Сергей Малашкин - Записки Анания Жмуркина
Господин с черными баками фыркнул. Смущенно улыбаясь, Ерофеева поглядывала на меня. Я заметил, что она была довольна моим ответом председателю комиссии. Хихикал и седенький доктор, потирая морщинистые руки.
— Канта? Эммануила Канта? Ха-ха! — дребезжал, брызгая слюной, седой генерал, отвалившись к спинке кресла.
— Ха-ха! — вторил ему господин с черными баками. — Что ж, это удивительно, черт возьми! Ха-ха! Мужик и «Критика чистого разума»! Ха-ха!
— Хе-хе! — припав костлявой грудью к столу, заливался тоненьким голоском, вернее писком, седенький старичок доктор.
— Ох! — выдохнул лысый генерал, председатель комиссии, и провел ладонью по отвисшему подбородку, поправил воротник мундира и проскрежетал: — Годен! Иди, голубчик!
Я встретился взглядом с серыми глазами полковника. Он приветливо мне улыбнулся, как бы сказал: «Генералы не только стареют, но и сильно глупеют. Иди и не сердись на них». Я вышел. Мне вслед катился хохот, хохот громкий, чревный. Сестра поднялась и, вскинув удивленные глаза на меня, с испугом спросила:
— Отморозил что-нибудь им, Жмуркин?
— Обождите, сестрица, посылать к ним. Пусть они нахохочутся. Пошлите очередного солдата к ним, когда станет тихо в кабинете.
Но сестра не послушалась меня и направила Прокопочкина к ним. Прокопочкин открыл дверь.
— Нельзя! — рявкнул кто-то из членов комиссии на него.
Прокопочкин закрыл поспешно дверь, отступил. В кабинете все еще хохотали, повизгивали. Я вышел из приемной и поднялся на свой этаж, вошел в палату.
— Твоя на фронт? — встретил Мени Ямалетдинов.
Я утвердительно кивнул головой.
— Моя рад, что тебя, Ананий Андреевич, опять на фронт, — сказал Ямалетдинов.
— И я рад, — подхватил монашек. — Если тебя там убьют, то одним безбожником станет меньше на Руси.
Я не взглянул на Гавриила. Ну что я мог возразить ему? Да и нужно ли ему возражать? Мени Ямалетдинов закряхтел, бросил:
— Душа твоя зла, Любимов.
Вернулись с комиссии Игнат Лухманов, Синюков и Прокопочкин. Последний — по чистой домой. Игнат Лухманов и Синюков — в запасной батальон. Явиться в запасной батальон мы должны завтра в два часа. Остаток дня прошел у нас в хлопотах: складывали солдатские пожитки в вещевые мешки.
Утром на другой день выдали нам документы, и мы простились с сестрами Смирновой, Ниной Порфирьевной, с обеими Гогельбоген и Пшибышевской, с врачом и главным доктором Ерофеевой, — они сердечно проводили нас.
Взвалив тощие мешки на спины, мы вышли из лазарета имени короля бельгийского Альберта.
Игнат Лухманов остановил первого попавшегося нам извозчика, нанял его для Прокопочкина. Я, Синюков и Игнат Денисович усадили его в сани, подали ему в ноги вещи — большой мешок и, по очереди поцеловав друга, попрощались с ним.
Прокопочкин поехал к Успенскому, на Звенигородскую улицу.
Мы медленно зашагали в казармы, к Нарвской заставе.
Снежок приятно похрустывал под ногами.
Утро стояло солнечное, лицо освежал легкий мороз.
1928—1932
О СЕРГЕЕ МАЛАШКИНЕ И ЭТОЙ КНИГЕ
1Собственная биография писателя Сергея Ивановича Малашкина растворена в биографии народа, вместе с которым С. Малашкин участвовал во всех поворотных событиях века. Он родился в 1888 году в деревне Хомяково Ефремовского уезда Тульской губернии, в бедной батрацкой семье. Он помнит страшный голод 1892 года, охвативший пол-России, и Льва Толстого, приехавшего устраивать столовые для крестьян в родном Хомякове. Баррикадные бои пятого года в Москве, в которых был ранен полицейским. Ссылку на Вологодщину. Народный университет Шанявского в Москве, на Миусах, где учился вместе с Есениным и Ширяевцем. Окопы первой мировой войны — «по ту сторону Двинска», петербургский госпиталь, зарево Октября.
Профессиональный революционер, большевик, Малашкин заведовал губтопом в Нижнем Новгороде, работал ответственным инструктором ЦК партии. Встречался с Лениным. Сборник его стихов «Мускулы» с авторской дарственной надписью хранится в кремлевском кабинете вождя. Эта книжка, появившаяся в 1918 году в Нижнем Новгороде, была первой значительной вехой долгого творческого пути. О Малашкине написал Брюсов, отметивший в журнале «Печать и революция», что поэту «стихом Верхарна и Уитмена удалось резко выявить пролетарские настроения».
