Матвей Тевелев - «Свет ты наш, Верховина…»
— А мы переезжаем, Иванку.
— Куда? — удивился я.
— В наш дом.
Я не сразу понял, о чем она говорит.
— В наш дом, — повторила Ружана. — Народный комитет постановил.
— Ты что, хлопотала?
— Да, — кивнула Ружана, — я сохранила бумаги. Потом у нас же были свидетели… Но тебе я не хотела говорить раньше времени. Ты не сердишься на меня за это?
И, не дав мне ответить, горячо зашептала:
— Ни о чем не беспокойся, только поправляйся скорее. Слышишь, Иванку?
И вот наступил день, когда исчезли больничные стены. Я радовался всему: первому своему шагу без палки и первой росписи, которую я поставил на деловой бумаге в сельскохозяйственном отделе.
Мы жили теперь на Высокой, Ружана оберегала меня, мой покой, и я от души наслаждался им.
Как-то однажды, в воскресенье, когда Ружана с Ильком ушли гулять, а я был дома один, сквозь открытое окно ко мне донесся шум остановившейся у калитки машины. Послышался голос.
— Здесь живет Белинец?
Я выглянул в окно. Перед домом стоял побывавший в дорожных передрягах, пыльного цвета лимузин с привязанными к крыльям запасными канистрами.
— Здесь, — ответил я невидимому в закрытой кабине пассажиру. — Прошу, пожалуйста.
Хлопнула дверца машины, и из нее вышла женщина в натянутом поверх пальто пыльнике. Я узнал Анну Куртинец.
Завидев меня в окне, она улыбнулась и помахала рукой.
Я побежал к калитке.
— Полдня разыскиваю вас, — сказала Анна, перекладывая, чтобы поздороваться со мной, из правой руки в левую объемистую папку. — Адреса не знала, а разыскать надо было обязательно.
Стремительная, оживленная, она шла по двору к дому своими быстрыми, энергичными шажками, поминутно оборачиваясь ко мне.
— Дайте вас разглядеть, Иване. Вы совсем молодцом! Я ведь и в больницу приезжала, да не пропустили, знаете, медицинские строгости.
— А вы бы настояли!
— Настойчивости, может, и хватило бы, — рассмеялась Анна, — да все-таки порядок создан, чтобы соблюдать его… Ну, а в другой раз не пришлось побывать в Ужгороде: я ведь сейчас на Верховине работаю, в ваших краях, секретарем окружкома.
Вошли в дом.
— Где же Ружана, Илько? — спросила, оглядываясь, Анна.
— Пошли погулять. Если бы Ружана знала, что вы придете!.. Мы часто вспоминаем вас.
— И я вас не забываю… Привет вам от Горули, Рущака…
— Как там они?
— Начинают жить. Строят первое коллективное хозяйство на Верховине.
— Да, мне писал Горуля, — имени Олексы…
— Имени Олексы, — тихо повторила Анна и задумалась. — Знаете, я ведь не верю, что его нет… И, должно быть, никогда не поверю…
Она в волнении прошлась по комнате, потом молча постояла у книжной полки, водя пальцем по корешкам книг, и когда обернулась, ее лицо было попрежнему ясно и спокойно.
— Это не так просто, — продолжала Анна, — менять сложившийся веками уклад жизни. Некоторые товарищи по легкомыслию своему полагают, что если селянин вступил в колхоз — значит он уже отрешился от всего старого и стал новым человеком. Первый шаг — огромный шаг, но все-таки первый. И то, что происходит сейчас в Студенице, — это только начало… А знаете, Иване, зачем я в Ужгороде? — неожиданно прервала себя Анна.
— Нет, — ответил я, настораживаясь.
— Я приехала за вами.
— За мной?
— Да, за вами!
Анна расшнуровала папку, раскрыла ее, и среди бумаг я увидел хорошо знакомую мне зеленую обложку…
— Ваша записка о Верховине, — сказала Анна.
— Откуда она у вас?
— Разыскала в земском архиве… Живому делу незачем пылиться и желтеть среди старых актов и никому не нужных гербовых бумаг.
Несколько секунд я со странным чувством глядел на зеленую обложку записки. Затем машинально начал перелистывать страницу за страницей. Они шелестели под пальцами, но я не видел ни слов, ни строк, и хотя я уже отлично сознавал, зачем пришла ко мне Анна, спросил:
— Чего же вы хотите?
— Я пришла за вами, Иване, — сказала Анна, беря у меня из рук записку и укладывая ее обратно в папку. — Я пришла предложить вам начать работу, о которой вы когда-то мечтали. Верховине нужны агрономы уже сейчас, и не просто агрономы, а преобразователи, способные прозревать будущее и работать для него. Посоветуйтесь с Ружаной, но помните, что время не ждет, оно летит.
67
Март. На Верховине еще повсюду снег, а у нас по-весеннему тепло пригревает солнце.
