Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
— Видишь ли, Семен, ты для меня слишком дорогой человек. Вместе мы прошли войну, вместе жизнь познавали, оба мы молоды, все у нас еще впереди, и мне хочется, чтобы ты знал в жизни не одну свою хату, не один этот маленький окопчик. Красота нашей жизни, Семен, не в этом. Послушай, как я смотрю на нашу теперешнюю жизнь. В ней, как на реке, есть и быстрина и затишье. И мы с тобой должны плыть по быстрине, а ты свернул в затишек, хочешь пристроиться там поудобнее и зажить тихой и спокойной жизнью. А я хотел бы, чтобы ты был на быстрине. Ты понимаешь мою мысль?
Семен склонил голову и счищал ногтем золу с папиросы.
— Сережа, и что ты к нему пристаешь? — вмешалась в разговор Анфиса. — На быстрину да на быстрину, а может Семену уже надоело жить на этой твоей быстрине? Он заслужил на войне и эту хату, и спокойную жизнь.
— Знаешь что, сестренка, — строго сказал Сергей, — ты послушай нас и помолчи.
— А я не буду молчать, — смело возразила Анфиса. — Ты хочешь, чтобы все жили так, как ты, — на колесах. А мы хотим жить по-своему.
— Анфиса, не мешай нам, — грустно проговорил Семе, и Анфиса умолкла, сердито покосившись на брата.
— Мы с тобой не на войне, — продолжал Сергей, — но и здесь, так же как и на фронте, есть передовые, ударные части и есть тылы, есть и обозы. И вспомни: кем ты был на фронте? Где было твое место?
Семен молчал, еще ниже склонивши голову.
— Если бы ты меня понял, ты бы охотно послушал моего совета. Ну, хорошо, скажем так: ты построишь себе эту хатенку, прирастешь к ней пуповиной, обживешься, разбогатеешь. В этом как будто нет ничего плохого. Ну, а дальше что? Вот сестренка говорит, что ты завоевал право на такую спокойную жизнь. Нет, Семен, у тебя права на большее! Ты же бывший фронтовик, член партии, а главное — молод! Тебе ли прятаться в этом житейском окопчике?
— Я об этом тоже думал, — проговорил Семен, не подымая головы.
— Ну и что же!
— Думал, думал и пришел к тому, что лучшей жизни мне и желать не надо. Ну, посуди сам! — Семен поднялся и посмотрел на Сергея своими чистыми голубыми глазами. — Я люблю труд физический — ты это хорошо знаешь, а тут кругом земля, столько работы, старайся — и жизнь будет красивая! Мы с Анфисой все обдумали. Вот ты говоришь, что я прячусь в затишек, что я испугался быстрины, что я не рвусь в бой, а отсиживаюсь в обозе? А мне кажется, что и быстрина, и самый жаркий бой здесь, у нас. Я работаю в тракторной бригаде, пашу землю, сею хлеб. Разве это затишек?
— Знаю, знаю. Но пойми, Семен, ты способен делать больше, чем пахать и сеять. — Сергей тоже встал. — Вот что я тебе скажу, как другу. Берись за настоящее дело. Я решил назначить тебя начальником строительства районной электростанции. Приехал инженер, а ты будешь у него организатором труда. Вот это работа! Что ты на это скажешь?
— Не пойду, — не задумываясь, ответил Семен.
— Нечего ему там делать, — отозвалась Анфиса.
— Не пойдешь? А если будет решение райкома о тебе, как о члене партии? Что ты тогда скажешь?
— А скажу то, что такого решения не будет. Я все объясню Кондратьеву, скажу, что хочу работать в тракторной бригаде, к этому у меня есть желание, и он меня поймет. — Семен умоляюще посмотрел на Сергея. — Сережа, не трогай меня. Я соскучился по земле. Сам же говорил: «Поедем на Кубань». Ну, какой же из меня будет организатор строительства?
— Зачем ты нашу жизнь ломаешь? — уже сквозь слезы заговорила Анфиса. — Сам день и ночь мотаешься по району, домой месяцами не заглядываешь, хочешь, чтобы и Семен так жил? Свою хату хотели построить, чтобы жить по-людски, а ты?
— Опекунша, уже со слезами? — сказал Сергей. — И чего вы так об этой хате беспокоитесь? Вот выстроим электростанцию, а рядом с ней поставим домик, и будет у вас и свой садик, и огород, и корова. Живите и радуйтесь. — Увидев злое, заплаканное лицо Анфисы, Сергей обратился к Семену: — Ты подумай, но я советую согласиться. Тебя я знаю очень хорошо и прямо скажу Кондратьеву, что лучшего человека для стройки подобрать нельзя. Ну, мне пора. — Он пожал руки Семену и Анфисе. — Эх ты, злая хозяйка! Не печалься, я же вам добра желаю!
С пригорка были видны навесы на низких столбах, белые полотнища куриных стай и крохотный домик под камышовой крышей. Как только Сергей увидел и птичник и домик, куда его однажды загнал дождь, сердце у него дрогнуло. Его и радовала и пугала предстоящая встреча с Ириной, и к привычной взволнованности примешивалось чувство не то обиды, не то горечи.
