Иван Катаев - Сердце: Повести и рассказы
А что уж говорить о мечтах Капитала, о его грандиозных планах, выношенных и высчитанных до последнего пункта! Куда денутся туристы, отели, рестораны, белоснежные яхты с стройными моряками в полной флотской форме?.. Исчезнет единственная красота, мировая достопримечательность.
Но это не все еще, — вот оно — главное: пропадает, снова ускользает найденное на старости лет отечество, водное отечество моряка, двадцать восемь лет скитавшегося по чужим морям, под чужими флагами. Гибнет Армянское море, а с ним вместе и единственный флот республики, собранный с такими трудами и ухищрениями. Пока еще гремит мужественным прибоем море Армении, еще качаются на волнах суда. Но творец и адмирал потерял свое будущее, а как же трудиться без него? В наше-то время, когда все устремлено вперед, когда каждый несет туда с собой свое создапье!..
И обо всем этом — никому ни слова. Молчать, забыть, не думать ни о чем, кроме хлопот набежавшего дня.
VIКапитан уезжает в отпуск. Он едет в Москву, к сыну.
— Кем работает сын?.. — Чуть заметная усмешка гордости скользит по устам Капитана. — Он там маленький директор. Маленький директор большого завода.
Капитан должен посмотреть его жену, сын только что женился на/ медичке. Кроме того, нужно купить в Москве хорошие карманные часы для всех своих судоводителей. Моряк немыслим без часов. Себе он купит дельных книг по астрономии, из беллетристики и еще — то, другое. С ним едет четырнадцатилетняя дочь Октавия, названная так в честь сестры римского императора, — это была очень достойная женщина. Отец берет ее в Москву в награду за отличные успехи в школе и безукоризненный переход в следующий класс.
Влажный вечер. Только что промчалась гроза. Подходит открытый автобус Армтранса, отъезжающие усаживаются. Весь поселок провожает Капитана. Он оделяет последними наставлениями Бухгалтера, Пристанского агента, скотницу, он не прочь выскочить из автобуса и задать хорошую взбучку заведующей столовой, но дочь удерживает его. Медленно приближается Техничка, смуглая девица с шапкой стриженых свалявшихся волос, в лыжном костюме песочного цвета. Сквозь дыры фланелевых длинных штанов светит белая кожа, — не на голое ли тело надет костюм?.. Еленовцы не оборачиваются, но дилижанские пассажиры с любопытством глядят на нее из автобуса. Что за удивительная особа?
— Артезианский колодец по-прежнему раскрыт? — безнадежно осведомляется Капитан, — он только что вернулся из объезда по озеру и не успел взглянуть.
— Нет, Эрванд Оганесович! — тянет опа скорбным низким голосом. — Колодец готов еще вчера вечером.
Капитан встает в машине и смотрит. Его глаза необычайно дальнозорки. Что за чудо! Колодец действительно прикрыт досками, и уже поставлен насос Альвейер. Лицо Капитана светлеет.
— А новая уборная у скотного двора?
Техничка молчит потупившись. Нет, за это дело примутся только завтра. Готовы лишь все три ямы германского типа.
Но Капитан милостиво улыбается. Может быть, уборная будет построена хотя бы к его возвращению?.. И все облегченно смеются. Женщина в полосатом чулочке смотрит на Капитана с паточной неятостью. Она прошла испытание и зачислена счетоводом. За углом мелькает, как тень, рябоватая личность с хлебом под мышкой. Она точно чего-то выжидает. Можно биться об заклад, что с завтрашнего дня личность будет принята весовщиком, — дайте только уехать Капитану...
Все готово. Последнее пожелание. Научная сотрудница в очках машет платочком с балкона Озерной станции. Подбегает черномазый мальчик из коммерческого ларька и сует под ноги Капитану рогожный кулек со свежей рыбой. Затем оп отходит в сторонку и стоит, гордясь собой, своими начищенными сапогами.
Шофер трубит сиреной сигнал к отправлению. Приветы, рукопожатия, машина грузно трогается. Но из конторы Судоходства выбегает Аршалуис Карапетян, заместитель Капитана.
— Эрванд Оганесович! Одну минуточку!..
Что ж, ради Капитана автобус должен остановиться.
Карапетян сует начальнику бумажку. Как тут быть?.. Управление Севанского узла настоящим просит Судоходство принять к погрузке и срочной переброске с пристани Мартуни в Еленовский порт шестьсот кубометров строительного леса, как-то: бревна, балки и пиломатериалы, закупленные управлением в Басаргечарском районе.
Что, что такое?!. Управление Севанского узла просит Судоходство?..
Да, и... необходима экстренная доставка в течение одних суток, поскольку отсутствие леса лимитирует все строительство, являющееся...
