Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Константин Львович Балашов умер трагически, или, как говорили в Союзе художников, стал жертвой своего творчества. Его убила та несуразная, нелепая "Свинья", над которой он трудился несколько лет и на которую возлагал большие надежды. Однажды, когда Балашов, стоя под огромной головой свиньи, "отделывал" копыта передних ног, рухнул каркас, и многопудовая глыба сырой глины обрушилась на скульптора и придавила его.

Ольга Ефремовна зашла в мастерскую через несколько часов, чтобы позвать мужа ужинать. Константин Львович был мертв.

Вера опоздала на похороны. К ее удивлению, мать не плакала. Она лишь твердила, что Константин Львович был несчастный. Она рассказывала о торжестве похорон. Когда мать говорила "трагическая смерть", Вера мысленно возражала ей: "Скорее комическая или даже символическая - пал жертвой своего безобразного творчества".

Первые три дня Вера неотлучно находилась при матери, рассказывала ей о совхозе, о своих новых знакомых и друзьях, старалась всячески отвлечь ее от тяжелых переживаний, помочь легче перенести горе.

Вдвоем они ходили по весенней Москве, по улице Горького, толкались в магазинах, делали мелкие покупки. Вера скучала. Ее тянуло в совхоз, так тянуло, будто она там оставила частицу себя самой. Однажды она предложила матери поехать на Выставку достижений народного хозяйства. Простор площадей, стройный, веселый вид павильонов, лучистый блеск фонтанов и молодая зелень напомнили Вере что-то родное, близкое сердцу, кровное. В душу незаметно просочилась тоска, она вызвала ноющую грусть. Мягкие иголочки на молоденьких пихтах, первые, еще рыжие, листочки на кленах напоминали гай, шептали: "А там уже черемуха расцвела и соловьи буйствуют". Сеялки, культиваторы, комбайны, тракторы живо воскрешали в ее памяти совхозные поля и механические мастерские, где сейчас, очевидно, возится Михаил, неутомимый, весь в мазуте, с головы до пят, только зубы да глаза сверкают. Таким она видела его не однажды, проходя мимо мастерских. Что он сейчас делает? Что думает и о ком? Почему его нет здесь, рядом с ней у этих комбайнов? С каким наслаждением она показала бы ему всю выставку, до самого укромного уголка. Они бы весь день ходили, не чувствуя усталости. Вдвоем.

Голос матери обрывает нить ее дум:

- Коля Лугов звонил. О тебе все спрашивал. Адрес просил. Он на заводе "Богатырь" работает. Хороший парень. Скромный такой, самостоятельный. Ты бы ему позвонила.

Это звучит как просьба, как тайное желание, наверно, всех матерей. И Вера понимает, где уж такое не понять! Отвечает покорно:

- Хорошо, мама, позвоню. - Но звонить не собирается. - Ах, если б ты знала, как сейчас там хорошо! Красиво! - Там - это в совхозе, мать догадывается. - А то давай, мама, поедем, поживешь там, сколько тебе захочется, отдохнешь от всего. Я уверена, тебе понравится. Воздух, аромат, птицы. Грибы пойдут. Поедем, мама?

Вера смотрит на тихое, кроткое лицо матери и понимает: напрасны ее слова, не поедет. Мать отвечает:

- Как же я квартиру оставлю, мастерскую? Нет, доченька, мне из Москвы уезжать никак невозможно. Закупочная комиссия должна быть. Много работ Константина Львовича еще не реализовано. Деньги у меня, конечно, есть, в последнее время кое-что купили у него. Только я думаю, скучно мне будет без работы. Может, в магазин пойду.

- Зачем тебе? Ты за свою жизнь наработалась. - Вере искренне жаль мать: она если не совсем понимает, то все-таки догадывается, что такое одиночество.

- Вот разве что ты останешься дома, тогда мне и на работу незачем устраиваться. Почему б тебе не остаться? Поработала - и хватит. В институт поступать разве не думаешь? Деревня есть деревня. И Коля все интересуется.

Это начинает раздражать Веру: ну что для нее Коля? Школьный товарищ - и только. "Эх, мама, если б ты знала его, Мишу… Думалось, уеду, выброшу, забуду, - с глаз долой и из сердца вон. Но нет, так в жизни не получается. Так могут только юльки-королевы. А я не Юлька, нет".