Сам Малашкин сказал о своем творчестве (сб. «Пролетарские писатели». М., 1924):
«Писать стал стихи в 1915 году, а печататься в конце 1916 года в «Нижегородском листке». Серьезно искусству не уделял себя до 1920 года: приходилось быть на более важном фронте. Только с 1920 года начинаю работать исключительно в области искусства».
Именно в 20-е годы появляется ряд значительных произведений Малашкина, обративших на себя внимание читателей и критики. Правда, то были не стихи, а повести и рассказы: «Больной человек», «Луна с правой стороны», «Записки Анания Жмуркина», «Сочинение Евлампия Завалишина о народном комиссаре и нашем времени», «Хроника одной жизни», сборник рассказов «Горячее дыхание».
2Сейчас, когда отшумели диспуты 30-х годов в комсомольских ячейках и пожелтели газетные листы, где печатались критические, часто несправедливо разносные статьи и рецензии, можно уже спокойно подойти к оценке малашкинских произведений о «больных людях» — комиссаре Завулонове («Больной человек») и комсомолке Тане Аристарховой («Луна с правой стороны»). Спору нет, написаны эти повести неровно, прозу порою теснит публицистика, однако нерв эпохи, ее важные «болевые точки» в них, безусловно, затронуты.
Что касается Завулонова, то тип этот в литературе 20-х годов представлен достаточно широко. Нэп был ударом по абстрактной революционности и отразился в литературе длинным списком вчерашних бойцов, выбитых из колеи сложностями мирной жизни («Гадюка» и «Голубые города» А. Толстого, «Вор» Л. Леонова, «Ватага» В. Шишкова и др.). В ряду этих героев оказался и малашкинский Завулонов, который считал, что прошлое возвращается назад, что оживление частного капитала ведет к гибели революции; в помрачении сознания он кончает с собой.
Повесть «Луна с правой стороны» также появилась в ряду острых произведений на морально-бытовые темы («Без черемухи» П. Романова, «Собачий переулок» Л. Гумилевского, «Дневник Кости Рябцева» Н. Огнева и др.), вызвавших шумные дискуссии по всей стране. В этой повести чистая деревенская девушка Таня Аристархова попадает в тенета Исайки Чужачка, который прикрывает свой принципиальный аморализм «левыми» цитатами из Троцкого. Ее прежние, светлые представления о любви, морали, семье рушатся, она оказывается в среде, которая «сверху красна, как редиска, а внутри трухлява и вонюча». С гневом и горечью пишет Малашкин о поругании женщины и матери, защищает идеалы, завещанные нам классической литературой. Только ли острота и общественная польза повести привлекли такое внимание? Позволю себе привести мнение одного из советских критиков 20-х годов — Д. А. Горбова.
«Повесть С. Малашкина «Луна с правой стороны» — произведение нашумевшее, — отмечал критик в своей книге «У нас и за рубежом» (М., 1928). — Нам кажется, что это повышенное внимание к повести вполне ею заслужено не только благодаря ее теме, но и со стороны чисто художественной, в смысле способа ее разработки. Заслуживает особенного внимания, на наш взгляд, тот факт, что при изображении значительного общественного явления, каким представляется судьба комсомолки Тани в повести Малашкина, писатель… сумел остаться с глазу на глаз с изображаемым жизненным материалом и отдаться вольному, творческому его исследованию для того, чтобы потом вынести на широкое обсуждение вполне самостоятельно достигнутый результат. Нам особенно радостно отметить это обстоятельство по отношению к произведению литературы пролетарской, потому что всякое новое достижение ее не может не быть нам дорого».
В противовес «больным людям» Малашкин создает в 20-е и начале 30-х годов ряд положительных образов, подлинных героев своего времени. Это стойкая и отважная комсомолка Зося Зяблина («Хроника одной жизни»), организовавшая в родном селе колхоз и погибшая от рук кулаков; это юный Ваня Горелов («Два бронепоезда»), у которого умирает от голода мать и который ценой собственной жизни уничтожает белогвардейский бронепоезд. Конечно, сегодня кое-что может показаться в этих произведениях излишне декларативным и прямолинейным, но они выражали активную связь литературы с жизнью, включались в практическое решение задач, вставших перед городом и деревней, и передавали неповторимый пафос эпохи.
Подобно тому, как новый человек ставил перед собой грандиозные планы преобразования страны, писатели мечтали о масштабных завоеваниях в сфере нового искусства.