— Только что принесли, Эрванд Оганесович... Как же нам? Принимать или не принимать?.. Придется ведь на завтра отмепить круговые рейсы, пускать только до Мартуни и обратно, а то не справимся...
Капитан молча вертит в толстых пальцах бумажку, долго смотрит в сторону. Вот оно, совсем, совсем придвинулось... Сегодня им нужно везти лес по тому самому озеру, которое они завтра начнут спускать! А если оно и завтра понадобится кому-нибудь?.. Но, видно, так уж хочет Армения, его сухопутное отечество. Говорят, что это нужно и для всего Закавказья... Уже прозвучал и голос Москвы, — значит, и все большое отечество нуждается в этом каскаде-маскаде... Что ж, он, Капитан, недаром плавал двадцать восемь лет по дальним морям, у него есть кое-какие горизонты, он не цепляется руками и ногами за одно местечко на поверхности земли, длиною в семьдесят пять километров, будь то и сам синий Севан. Моряк, кроме того, понимает дисциплину. Как вы думаете, — если прикажет отечество и если это будет необходимо, — не подпалит ли он своими руками бикфордов шнур и но взорвет ли на воздух эти милые берега, чтобы прозрачная прохлада вся до капли ушла в дыру, — пускай разрывается сердце от жалости и тоски...
— Хорошо, — строго говорит Капитан. — Ты примешь груз. Уплата немедленно, наличными или на текущий счет. Круговой рейс не ломать. Завтра пустишь в Мартуни «Лукашина» и «Коммуниста» вне очереди, на буксире по две баржи. Погрузку и перевозку закончить не позже десяти часов вечера. Ты понял меня, Аршалуис? Еще раз до свидания и — успешной работы.
Автобус с ревом срывается с места. Капитан приподнимает мятую кепку. Он еще успевает оглянуться на озеро. Синеет вечер, грифельные длинные тучи лежат на Шахдаге. В небе расплывчатые дождевые облака, между ними нежная меркнущая ясность. Озеро лежит, как гладкий белесоватый лед, в который там и тут неподвижно вмерзли темные суда, баржи, лодки. На плоту ярко, чисто вспыхнули электрические огни. Автобус, сжавшись в смутное пятнышко, скрывается за еленовской околицей. Тишина такая, что мальчишеские голоса в Цамакоперте звучат совсем рядом. Тихо капают с крыш последние капли, пахнет дождем и травой.
Бессмертие
Я никогда не видел слесаря Бачурина.
Но я знаю места, где он жил.
Туман ли наполнит емкие долины, сеет ли сплошной мельчайший дождик, оседающий на одежде нарзанными капельками, проясняет ли, — вид грозненских Новых промыслов всегда прекрасен и всегда печален. Печальность, наверное, от незавершенности покорения этих высоких холмов человеческим трудом. Что они? Уже не дикая вольная гряда кавказской Азии, ведомая только ветру, да мощному небу, да всаднику в прямоугольной бурке. Еще не город на горе, не завод, укрывший собою первозданную природу так, что почти и не сквозит она, забывается в проходах меж корпусами, в путанице подъездных путей. Нефтяные промысла надолго повисли в этом пролете менаду первобытностью и цивилизацией и, как бы ни гремели, как бы ни лязгали сталью о сталь, как бы ни сияли в ночи огнями, пролегая вдали, в высотах, ярким Млечным Путем, — все будто нет последней победы.
Вот кидается загзагами шоссе, одолевая подъем, и кругом только промышленность — черные, в потеках застывшего парафина, и свежетесовые буровые взбегают по склонам, частым лесом стоят на гребнях, толпами нисходят в глубокие балки; всюду белые тучные резервуары, черепичные кровли мастерских, жилищ, столовых, там градирня газового завода, здесь гудящая крепость электроподстанции. Жизнь, сосредоточенное добывание энергии в грохоте, в перестуках, в плотных клубах пара, вырывающихся из земли. Но, взлетев на бугор, переломилось книзу шоссе, и — выросла сразу молчаливая извечная страна.
Рядом — крутые валы неосвоенных высот, одетые рыжеватым плюшем кустарников, чуть тронутые снегом на взлобьях, — нехоженые тихие дебри, где, может быть, только единственная пугливая тропинка шныряет в колючем сплетенье мокрого цепкого боярышника. Рыжие, бурые, туманно-малиновые гряды и — за последним малиновым мысом — сизая мгла долины Чечен-аула. Взглянуть направо, там, за Алдами, на горизонте, далеком-далеком, в ветреной недостижимой синеве — лесистые Черные горы в пятнах и полосах снега.
Какой унылый и важный простор.
— А еще просветлеет — встанет над всем, все понизит, уложит под собой главный хребет, великий, белый, в тенях и морщинах, весь — иноязычная песня, варварская легенда, пущенная от моря к морю; и вдруг — просверкнет из облаков Казбек углом страшных льдов своих (сказал бы Гоголь).
