Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии

МЭРИ. Володя! Не уходи! Я падаю в уморок!

ЧЕТАЕВ. Когда моряки уходят в океан, их положено провожать, а не падать в обморок.

МЭРИ. Я провожу вас до машины? Можно, кэптейн, о'кей?

ЧЕТАЕВ. Буду счастлив.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (Башкирову). Безумно хочу спросить у этой вертихвостки, действительно в Англии кошкам дают противозачаточные таблетки? Академик Баранцев утверждает, что нет.

БАШКИРОВ. Я не буду с ним спорить, но ты, родная, просто могла спросить у меня. Дают. А на вертихвостку она, прости меня, не похожа.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. А все-таки у нее плечи квадратные. Четаев и Мэри уходят. От сквозняка гаснут на пианино свечи. Пауза. И тьма. Слышно, как хлопает дверь парадной и стук каблучков Мэри.

АРКАДИЙ (зажигает свечи). Чего-то много здесь одиноких мужчин и женщин собралось.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Мужчинам легче. Когда мужчина одинок, у него до поры до времени есть секс, наука или политика. Эта самая политика остается для вас превосходной игрушкой в виде газет, например, до смерти. А когда молодая женщина живет одна, у нее есть только секс, а потом — ничего.

БАШКИРОВ. Дорогая, не вещай так безапелляционно…

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Что ты знаешь про нас, женщин? Ни-че-го, милый! Помнишь, на даче я начала голой жарить котлеты?

БАШКИРОВ. Конечно, помню: не сразу такое забудешь.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да, это тебе безумно не понравилось!

БАШКИРОВ. Но, дорогая, кому такое может понравиться?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. А это я просто тебя тестировала. Видишь ли, наш век характеризуется развенчиванием целей, но совершенствованием средств их достижения.

БАШКИРОВ. Это ты от кого слышала?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. От профессора Баранцева. Точно не помню.

Мэри и Четаев на набережной у парапета. Вода очень высоко — на спусках остается две-три ступеньки. Ветер.

МЭРИ. О, когда я любила моряка, я и думать не могла отпустить его плавать! Я ночами молила Бога, чтобы все моря пересохли! Проснусь и молю: «Боже, пусть все моря высохнут до дна!» И он не плавал, пока были деньги, работал всякую случайную работу. Потом уходил в долгий рейс — знаете, самые ценные сорта чая и сейчас везут в Лондон на дрянных деревянных судах. Вокруг Доброй Надежды или мыса Горн. Там хорошо платят — большой риск.

ЧЕТАЕВ. И однажды он не вернулся?

МЭРИ. Да, сэр.

ЧЕТАЕВ (спохватывается). Мэри, вы говорите по-русски абсолютно чисто!

МЭРИ. Когда захочу. Только с рестораном трудно.

ЧЕТАЕВ. Да, с общепитом у нас не очень…

МЭРИ. Нет, я про другое, про вывески. Когда читаешь про себя, вечно получается: «ПЕСТОПАН».

ЧЕТАЕВ. Ты начала гоняться на яхтах после того, как погиб муж?

МЭРИ. Да. Это хорошее лекарство от всего горького на свете.

ЧЕТАЕВ. Знаю. И тоже плаваю на яхте, когда есть возможность. Но, конечно, совсем близко от базы — малый каботаж. А если участвую в гонке, то не бреюсь за сутки до старта. Такое глупое суеверие себе завел.

МЭРИ (отрешенно). Я тоже не бреюсь перед стартом.

ЧЕТАЕВ. Видишь этих львов? Ну вот — львиные морды торчат из стенки дома? И на старинных дверях такие. Они в зубах кольца держат — ручки.

МЭРИ. И что дальше? Что вы этим хотите сказать?

ЧЕТАЕВ. Ничего особенного не хочу сказать… Просто мне их жаль было в детстве. Что львы, ну, звери, из стенки вылезти никак не могут. Все хотелось их выковырнуть на свободу… Скоро вода хлынет на набережную.

МЭРИ. Я, наконец, вспомнила вас, сэр. Я вас во сне видела. Только вы были очень большого роста, такой просоленный, как рыбаки, в зюйдвестке, руки тяжелые, и я вас испугалась, а вы подходите — очень высокий, нависаете надо мной, обнимаете ручищами и утешаете: «Да это я, я — твоя кровинка, кровушка!..» Вот какой хороший сон видела! А вы не можете сегодня чуть опоздать, Володя?

ЧЕТАЕВ. Говорят, русские ничего на свете не боятся, кроме начальства. Оно у меня серьезное.

МЭРИ. А если я прилечу… совсем, тоже будешь бояться начальства?

ЧЕТАЕВ. Да. Теперь уж никуда не денешься. Я же профессиональный убийца, Машенька: с шестнадцати лет воевать учился. На меня уйму государственных денег потратили: нынче научить хорошо воевать дорого стоит. А я научился неплохо. И вот держу теперь над миром меч возмездия. Потому пока и войны нет. Прости, что красиво говорю. Но то потому, что судьба больше никогда не сведет нас.

МЭРИ. Этот меч потяжелее креста, да, Володя?.. Сигареты забыла, у тебя нет?

