Л. Пантелеев - Том 1. Ленька Пантелеев

Койку свою отыскал. Сел, стал раздеваться. Скорее, скорее. И все дрожит. Зубы даже лязгают.

Снял Петька первый сапог и неосторожно бросил его на пол. От стука чернявенький проснулся. Поглядел на Петьку, зевнул и спрашивает:

— Ты куда это, — спрашивает, — ходил?

Смутился Петька.

— В ватер, — отвечает, — ходил.

— А зачем же… в сапогах?

Но не дождался чернявенький Петькиного ответа — заснул.

И Петька тоже разделся, залез под одеяло и — раз-раз — захрапел.

И во сне Петьку дрожь пробирала.

Удивительное дело — захворал Петька.

Странно даже. В какие, бывало, переделки парень попадал — ни малейшего кашля. Даром, что чахлый, грудь никогда не болела.

Прошлым годом в октябре в заморозки купался — и ничего. Всякую гадость ел, голодал неделями — тоже ничего. А тут на тебе — заболел.

Снесли Петьку в приютский лазарет и определили у него тяжелое воспаление в легких.

Ухаживал за Петькой санитар Рудольф Карлыч.

Хворал Петька три недели. Целых три недели без памяти лежал и к смерти готовился.

Но не умер, а выжил. Не такой Петька парень, чтобы умереть. Выжил. В себя пришел.

Проснулся Петька в дождливый день. За окнами дождь шел. В лазарете карболкой пахло и тихо было.

Повернулся Петька на другой бок и вспомнил.

На каланче часы били: бомм, бомм… Потом Король залаял.

Вспомнил Петька все и понял: болен был долгое время.

А тут Рудольф Карлыч вошел. Увидел, что Петька жив и здоров, обрадовался, руками всплеснул.

— Ах, — говорит, — наконец-то! Наконец-то ты, бедный головушка, ожил. Поздравлять мне тебя от чистый сердца! Браво!

Лежит Петька, не улыбнется даже. Молчит.

— Молчи, — говорит Рудольф Карлыч. — Молчи. Тебе говорить нельзя. Тебе отдыхать надо. Кушать надо… Бульон.

Ушел Рудольф Карлыч.

Через минуту возвращается, да не один, а с чернявеньким. Несет чернявенький на железном подносе тарелку супа. И улыбается во все зубы.

— Здорово! — кричит. — Поздравляю!

И ставит перед Петькой суп. Стал Петька есть суп. Ест потихоньку, глотает полегоньку. А чернявенький сел рядом. Нагнулся и Петьке на ухо шепчет.

— У меня, — шепчет, — к тебе дело есть. Поговорить надо. Важное дело.

Поднял Петька голову:

— Что такое?

Но тут Рудольф Карлыч вмешался.

— Нет, — говорит, — больному отдыхать нужно. Ему разговор вредно. Уйди. Не мешай ему кушать бульон.

Поднялся чернявенький.

— Ладно, — говорит, — что ж делать. Отдыхай. После поговорим, как окрепнешь немножко… Зайду я к тебе. Прощай.

Ушел чернявенький.

А Петька лежит и думает:

«Какой разговор у чернявого? Что у него за дело ко мне? Странное какое-то дело…»

Но уж другие мысли лезут Петьке в башку. Более важные мысли лезут.

Думает Петька о том, как ему быть и как поступать.

Бежать ли ему из приюта, или…

Нет, не таков Петька парень, чтобы дело задуманное бросить. Решил Петька часики заполучить — заполучит. Не важно, что ждать долго. Можно и потерпеть немножко, можно и в приюте пожить, пока дрова не кончатся.

Стал Петька ждать, пока дрова кончатся. Поправляется заодно.

А дров, надо сказать, сто кубов. Дров не на месяц, два, а на год, может быть, хватит. Но твердо решил Петька ждать и ждет… Терпит.

Поправляется. По лазарету ходить начал. Начал ходить из угла в угол. Скучно, конечно, ходить.

К окну подойдет, на улицу посмотрит. На улице дождь целыми днями. Август уже подошел.

И вот раз приходит к Петьке чернявенький. С книжкой приходит. Поздоровался, на койку Петькину сел.

— Скучаешь? — говорит. — А я тебе книжку принес. Интересная книжка. На вот, прочти…

Отмахнулся Петька.

— Знаю, — говорит, — какие это книжки. Политические… Со смыслом. Не хочу я ваших книжек политических.

— Нет, — говорит чернявенький. — Это не политическая. Политические ты зимой штудировать будешь, когда занятия начнутся. А это просто так — интересная беллетристика. Прочтешь — я тебе еще принесу.

Положил чернявенький книжку на табуретку, посидел немного и ушел. А Петька спать завалился. До вечера проспал, вечером его Рудольф Карлыч разбудил, ужин принес.

Сшамал Петька ужин — снова спать завалился. Да не спится что-то…

Лежит, в потолок глядит. На лампочку электрическую глядит. Тошно глядеть. Скучная лампочка.

