Зайчики на стене - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Мы пробовали рассеять его огорчение.
— Он, правда, немножко староват… Но зато…
— Да, да… Староват. Но зато он и скучноват. Он и грязноват. Он и жуликоват. Хи — хи!
В этом смысле я резко разошелся с Сандерсом. Рим покорил мое сердце. Я не мог думать без умиления о том, что каждому встречному камню, каждому обломку колонны — две, три тысячи лет от роду. Тысячелетние памятники стояли скромно на всех углах, в количестве, превышающем фонарные столбы в любом губернском городе.
А всякая вещь, насчитывавшая пятьсот, шестьсот лет, не ставилась ни во что, как девчонка, замешавшаяся в торжественную процессию взрослых.
Я долго бродил с гидом по Форуму, среди печальных обломков старины, и в ушах моих звенели диковинные цифры:
— Две тысячи лет, две с половиной! Около трех тысяч лет…
Когда мы брели усталые по сонным от жары улицам, я остановился около мраморного, позеленевшего от воды и лет фонтана и сказал:
— О! Вот тоже штучка. Я думаю, не из новых.
Гид пожал плечами, сплюнул в струю воды и возразил:
— Дрянь! Всего — то восемьсот лет.
На углу меня заинтересовала чья — то бронзовая статуя.
— Господин, — сказал гид, — если мы будем останавливаться около таких пустяков — у нас не хватит недели.
— Вы это считаете пустяком?
— О, Господи ж! Поставлен в прошлом столетии.
— Однако, — сказал я. — Как же вы терпите эту ужасную новую ярко позолоченную конную статую Виктора Эммануила?
— О, ведь это вещь временная. Этот памятник еще не готов.
— Почему?
— Он будет готов через шестьсот — семьсот лет, когда позолота слезет. Тогда это будет благороднейшее старинное произведение искусства.
— Странный обычай. У нас, в России, таким способом заготовляют только огурцы впрок. Раз он не готов — не нужно было его открывать…
— Закрытыми такие вещи нельзя держать, — возразил гид. — Тогда позолота и в тысячу лет не слезет.
Я проникся культом старины даже гораздо раньше, чем этого мог ожидать гид.
В сумерки он зашел ко мне в гостиницу и предложил, лукаво ухмыляясь:
— Не желает ли господин посмотреть тут один шантанчик?
— Старый? — спросил я.
— О нет, совершенно новый, недавно отремонтированный.
— Так что ж вы мне его предлагаете! Еще если лет восемьсот, девятьсот…
— О, тогда господину нужно пойти в кафе Греко.
— Старое?
— О да. Еще в восемнадцатом веке…
— Только — то? Нет, мой дорогой. Я полагаю, его можно будет посещать лет через триста… и то с большой натяжкой…
Я имею основание думать, что гид почувствовал ко мне тайное почтение. Он поклонился и сказал:
— В таком случае не посмотрите ли вы завтра собор святого Петра?
— О, — равнодушно пожимая плечами, промямлил я, — вы говорите — святого? Это, вероятно, что — нибудь уже после Рождества Христова?
— Да, но…
— Знаете что? Отложим это до будущего приезда. Все— таки будет годиком больше, а?
— Ну, я знаю, что господину нужно… Он завтра утром посмотрит Колизей и термы Каракаллы.
— Ну что ж, — сказал я. — Я полагаю, что это меня позабавит.
На другой день утром автомобиль в двадцать минут доставил нас прямо к Колизею. Был прекрасный жаркий день.
Лицо гида сияло гордостью и торжеством.
— Вот — с! Извольте видеть.
— А где же Колизей?
Гид побледнел:
— Как… где?.. Вот он, перед вами!
— Такой маленький? Тут повернуться негде.
— Что вы, господин! — жалобно вскричал гид. — Он громаден! Это одно из величайших зданий мира. Пожалуйте, я вам сейчас покажу ямы, где содержались звери до представления и откуда их выпускали на христиан.
— Там сейчас никого нет? — осторожно спросил положительный Мифасов.
— О синьор, конечно. Вам со мной нечего бояться. Вот видите, остатки этих громадных стен; все они были облицованы белым мрамором — такую работу могли сделать только рабы.
— А где же мрамор?
— Монахи утащили в Ватикан. Весь Ватикан построен из награбленного отсюда мрамора.
— Ага! — сказал Сандерс, — око за око… Сначала звери в Колизее драли христиан, потом христиане ободрали Колизей.
— О, — сказал гид, — христианство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству. Лучшие памятники разграблены и уничтожены Ватиканом. Вам еще нужно взглянуть на бани Каракаллы и на катакомбы.
Добросовестный гид потащил нас куда — то в сторону, и мы наткнулись на грандиозные развалины, на стенах которых еще кое — где сохранилась живопись, а на полу — чудесная мозаика.
Мы, притихшие, очарованные, долго стояли перед этим потрясающим памятником рабства и изнеженности, над которым несколько тысячелетий пронеслись, как опустошительный ураган, пощадив только то немногое, что могло дать представление нам, узкогрудым потомкам, о мощном размахе предков.
И мне захотелось остаться тут одному, опуститься на обломок колонны и погрузиться в сладкие мечты о безвозвратно минувшем прошлом. Так хотелось, чтобы никого около меня не было, ни гида, ни Сандерса, с его сонным видом и вечным стремлением завязать спор по всякому ничтожному поводу, ни размашистого громогласного Кры— сакова, ни самоуверенного кокетливого Мифасова, которому до седой старины такое же дело, как и ей до него.
В это время ко мне приблизился Мифасов и сказал тихонько:
— Вот она, старина — то!.. Так хочется побыть одному, без этого хохотуна Крысакова, без вялого дремлющего Сандерса, которому, в сущности, наплевать на всякую старину… Так хочется посидеть часик совсем одному.
За моей спиной послышался шепот Сандерса:
— Вас не смешат, Крысаков, эти два дурака, которые, вместо того чтобы замереть от восторга, шепчутся о чем— то? Как бы мне хотелось, чтобы никого из них не было!.. Сесть бы в уголочке да помечтать.
— Да, да, — сказал Крысаков. — Мне тоже. Чтобы никого не было!.. Ну, разве только вы, — деликатно добавил он.
Были мы в катакомбах. Сырой, холодный воздух, зловещий шорох наших ног, огонек свечи, освещающий пространство в ладонь величиной, и тяжелое смутное настроение, которое еще больше усиливали вопросы Сандерса, неожиданно вступившего в полосу разговорчивости в этом неподходящем месте.
— Почему тут так темно? — осведомился он у монаха.
— Катакомбы.
— Ну, я понимаю — катакомбы! А все — таки могло быть светлее. Тут никто не живет?
— Конечно нет. Здесь хоронили мучеников, а в последнее время — пап.
— Чьих? — бессмысленно спросил Сандерс, отколупывая пальцем кусок воска от свечки.
— Римских.
— Ага! Теперь уже, вероятно, нет древних христиан? Времени — то, слава Богу, прошло немало.
— Ради Бога, довольно! — сурово перебил Крысаков.
— Теперь я понимаю, почему Сандерс так редко разговаривает… У него есть солидные основания.
Большую часть времени, проведенного в Риме, мы тратили на хождение по музеям и картинным галереям.
Я подозреваю, что с музеями у нас с самого
