Борис Бондаренко - Пирамида
— Оцени, отче! — торжественно сказал Ольф. — Бутылки — дело плевое, но цветы, цветы! Из-за них я унижался и пресмыкался аки червь!
— Благодарю, — церемонно наклонил голову Дмитрий, догадываясь, из-за чего такой переполох.
Ольфу явно очень хотелось, чтобы Дмитрий порасспрашивал его, но, так и не дождавшись этого, он снова возмутился:
— Ты бы, Одиссей, хоть приличия для поинтересовался, из-за чего такой сыр-бор разгорелся?
— А из-за чего?
— Во негодяй. — Ольф покачал головой. — Нет, я просто не могу смотреть на эту постную физиономию… Женщина, иди сюда! — крикнул он Жанне.
Она вышла, и Ольф, взяв ее под руку, горестно начал:
— Смотри, ради кого мы старались… Что изображено на этой личине? Ради чего мы облачились в лучшие свои одежды, мудрили над яствами и питиями, сбивались с ног, стараясь успеть к его приходу в час икс… Да ему не коньяк надо было ставить, а портвейн за рупь тридцать две! Не цветы, а копеечную открытку без марки и адреса! А посмотри, во что одет этот шаромыжник… Можно подумать, что это пришел не доктор наук, а ночной сторож после суточного дежурства. Все штаны в пепле, штиблеты не чищены… — сокрушенно покачал головой Ольф.
— Ладно уж, простим его, — засмеялась Жанна.
— Не прежде, чем он облачится во фрак…
Жанна, целуя Дмитрия, сказала:
— Правда, Дима, иди переоденься.
— Слушаюсь.
Когда он вышел, Ольф и Жанна стояли рядом и держали расписной деревянный поднос, на котором лежал журнал и что-то тонкое и плоское, обернутое цветной бумагой. «Диплом», — догадался Дмитрий. Ольф, тряхнув шевелюрой, провозгласил:
— Вот, отче, прими… Мы, наместники доброй и справедливой судьбы на этой грешной земле, одаряем тебя твоим же собственным могучим трудом, в ближайшем будущем потрясущим основы всей современной науки… Жаннета, приступай.
Жанна, стараясь сдержать смех, с поклоном подала ему журнал. Дмитрий поцеловал ей руку и сказал:
— Мерси, мадам.
— А также, — возвысил голос Ольф, протягивая диплом, — преподносим тебе знак формального признания твоих великих заслуг. К сожалению, ты будешь не самым молодым доктором наук в нашей стране, но и далеко не самым старым.
Ольф обнял Дмитрия, смачно поцеловал его и недовольно проворчал:
— Фу, табачищем от тебя несет… Женщина, дай в качестве компенсации тебя облобызаю.
Жанна подставила ему щеку. Ольф осторожно приложился к ней, Жанна засмеялась и сама поцеловала его.
— А теперь — за стол! — скомандовал Ольф.
Потом, поглаживая блестящие журнальные страницы, Ольф задумчиво сказал:
— Ну теперь грянет гром небесный… — И со вздохом признался: — Знаешь, Димыч, когда я прочел это — с грустью обнаружил, что понял еще меньше, чем осенью… Почему так? Я же, надеюсь, не из самых бездарных кандидатов, не говоря о нетитулованных чернорабочих науки? Как же тогда они примут это?
— Поживем — увидим, — сказал Дмитрий.
77Ни завтра, ни через неделю Дмитрий к Дубровину не пошел.
На следующий день он внимательно просмотрел свою статью и мысленно продолжил ее теми идеями, которые возникли в последние дни. Пытаясь сформулировать общее впечатление, он вдруг подумал: «А может быть, лучше было бы не делать этого?» И, хорошо понимая, что не сделать нельзя было, все-таки думал: «Возможно, это и есть одна из тех „безумных“ идей, о которых говорил когда-то Бор… Но заниматься-то этими безумными идеями придется людям вполне разумным, нормальным. В частности, Ольфу, Жанне, всем ребятам…» Некстати вспомнилось вчерашнее признание Ольфа: «Понял еще меньше, чем осенью». А как же тогда понять другим? Вот сейчас в десяти шагах от него сидят и ждут, когда он придет к ним и что-то объяснит. А как это сделать? Они, конечно, будут вовсю стараться, работать до изнеможения, — но к чему это приведет? Что, если они никогда не справятся с этим? Если им это просто не по силам? А ему самому?
Допустим, этих идей действительно хватит на несколько лет работы. А что дальше? Ведь совершенно очевидно, что снова наступит такой момент, когда придется делать очередной скачок, чтобы как-то осмыслить и разрешить клубок накопившихся противоречий и проблем. Наивно думать, что его идея, пусть даже и «безумная», наконец-то приведет к созданию «истинной» теории элементарных частиц… Мир-то бесконечен и неисчерпаем, это же азбучная истина. В лучшем случае его идеи — лишь очередной шаг на пути к этой «истинной» теории. И даже если он сделает его — что дальше? Очевидно, следующий шаг… А хватит ли у него сил сделать его?
Он встал и прошелся по кабинету, пытаясь как можно спокойнее и по возможности объективно оценить сделанное им.