ЧЕТАЕВ. Подводники редко курят. Хочешь, наверх сбегаю? Машины еще не видно.

МЭРИ. Нет. Не уходи. Неужели мы так вот никогда больше и не увидим друг друга?

ЧЕТАЕВ. Если хочешь правду, у меня первый раз от такой мысли сердце зашкаливает. Опять говорю красиво!

МЭРИ. Что ж… кто взялся за плуг и оглядывается, тот не пахарь… А я курю, потому что, когда в море на яхте совсем одна, бережешь каждое удовольствие.

ЧЕТАЕВ. Ты веришь в Бога?

МЭРИ. Нет… Спаси тебя Господь!

ЧЕТАЕВ. Машина идет… Такое, как у нас с тобой… что это такое?

МЭРИ. Глупости. Теперь твоя очередь. Поцелуй меня на прощание…

В квартире Зайцева зажигается электричество. Возвращается Мэри.

РОЗАЛИНДА (дочери, по-французски). Ты уже никогда не будешь женой и матерью, дорогая. Только любовницей. Не надо было нам сюда приезжать. Выпей виски!

МЭРИ. Йес, мэм! (И тут только спохватывается, что переводила слова матери всему обществу, смеется, с горя или от неловкости машет рукой, выпивает виски, подсаживается к пианино, гасит ненужные уже свечи и ударяет по клавишам. Скорее всего это будет «Мы молодые хозяева страны…» или «Распрягайте, хлопцы, коней…»)

МАНЯ (морщится, как от зубной боли). Господи! А рок вы можете?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (показывает Мане на магнитофон). Мы все можем!

Роскошная кухня. Берта Абрамовна и Фаддей Фаддеевич. Из глубин квартиры доносится вполне современная музыка.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ (протягивая ноги и держась за сердце). Вот… извините, но вроде помираю… Однако хорошо так помирать: в артели, некоторым образом, в семейном кругу…

БЕРТА АБРАМОВНА. Ну, на покойника вы еще не похожи. Отвлекитесь… Хотите, про соседскую собаку вам расскажу? Такая замечательная дворняга у них и вдруг вчера пропала…

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Туда ей и дорога. Мещане! Мещане везде власть взяли. Миром, подлецы, командуют! Интеллигенцию сожрали, рабочим классом закусили, из крестьян кровь высосали! Сколько можно твердить да ахать? Коли так, то им и карты в руки! Умнее, значит, всех иных мещанин, более всего к веку подходит, ежели всех вокруг пальца обвел! Дурак, значит, интеллигент, идиот, значит, рабочий, болван, значит, крестьянин! Туда — в брюхо мещанину — ему и дорога! Пущай в его вонючем брюхе едут, пока он, мещанин, на какой исторической колдобине не споткнется, — тогда всех вас обратно отрыгнет, ежли, конечно, вы в его желудочном соке существовать приспособитесь. Верно я говорю, Берточка? Ах ты моя миленькая, угнетенная, в Биробиджан загнанная! Чего-то дистрофиков среди твоего народа на нечерноземных полях я пока не видел! По Госпланам больше угнетенные-то сидят и о своей оседлой черте слезы льют; по киностудиям бедолаги пропадом пропадают; на сочинских пляжах от солнца дохнут…

БЕРТА АБРАМОВНА. Не надо так, Фаддей Фаддеевич. Хотите на колени стану, только не надо больше! Все мы здесь один народ, одним миром мазаны… Видите, у соседей собачка пропала, а мы все вокруг переживаем…

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Меня на войну и то не пустили! Война всегда грязь и смерть, но, некоторым образом, и необыкновенная, неповторимая возможность проявить себя каждому! В том числе и тем, кто — как ваш покорный слуга — не приспособлен последовательно карабкаться по ступеням лестниц славы, карьеры и прочая. Война — тот же ковер, на котором определяются подлинные чемпионы. Не будь войны, не пришел бы к солдату его звездный час, и пропадать ему в своем Поганькове или Таракановке, некоторым образом.

БЕРТА АБРАМОВНА. Чур вас, чур! Звездный-то час одному из миллиона! Остальные в землю кишками наружу… И то такое только прошлых войн касается, а не будущей.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Будет война, будет!

БЕРТА АБРАМОВНА. Не этого боюсь. Не будущего. Мне страшно, что внутри Апокалипсис, в душе ослабевает смысл и свобода, когда и будущего не надо. Это лирика, конечно, и пустая, но мне больше некому в ней признаться. А так все хорошо. У вас мечта есть?

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Чего хорошего? (Опять хватается за сердце.) Мечта? Есть мечта: кобылку-шестилетку завести, но стоит дорого — две тысячи рубчиков… Ох, сейчас кондрат хватит…

БЕРТА АБРАМОВНА. Вот валидол.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Отстаньте вы с валидолом! Это секретари обкомов да седые чекисты в каждом кино валидол сосут, а он и на детское слабительное не гож, некоторым образом. Пойди в переднюю, милая, за зеркалом бутылку Маня заныкала. Пойди, некоторым образом, да притащи ее сюда, быстро!