«Забавно, — подумал он, — у меня такое самочувствие, точно я и в самом деле в чем виновен перед Ириной».
Ванюша свернул с дороги к домику и, притормозив машину, медленно проехал мимо окна знакомой Сергею комнаты. Ирина припала к стеклу и тотчас отскочила. Сергей на ходу выпрыгнул из машины, вбежал в сенцы и распахнул дверь. В кухне никого не было. Сергей подошел к порогу соседней комнаты и постучал. На стук никто не ответил. Тогда он ударил в дверь кулаком, распахнул ее и остановился на пороге.
Ирина прислонилась спиной к окну, держась руками за подоконник, и смотрела с таким удивлением, точно не могла понять, почему Сергей сюда приехал. Лицо ее, освещенное с двух сторон, казалось и худым, и усталым, и смуглым до неприятной черноты.
— Иринушка, здравствуй!
Ирина улыбнулась, но невесело: глаза ее, обычно ясные, вдруг потускнели. Сергей подошел к ней, хотел обнять, но она несмело отстранила его руку.
— Ирина! Что с тобой?
— А что! Ничего.
— А отчего невеселая?
Она горестно посмотрела на Сергея, — теперь ее глаза блестели и смуглое лицо сделалось таким гордым и красивым, каким Сергей его еще никогда не видел.
— Эх, Сережа, Сережа! — сказала она грустно. — Когда я тебя ждала — не приходил. А теперь.
— Что теперь?
— Меня ждут в обозе. Я на минутку забежала домой. — Она взяла с подоконника узелок. — Проводи меня до дороги.
Они шли ложбиной, в том же направлении, как и в то памятное утро после дождя. Тогда в этой низине морем блестела росистая трава по колено. И все — и умытая степь под ярким, только что выглянувшим из-за горы солнцем, и птичьи голоса в светлом небе, и пасущиеся коровы, и пастух в полотняных штанах, и даже намокшие изгороди базов — было для них и радостным и значительным. Теперь же ничего этого не было. Нежаркое солнце робко пробивалось сквозь плывущие на запад тучи и лишь на короткое время освещало тусклые поля, серую, вытоптанную стадами траву. У Ирины тревожно билось сердце, хотелось многое сказать Сергею, а мысли путались, и она шла молча, глядя вдаль.
— Ирина, я знаю, отчего ты такая грустная. Поверила бабским сплетням?
— Нет. И не верила и не верю. — Ирина остановилась и почему-то испуганно взглянула на Сергея. — Сережа, мне больно, но я не верю, чтобы ты такое обо мне сказал. А только, Сережа, обо всем я уже передумала. И вот теперь смотрю на тебя и говорю сама себе: напрасно я тебя полюбила.
— Ну, что за глупость, Ирина!
— Нет, Сережа, это не глупость.
— Да я же ни в чем не виноват перед тобой.
— Верю. — Ирина закусила губу, ресницы ее сделались влажными. — И если ты сейчас ничего плохого не говорил обо мне, то всегда можешь об этом сказать, потому что это — правда. Что тут скрывать. Тебе нужна жена не такая, как я, — разве это неправда?.. Мне больно и горько… Но я уже не смогу быть с тобой такой, как была.
— Знаю, ты гордая! Но вот такую я и люблю тебя!
— Нет, не гордая я, а несчастная.
Из станицы, извиваясь по дороге, выползал обоз. На передней арбе стоял Никита и махал шапкой.
— Меня зовут, — сказала Ирина.
— Останься, Ирина, — проговорил Сергей, беря ее за руку. — Мы их догоним. Я тебя на машине подвезу.
— Не могу, Сережа.
Ирина оправила на голове шаль и, высоко подняв голову, пошла к обозу. Сергей видел, как она села в бричку, взмахнула кнутом и погнала быков, а потом встала и помахала платочком. Последняя подвода давно скрылась за Верблюд-горой, опустела серая лента дороги, а Сергей все стоял и с грустью смотрел на блеклую степь под низким, в тучах, небом.
Глава X
Вдали лежала озимь, густо припудренная инеем, и над ней низко-низко кружились грачи. «И чего они кружатся над этой неуютной и обезлюдевшей степью? — думал Сергей. — Только еще больше одолевает грусть, когда перед глазами рябит серое, в тучах, небо».
И в какую сторону Сергей ни смотрел — всюду лежали нерадостные краски поздней осени. По одну сторону дороги широким размахом простиралась зябь, по другую — тянулись то редкие, выбитые скотом будылья кукурузы, то жухлая, совсем бесцветная стерня, то редкие, сломанные и приглаженные бороной стебли подсолнуха. Мимо дороги то пробегали стога соломы, то вставали бригадные станы — пустые, с наглухо закрытыми дверями. А небо было темное и холодное, ветер гнал тяжелые тучи на запад и там, по изогнутому горизонту, прессовал их в иссиня-черную, как чугун, высокую стену.