Допустим, его работа — действительно большое открытие, как уверяют Дубровин и Александр Яковлевич. Пусть даже, предположим на минуту и это, выдающееся… Но почему именно ему удалось сделать его? Потому что он талантлив? Наверное, так. Но что это такое — талант? В сущности, лишь условное обозначение чего-то, существующего в природе. Снег назвали снегом, думал он, глядя в окно на заснеженные сосны, потому что его надо было как-то назвать. А можно было снег назвать талантом, а талант — снегом. И кажется, была такая мера веса, называвшаяся талантом… А что такое, в частности, его «что-то, существующее в природе»? По-видимому, главная особенность его таланта — крайнее перенапряжение мозга, после которого наступает какое-то патологическое истощение — и физическое, и духовное… Возможно, у других все это иначе, но у него, к сожалению, именно так. Конечно, куда лучше быть всегда исправной машиной, безостановочно генерирующей и обрабатывающей новые идеи, но ему это не дано. После каждой «генерации» ему, очевидно, придется становиться на ремонт. И ремонтироваться, бесспорно, после каждой поломки придется все дольше и дольше. До тех пор, пока он не сломается совсем. Интересно, когда это может произойти? — с любопытством, как не о себе, подумал он. Наверняка раньше его физической смерти… И что же тогда? Медленное угасание, воспоминания о славном прошлом? А собственно, почему бы и нет? В конце концов, не он первый и наверняка — не последний…
Дмитрий вспомнил, что уже думал об этом на Сахалине. Кажется, тогда эта мысль не слишком угнетала его — наверно, потому, что работа еще не была окончена и обо всем остальном думалось мимоходом. Значит, надо браться за работу и сейчас…
Но ему еще долго не удавалось побороть себя. За работу он взялся, но по-прежнему просиживал в одиночестве в своем кабинете и никак не мог решиться пойти к Дубровину. Слишком хорошо помнились недавние месяцы пустого, бессмысленного существования. И при одной мысли о том, что это снова повторится, — а он был уверен, что так и будет, — ему становилось плохо. И думалось: в этот раз его спасли Жанна и будущий ребенок, а кто и что будет спасать в следующий раз? А если этот следующий раз действительно окажется последним?
И все больше мучила его мысль: имеет ли он право связывать свою «безумную» идею с другими людьми? Пусть они сами этого хотят, но ведь они просто не знают, что им предстоит. Что, если эта работа для многих окажется в конце концов непоправимым психологическим крушением? И хотя он хорошо понимал, что рассуждать так теперь, когда «джинн» уже выпущен из бутылки, по меньшей мере нелогично, ведь его работа существует уже независимо от него и не в его власти ни запретить, ни уничтожить ее, — решиться было трудно. Он вздыхал про себя: «Если бы можно было всю жизнь работать одному…»
Но это, конечно, было невозможно. И Дмитрий, уже зная, что не может не согласиться на руководство лабораторией, все же со дня на день откладывал разговор с Дубровиным и при редких встречах с ним виновато отводил глаза.
«Гром небесный» грянул очень скоро — уже на девятый день после выхода статьи. В десять часов Дмитрию позвонил Александр Яковлевич и, ответив на приветствие, сказал:
— Вот что, Дима, давай-ка быстренько ко мне.
Александр Яковлевич впервые обратился к нему на «ты», и Дмитрий довольно заулыбался:
— Слушаюсь, Александр Яковлевич… Через час буду.
— Ты делаешь успехи.
— Одну в день выкуриваю, — сказал Дмитрий.
— Значит, скоро совсем на них перейдешь… — Александр Яковлевич помолчал и неожиданно спросил: — А газеты ты читаешь?
Дмитрий с удивлением посмотрел на него:
— Конечно.
— И эту тоже? — показал Александр Яковлевич.
— Эту — нет.
— Ну так прочти, есть тут одна любопытная статейка.
«Статейка» оказалась на полстраницы и называлась внушительно — «Безответственность». Дмитрий, еще не понимая, зачем ему нужно читать эту статью, бегло просмотрел начало, потом бросил взгляд на конец статьи, мельком заметил свою фамилию, но сначала прочел подпись: «В. И.Михайловский, академик, лауреат… член…», а затем снова наткнулся на свою фамилию и прочел весь абзац: «Совершенно очевидно, что публикации таких работ, как статья Д. А. Кайданова, наносят ощутимый ущерб престижу советской науки. В сущности, авторы подобных статеек недалеко ушли от печально знаменитых изобретателей „вечного двигателя“, и поныне посылающих свои „гениальные“ творения в различные инстанции…» Дмитрий почувствовал, что у него начинают гореть уши, и вернулся к началу статьи. Автор утверждал, что «наряду с огромной армией серьезных, добросовестных ученых, честно делающих свое нелегкое дело», есть небольшая группа «юных авантюристов от науки», во что бы то ни стало жаждущих сенсаций и дешевого успеха. Оказывается, эти «юные авантюристы», не удосужившись как следует даже разобраться в элементарных основах сложнейших современных теорий, «ничтоже сумняшеся» объявляют их неверными и взамен выдвигают свои, якобы «бесспорные» и «истинные». В частности, молодой кандидат физико-математических наук Д. А. Кайданов, спекулируя объективными трудностями теории элементарных частиц, в недавно опубликованной статье утверждает — ни много ни мало! — что многие положения этой сложнейшей из наук «по меньшей мере сомнительны» и «нуждаются в пересмотре». Завидная самоуверенность! Но это только цветочки, ягодки впереди. Здесь юный ниспровергатель еще сомневается… Там же, где он берется что-то прямо утверждать, у не слишком искушенного и легковерного читателя волосы должны подняться дыбом, если хоть немногое из того, о чем столь безапелляционно сообщает нам автор, соответствовало бы действительности… Но, к счастью, этого «не может быть, потому что этого не может быть никогда». Попытки «лихим кавалерийским наскоком» потрясти основы науки неоднократно предпринимались и раньше, но все они неизменно заканчивались печальным конфузом для инициаторов этих «атак». «И здесь уместно задать автору вопрос: думал ли он о том, на что посягает? Приходило ли ему в голову, что эти самые основы наук закладывались задолго до того, как он появился на свет, и что занимались этим тысячи и тысячи людей во многих странах мира — и нередко с риском для жизни?»
