Вера Панова - Собрание сочинений (Том 1)
Наутро в кабинет Уздечкина пришел Рябухин.
— Федор Иваныч, нехорошая вещь получается, — тихо и серьезно сказал он. — Парнишка, родственник твой, в юнгородок просится; ты его выгнал, что ли… Воля твоя, не можем мы в своей среде допускать такие явления…
Уздечкину стало душно: этого недоставало…
— Подожди, — сказал он. — В чем дело? Я его не выгонял, я велел ему курить на улице…
— Там как-то получилось, что когда ты его выталкивал, по лестнице поднималась Марья Веденеева, она увидела… Коневский расстроенный пришел. Парнишка-то твой не учится, даже семилетку не кончил… Как это так, Федор Иваныч? Как ты допустил? Как получилось, что, живя в семье, парнишка был предоставлен самому себе, даже кормился отдельно? Ты же человек с положением… Ни-че-го не понимаю!
Уздечкин молчал, собираясь с мыслями. Нападение было слишком неожиданно.
— Теперь он в юнгородок просится и слышать не хочет — вернуться домой. Ты его ожесточил… Он говорит, его все в доме вором считали, а он не был вором.
— Врет! — сказал Уздечкин, ударив по столу кулаком.
— Ну, — сказал Рябухин, — если он был вором, это для тебя не так уж благовидно, Федор Иваныч. А почему он не учится?
Уздечкин не ответил.
— А почему его выделили из семьи в смысле харчей?
— А черт его знает, — сказал Уздечкин растерянно. — Это еще до моего возвращения у них началось… Не знаю я этого ничего…
Рябухин прямо посмотрел ему в лицо:
— Не знаешь? Ты же председатель завкома, большая фигура! Он сегодня у приятелей в юнгородке ночевал, твой парень; приятели и разнесли по цеху. А после работы он к Коневскому пошел, а Коневский ко мне. Я повидал парнишку, просил поменьше языком трепать… Реноме твое берегу! Ты чувствуешь, как это выглядит? У руководящего работника, призванного воспитывать беспартийных рабочих, сын сбежал от дурного обращения…
— Он мне не сын!
— Это все равно, Федор Иваныч, ты сам прекрасно понимаешь, что это все равно. А еще уговариваем людей: берите на воспитание сирот из детского дома. А сами…
Рябухин помолчал.
— Ты вот Листопада обвиняешь. Рассердился на него — сердись. Борешься с ним, — если борьба принципиальная, борись. Во многом он ошибается, верно. Но по человечеству — я ему сто грехов прощу хотя бы за его отношение к молодежи, только за это одно, не говоря о другом!..
«Надо помирить их с Листопадом, — думал он, уходя от Уздечкина, — пускай Макаров скажет Листопаду пару веских слов».
К Листопаду позвонил Макаров, секретарь горкома:
— Александр Игнатьевич, не можете ли заехать на минутку, очень нужно.
У Листопада были дела на заводе, но он их отложил и поехал в горком. С Макаровым у него были хорошие отношения. Макаров вмешивался в его дела редко и всегда тактично. Постепенно у Листопада о Макарове выработалось мнение, что это человек умный и очень осторожный — из тех, которые семь раз отмерят, прежде чем отрезать. «Полная противоположность Рябухину, — думал Листопад. — Рябухину придет в голову мысль, он ее изложит сразу. А Макаров помалкивает, говорит только самое необходимое, проверенное».
Росту Макаров был высокого, но сутул — от этого казался ниже. Лицо широкое, бледное, голос ровный; руки белые — руки человека, давно не занимавшегося физическим трудом…
Листопад не очень понимал этого человека, но старался с ним ладить.
Макаров был не один, против него сидел в кресле Рябухин. Листопад насторожился. Здороваясь с Макаровым, он сказал беззаботно:
— Гадал по дороге, для чего я вам экстренно понадобился.
— Поговорить надо, Александр Игнатьевич. Прошу садиться. — Макаров медленным жестом указал на кресло. — Поговорить о жизни, о работе, о душе и прочих таких вещах… Об Уздечкине надо поговорить! — коротко и резко вдруг закончил он, ударив по столу суставами пальцев.
Листопада задело за живое. Никогда с ним так не говорили в горкоме!
Все дело в том, как сложатся отношения. Иной человек всю жизнь говорит тебе в глаза резкости — и ты ничего, как будто так и надо; даже нравится. А тут отношения сложились иначе. Тут все было отменно корректно в течение трех с лишком лет. И вдруг такая перемена тона.
Мирить его с Уздечкиным будут, что ли?
Листопад сел и вольно положил руки на подлокотники кресла.