Стал Петька на пол глядеть, — тоже мало интересного.

И вдруг на табуретке книжку заметил. Обрадовался.

«Погляжу, — думает, — от нечего делать».

А книжка рваная, замусоленная попалась, но, на счастье, с картинками. Стал Петька картинки разглядывать. Сначала так — ничего особенного, потом интересно стало.

Нарисован на картинке преступник.

Связан преступник по рукам и по ногам канатом. А рядом — надсмотрщик с мечом.

«За что, — думает Петька, — сграбастали субчика?»

Перелистнул Петька страницу — прочел. Дальше читает… Да неинтересно читать, не знает, что раньше было. Стал с начала читать. И до того увлекся, что всю ночь напролет прочитал…

Интересная была книжка. Называлась та книжка «Иафет в поисках отца». Как одного маленького шкета аптекарю подкинули. И звали его Иафет. А он вырос и пошел по белу свету отца своего искать. И как искал, и всякие приключения, и, наконец, нашел своего отца. А тот — богатый миллионер. И очень рад видеть родного сына. И подарил ему фрак…

Прочел Петька эту книжку и даже пожалел, что кончилась книжка и больше нет.

Как пришел чернявенький в другой раз, Петька сразу:

— Книжку принес?

Засмеялся чернявенький.

— Что? — говорит. — Понравилась? Нет, — говорит, — сейчас не принес, после принесу. Я к тебе по другому, более важному делу пришел. Я с тобой давно поговорить хотел, все ждал, когда хворать перестанешь. Теперь можно…

— Можно, — говорит Петька, а сам думает: «Какое у него может быть дело?»

— Садись, — говорит и на койку показал.

Сел чернявенький. Поглядел Петьке в самые глаза и говорит:

— Помнишь, — говорит, — ночью… перед тем как ты заболел… Куда ты тогда ночью ходил?..

Вздрогнул Петька, не вытерпел и закрыл глаза.

Покраснел, наверно. Говорит:

— Не помню, куда ходил… Может, — говорит, — никуда не ходил. А что такое?

— А то, — говорит чернявенький. — Расскажу я тебе все по порядку. Пятакова знаешь?..

Вспомнил Петька:

— Одноглазый такой?

— Ну да… Еще ты с ним подрался. Ну, так Пятакова больше в нашем детдоме нет. Понял?

Не понял, конечно, Петька.

— Ну так что ж? — спрашивает. — Что ж такого, что нет? Очень рад… Лезть не будет.

— А то, — говорит чернявенький, — что виной тому ты. По твоей вине отправлен Пятаков в реформаторий, в детскую тюрьму.

— За что?

— За дрова.

Покраснел Петька самым отчаянным образом.

— За какие дрова? — спрашивает, а сам чернявенькому в глаза посмотреть не может.

— За такие, — говорит чернявенький. — Сам знаешь, за какие… А только дело вышло так. Пятаков этот еще раньше дрова воровал. Продавал торговкам на Слободе. Попался. Первый раз ему выговор сделали. Ну, он побожился, что больше воровать не будет… А тут опять с дровами история. В ту ночь разворотил кто-то саженей пять. Я-то знаю, кто, а все на Пятакова подумали. Пятакова за такие дела — в реформаторий… Хоть он и не виноват, а виноват ты.

Замолчал чернявенький, молчит и Петька. Нет у Петьки духу отпираться. Ждет Петька, что ему еще чернявенький скажет. А чернявенький говорит такое:

— Придется тебе сознаться, что воровал дрова ты, а не Пятаков…

— Как? — говорит Петька. — Как воровал? Не воровал я!.. Иди ты!..

— А что же ты?.. В бирюльки играл?

Не знает Петька, что и сказать. Не расскажешь ведь про часики.

— Я, — говорит, — это просто так разворотил. От злости.

Усмехнулся чернявенький.

— Ну, — говорит, — это как хочешь. Тем для тебя лучше. Но сознаться ты все-таки должен.

— Спасибочки! — говорит Петька. — Что я — дурак сознаваться?.. Не дурак я…

Говорит чернявенький:

— Это, — говорит, — совершенно верно. Просто так — глупо сознаваться. Но если из-за тебя товарищ гибнет… Неужели ты можешь товарища предать?

— Нет! — говорит Петька. Покраснел, обидно Петьке. — Нет, — говорит, — это ты брось. Меня на Кордоне вся братва знает. Я не легавый. Я за товарища всегда постоять могу, я не гад какой-нибудь…

— Ну, так вот, — говорит чернявенький, — иди к Федору Ивановичу и чистосердечно признайся. Так, мол, и так, — дрова я разворотил. Тебе за это ничего не будет, — выговор разве, а Пятакова спасешь. Гибнет Пятаков в реформатории. Ладно?

Мотнул Петька головой.

— Ладно, — говорит, — схожу. Мне, — говорит, — плевать в высшей степени. Мне хоть в тюрьму отправляй… Не боюсь.