, детей, дома и родного Амура. Ты этого не поймешь. Я свою оморочку даже во сне вижу».
Разговор этот вели Пиапон с Богданом летом тридцать четвертого года, когда организовывался Нанайский район, когда народ избрал Богдана председателем райисполкома.
А потом Троицкая моторно-рыболовецкая станция выделила всем колхозам Нанайского района катера. Няргинцы свой тридцатисильный катер назвали «Рыбак-охотник». Ох, как гордились колхозники своим катером! Гордились мотористом Калпе — первым мотористом из стойбища. Теперь многие уж забыли, как смеялись над ним, когда он, увлекшись моторами, ушел из рыболовецкой бригады в мотористы, потом в водолазы. Холгитон, как маленький, просил прокатить его на катере, и Калпе, конечно, не отказывал, катал всех желающих по Амуру. Но Холгитону этого показалось мало, попросил он повезти его в Малмыж, похвастаться захотелось старому, мол, посмотрите, Холгитон приехал на своем колхозном катере. За Холгитоном к мотористу пристали рыбаки, поспорили они, сколько лодок может буксировать катер; одни утверждали, что если катер тридцатисильный, то он должен тащить тридцать лодок, другие не верили этому. Тридцать лодок не нашлось в Нярги, а на десять лодок посадили всех, и малых и старых, и катер Калпе поволок цепочку лодок, да так поволок, что бегом не догонишь. Тогда все поверили, что «Рыбак-охотник» не то что тридцать — шестьдесят лодок может буксировать.
Нынче с ранней весны стойбище Нярги переезжает на противоположный берег, на таежный. Колхозники разбирают деревянные дома и переплавляют на тот берег. «Рыбак-охотник» буксирует эти дома. Катеру нынче много работы. Кроме переплава разобранных домов, он таскает плоты из Черного мыса для новых домов: колхозники решили отказаться от глиняных фанз. Разговор о новом Нярги затеял Богдан в одно из посещений родного стойбища.
— Вы знаете, что недавно прошел второй съезд колхозников, — сказал он. — Государство отпускает вам ссуду на строительство домов и на приобретение скота. Подумайте и сами решайте, что вам делать. Я бы вам посоветовал переехать на таежный берег, построить там деревянные дома. Хватит жить по фанзам в грязи! Электричество и радио будет, как в Найхине. Не отставать же вам от найхинцев…
Хитрый Богдан разбередил душу колхозников — кто же откажется от нового деревянного дома! Колхозники решили построить новое село на таежной стороне и сами же сделали распланировку. Зимой они заготовили столько леса, что должно было хватить на избы всем колхозникам, проживавшим в глиняных фанзах. Сразу же за ледоходом стали плотами переплавлять лес в Нярги, здесь разбирали плоты и на лошадях развозили бревна по улицам будущего села.
Все это нравилось Пиапону — дела шли хорошо! Только глядя, как разбирают строители новую школу и перевозят на другой берег, он не мог простить себе одного: зачем он поторопился с ее строительством, когда сам думал о переезде на таежную сторону? Правда, колхозники сами требовали большую школу, но Пиапон мог их уговорить подождать год-два, и не пришлось бы теперь перевозить ее на тот берег. Уговаривал, да не смог уговорить, потому что заворожила их русская учительница. Это она виновата, что наперекор Пиапону колхозники построили новую школу. А заворожила она няргинцев так легко и просто, что они даже и не заметили, как это произошло. Посетив вечером школу несколько раз, они стали чувствовать к ней непонятную тягу. Если кто не мог пойти в школу по какой-либо причине, то на душе у него точно появлялся неприятный осадок, чувство какой-то неудовлетворенности. Тогда он бросал все дела, шел в школу, и душа его становилась на место.
Каролина Федоровна заворожила няргинцев, больших и малых, прежде всего своим граммофоном. В первый же день своего приезда, поселившись в доме Полокто, она завела свой граммофон. Полокто с молодой женой долго разглядывали говорящую трубу. Незнакомые звуки привлекли соседей, и вскоре дом Полокто был полон людей. В последующие дни слушать граммофон приходили в школу чуть ли не всем стойбищем. Чудо-труба и подружила няргинцев с учительницей. Закрепила дружбу мать учительницы, Фекла Ивановна; она сперва научила молодую жену Полокто печь булочки, шанежки, а потом настоящий хлеб, который до этого привозили с рыббазы, где была пекарня. Вскоре Фекла Ивановна организовала целую кулинарную школу. Она готовила из картошки, капусты, свеклы и моркови такие кушанья, что они сами просились в рот. Самые ярые противники огородов с завидным аппетитом поглощали изготовленные Феклой Ивановной кушанья. Теперь уж никто не высказывался против картошки, капусты и других огородных культур.
Потом приехал киномеханик и показал кино, первое кино в Нярги. На стене школы повесили белое полотно. Киномеханик наладил свою аппаратуру и пригласил молодых людей крутить динамик. Желающих было — хоть отбавляй. Первым начал крутить динамик Иван — внук Пиапона. Начал он крутить боязливо, но, когда увидел, как в лампочке стали накаляться ниточки, разошелся.
— Тише! Аппаратуру разобьешь! — прикрикнул на него механик.
Тут уж полезли няргинцы к чудо-динамику, каждому хотелось, чтобы и от его руки, от его силы загорелась лампочка. Установилась очередь. Даже Холгитон не вытерпел, и его пропустили без очереди. Он не спеша сел на скамейку, и, пока садился, лампочка стала потухать.
— Крути! Чего медлишь? — закричали на него.
Тут пришлось старику поторопиться, он схватился за ручку и завертел. Лампочка вспыхнула вновь и горела ровно.
— Хорошая штука, — сказал Холгитон Пиапону, когда его согнали со скамьи. — Надо купить для колхоза, в домах повесить лампочки, и по очереди всем крутить. Как думаешь? Свет-то, смотри, какой яркий.
— Ты одну лампочку кое-как зажег, а если их будет десяток, сумеешь все зажечь? — спросил Пиапон.
— Если не я, молодые смогут. Смотри, как у них ярко горит лампочка. Не думай долго, отец Миры, покупай…
Тут неожиданно погасла лампочка, зарокотал аппарат, и все обернулись на него.
— Не туда смотрите, на полотно смотрите! — крикнул Пиапон.
К изумлению няргинцев, на полотне появились буквы, и все хором начали читать — не зря столько времени учились в ликбезе. Но вдруг буквы стали исчезать — это очередной крутильщик, позабыв о своих обязанностях, тоже засмотрелся на экран.
— Ты крути, крути! — опять прикрикнул механик.
— Смотри ты, как все тут связано, — удивился Холгитон, когда прояснилось изображение на белом полотне.
Потом замелькали кадры: по полотну ходили люди, разговаривали, это видно было по шевелящимся губам, но все было непонятно, потому что никто не успевал прочитать текст под изображениями. На помощь пришла учительница: она громко читала текст и успевала даже прокомментировать непонятные сцены.
— Хорошая ты девушка, — сказал ей Холгитон после сеанса, — столько нового принесла в нашу жизнь. И сама красивая. Это кино интересней твоей трубы. Хорошо бы твою трубу поставить под белым полотном, на полотне люди играли бы, а твоя труба им подыгрывала.