— Так! — сказал он. — Кто же перед кем извиняться должен: я перед Уздечкиным или Уздечкин передо мной? И как нам — христосоваться или нет? Шагу не могу ступить, чтобы меня не попрекнули Уздечкиным.
— Куда бы мы ни ступили, — сказал Макаров, — мы приходим к вопросу о человеке, о нашем советском человеке, строителе и защитнике нашего будущего.
— Слишком общо, — сказал Листопад. — Под это определение подходит каждый советский гражданин.
— В том числе и Уздечкин, — сказал Макаров.
— Сложность положения в том, — сказал Листопад, — что с Уздечкиным ровно ничего не происходит. Есть взаимное непонимание, основанное на несходстве характеров и вкусов. Не думаю, чтобы с этим что-нибудь удалось поделать.
— Есть разные формы так называемого «непонимания», — сказал Макаров. — Партии они все одинаково чужды. И как бы ни расходились характеры и вкусы, есть база, на которой всегда сходятся два коммуниста: эта база — их общая принадлежность к партии и партийный долг, обязательный для каждого из них. Партия не может приказать вам питать симпатию к Уздечкину. Но создать ему нормальную обстановку для работы — это ваш долг.
— Тем более, — сказал Рябухин, — что он человек очень достойный.
— Друзья! — сказал Листопад добродушно-беспомощно. — Допустим, я ему выкрашу кабинет под мрамор — он любит мрамор; это ж ему не улучшит самочувствия!
— Александр Игнатьевич, — сказал Рябухин, поморщившись, — разговор идет всерьез. У него было другое самочувствие, когда он вернулся из армии.
— Вы знаете, — сказал Макаров, — на что сейчас пойдут все силы народа; и если ваша новая эра начинается с недоразумений между дирекцией и профсоюзом, то плохое это начало. Вы ссылаетесь на разность вкусов и склонностей, — не знаю. Не знаю. Не могу входить в такие тонкости. Но объективно это выглядит так, что вы не переносите критики и иногда теряете принципиальность.
— Это тяжелое обвинение, — сказал Листопад.
— При объективном рассмотрении многие вещи принимают другую окраску, — сказал Макаров. — Я мог бы предъявить вам и другое обвинение, не менее тяжелое.
— Что ж не предъявляете?
— Потому что знаю ваш упорный характер. Если я скажу — не поверите, будете оспаривать. Очень скоро сами увидите свою ошибку.
— Какую это?
— Взахлеб живете, Александр Игнатьевич; оглянуться на себя нет времени. Улучите минутку — перевести дух; и увидите ошибку.
— Ошибки бывают у каждого из нас. Вы уж скажите, что вы имеете в виду.
— Имею в виду ваш метод управления заводом. Вы как будто и не заметили, что война кончилась.
— Вот как — не заметил?
— Или не придали этому должного значения. Сейчас уже невозможно руководить заводом так, как в военное время. Это, конечно, очень эффектно, когда без директора станка не настроят; но объективно — опять-таки объективно — это выльется в зажим, подмену и прочее такое…
Темно покраснев, Листопад перевел глаза на Рябухина:
— И ты таких мыслей?
Рябухин ответил тихо:
— Вот объявят новую пятилетку… Волной хлынет инициатива! Попробуй единолично управиться…
Листопад встал, двинув креслом:
— Так дайте людей посильнее! Таких, чтобы меня чему-нибудь научили.
— Уздечкин — работник самоотверженный и честный, — убежденно сказал Рябухин.
— Партийная организация, — сказал Макаров, — не может рассматривать характеры и вкусы, это материал хрупкий и недостоверный. Но партийная организация может и должна уберечь товарища. Вам придется жить в мире с человеком, который волей рабочих поставлен на один участок с вами и который ничем себя не запятнал.
— Хорошо, — сказал Листопад с недобрым выражением глаз, — я буду жить с ним в мире.
— Парторг! — сказал Макаров, проводив Листопада взглядом. — У тебя, парторг, для работы с Листопадом глаза чересчур голубые!
— Когда я добивался снятия прежнего директора, — сказал Рябухин шутливо, — никто не замечал, что у меня чересчур голубые глаза.
— Для Листопада, для Листопада ты мягок. На такого нужен парторг — кремень. Ты его любишь — вот и пристрастен.
— Он с талантом человек, — сказал Рябухин. — Вы хорошо помните Евангелие? — Макаров взглянул с удивлением; Рябухин засмеялся. — Я когда-то, парнишкой, знал наизусть: изучал в целях антирелигиозной пропаганды. С митрополитами спорил на диспутах — так, чтобы они своими цитатами не застигли врасплох… Да, так вот: там есть замечательная притча о талантах…