Четвертый день в нашем доме разброд и развал. Ружана молчалива. Мне искренне жаль ее, и я боюсь этой жалости. Мне было куда легче, когда она протестовала и была раздражена.
По кабинету, не снимая пальто и шляпы, ходит Чонка.
— Разве нет других агрономов? — спрашивает он. — Что это, свет клином сошелся на тебе?
— Свет клином на мне не сошелся, — отвечаю я, сдерживая раздражение. — Не будет меня, будут другие, может быть более достойные, чем я, но как вы не можете понять, что это то, к чему я стремился всю жизнь!
Чонка болезненно морщится.
— Я бы все понял, Иване, если бы не это проклятое письмо…
Речь снова и снова заходит о письме, которое несколько дней тому назад Ружана нашла в нашем почтовом ящике.
«Это тебе, прочитай», — произнесла она дрожащим голосом, протягивая мне вскрытый конверт.
Я вынул из него листок, развернул и подошел с ним поближе к свету.
«Пане Белинец! Лучше не ездите на Верховину. Если вам повезло в Среднем, так не думайте, что повезет и в Студенице. Мы вас предупреждаем. Друзья».
Письмо было напечатано на машинке и опущено в Ужгороде. На миг мне показалось, что это чья-то глупая шутка, но тотчас почему-то представились глаза Матлаха, такими, какими я их видел в корчме в Среднем, и я припомнил, что Горуля и Анна Куртинец уже говорили мне о подобных письмах.
Ружана не спускала с меня беспокойного взгляда. «Тебе нельзя ехать туда, Иванку…» — «Почему? Таким способом пытаются запугать не одного меня, а между тем люди продолжают делать свое дело наперекор угрозам… Этим негодяям не удастся стать поперек жизни, хозяевами на Верховине им никогда больше не бывать!»
Ружана ничего не ответила, но когда я возвратился от Верного, которому отнес письмо, она встретила меня такими словами: «Ты не должен ехать, Иванку».
…А тут еще Чонка со своими опасениями и советами.
— Ну, допустим, — в который раз повторяет он, усаживаясь на подлокотник кресла, — допустим, что можно, куда ни шло, променять прекрасную службу, дом, уважение, каким ты пользуешься, на работу агронома в глуши, на Верховине. Но жить там под постоянной угрозой?!
— Волков бояться — в лес не ходить, — отвечаю я.
— Делай как знаешь… — наконец обиженно произносит он. — Пойду, мне уже в банк пора…
Ружану я не вижу целый день. Она сидит у себя в комнате и не появляется даже к обеду. Несколько раз я порываюсь зайти к ней и сдерживаю себя.
Она сама приходит ко мне в сумерках и садится рядом. Я хочу зажечь свет, но Ружана останавливает меня.
— Не надо.
В темноте я нахожу ее руки и ласково глажу их.
— Ты решил? — спрашивает она.
— Да, я твердо решил, Ружана, и не могу иначе. Выслушай меня спокойно и постарайся понять.
— Хорошо, — соглашается она, — я буду слушать спокойно.
Я говорю негромко и медленно, закрыв глаза, будто сам для себя вспоминаю свою жизнь: детство, смерть матери, голод, Олену, Миколин ключ, с мечтой о котором вырос.
— Ты сама знаешь, Ружана, что я пережил за эти годы. Я ведь никогда в самые трудные времена не переставал думать о Верховине. И теперь, когда Верховина сама позвала меня, мог ли я не отозваться на ее призыв?
Ружана сдерживает вздох.
— И тебе не дороги ни мое спокойствие, ни наш дом, ни наша наконец наладившаяся жизнь? — спрашивает она. — Вспомни, сколько нам пришлось перенести, с каким трудом нам все далось. И теперь, когда все пришло…
— Это не ты говоришь, Ружана…
— Кто же?
— Юлия, братья Колена, кто угодно, но только не ты…
Ружана, оскорбленная, отнимает у меня свою руку. Некоторое время мы молчим, потом Ружана поднимается и выходит из комнаты.
До поезда еще пять часов. Не зажигая света, я лежу на диване и думаю о предстоящем. Мысли бегут все дальше в будущее, одна заманчивей другой. Неужели Ружана не поймет? Не верю. Может быть, не сейчас, так позже, но поймет…
Волнение последних дней, утомительные сборы в дорогу, сгустившиеся в комнате сумерки берут свое, и я засыпаю.
…Будит меня тихий голос Ружаны.
Я открываю глаза. В комнате горит свет, и Ружана смотрит на меня с доброй и чуть укоризненной улыбкой.
— Иванку! Вставай, милый, пора.
Ружана провожает меня на вокзал. Гулко отдаются наши шаги в пустынных улицах ночного Ужгорода. Влажный речной ветер дует в лицо. Справа от нас бормочет река, скрытая садами.