А мать снова:

- И еще звонил какой-то Роман. Это в первые дни, как ты уехала. Много раз звонил. Все спрашивал, где ты и что, да когда в Москве будешь, да можно ли написать тебе? Кто он такой?

- Так, знакомый один, - с видом полного равнодушия обронила Вера и с удивлением подумала: "Как странно, за целый год жизни в деревне почти не вспоминала ни Романа, ни того злополучного вечера в подвале художника". Роман… Интересно, поступил ли он в институт?.. Моряк-изобретатель… Он обещал звонить. Умный и, кажется, славный парень. Назвал ее сильной и настойчивой. И ошибся: где уж тут сила и настойчивость!.. А хотелось, ах, как хотелось Вере быть сильной!! Как отец.

- Мама, я папин портрет забыла в совхозе.

- Как же ты так, дочка?

- Остался висеть на стене в моей комнате.

- Надо написать, чтоб прислали. Бандеролью могут переслать. Ты напиши своей хозяйке.

"Хозяйке… Для мамы Надежда Павловна просто моя хозяйка. И только. А для меня… Эх, мама, мама, ничего ты не знаешь. И даже не видишь. Не видишь, что за этот год твоя дочь стала совсем другой". - "А какой?" - спрашивал чей-то голос, и Вера не знала, что ответить

На другой день она пошла на квартиру к Посадову с поручением Надежды Павловны.

Алексея Васильевича встретила у подъезда его дома. Он садился в такси. За этот год он нисколько не изменился, Вера его сразу узнала. И он узнал ее.

- А-а-а! "Дело было вечером", - радостно произнес старый актер, широко улыбаясь прямо в лицо девушке. - Ну как вы, встретились тогда с Надей?

- Да, Алексей Васильевич. Вам большой привет от Надежды Павловны. Я только что из совхоза приехала, и у меня к вам целое дело, очень важное, очень-очень. Хорошо, что я вас застала, - живо и бойко выпалила Вера.

- Да, вы меня прямо за хвост поймали. - Посадов задумался. - Как же нам быть? Я вот сейчас тороплюсь. Должен часа на два - на три отлучиться по неотложному делу… М-м-да. Мне тоже желательно с вами посидеть, поговорить. - И вдруг, осененный находкой: - А давайте сделаем так: сейчас мы с вами поедем к одному великому деятелю советской культуры. Вы поскучаете там часок-другой, а я поработаю. Стало быть, оба послужим святому искусству. А потом я к вашим услугам на весь остаток дня. Идет?

Вера даже не спросила, куда они едут, думала, что Посадов должен выступать где-нибудь по радио, телевидению или в концерте. Ей было все равно, где ждать его, только бы передать просьбу Надежды Павловны.

Посадов был другом скульптора Петра Васильевича Климова. Они встречались довольно часто. Сейчас Климов работал над большой композицией "Емельян Пугачев". С Посадова он лепил Пугачева. Алексей Васильевич позировал с удовольствием: Климова он считал лучшим скульптором наших дней, да и тему Пугачева он сам подсказал скульптору. Когда-то, давным-давно, Алексей Васильевич на сцене исполнял партию Пугачева в одной, теперь уже забытой опере. Ему нравилось, как решает образ Пугачева Климов, поэтому он всегда охотно приезжал в мастерскую скульптора. Иногда сеанс продолжался часа три. Алексей Васильевич терпеливо сидел. Мастерская Климова находилась в центре Москвы, в тихом переулке, в небольшом двухэтажном флигеле, окруженном молодыми деревцами. Поодаль в беспорядке валялись глыбы мрамора и гранита. Вера сразу догадалась: здесь работает скульптор. Спросила:

- Вы позируете?

- Да, - ответил Посадов. Догадливость Веры его не удивила. И добавил: - Пугачева играю.

Веру он представил скульптору очень пышно и торжественно:

- Дорогой Петр Васильевич! Позволь тебе представить молодое дарование нашей отечественной кинематографии…

- Алексей Васильевич, - перебила его смущенная Вера, - я уже давно не имею никакого отношения к нашей отечественной, как вы выразились, кинематографии и даже в кино перестала ходить.