Вилис Лацис - Безкрылые птицы
Люди морщились, их тошнило, они не ели, но говорить ничего не решались, понимая, что в таком дальнем рейсе все может случиться. Они надеялись, что в Нью-Йорке их мучения прекратятся.
Шипшандлеры в первый же день стали осаждать стюардессу. Она заказала хлеб, овощи, разную мелочь — все, кроме мяса, его еще было достаточно. Вечером в тарелках опять дымились вонючие куски падали. То же повторилось и на следующий день.
— Это просто невыносимо! — швырнул за обедом Волдис ложку. — Мы не гиены, чтобы питаться падалью!
— Сегодня можно было бы подать что-нибудь посвежее! — сдержанно проворчал кочегар Роллис.
— Погоди, ты еще всю неделю будешь давиться этой дрянью, — сказал Круклис, уже два года плававший на «Виестуре». — Я эту бабу хорошо знаю: она ничего не закупит до тех пор, пока все старые запасы не будут съедены. Не нравится — иди покупай на свои деньги.
Волдис встал и застегнул блузу.
— Кто пойдет со мной к капитану? — обратился он к товарищам. — Снесем это мясо и суп в салон и дадим ему отведать.
— Это не поможет, — махнул рукой Круклис. — Капитан будет защищать стюардессу. С ним уже не раз говорили.
— Тогда сходим на берег к санитарному офицеру! — не отступал Волдис.
— А это другое дело! И позови кого-нибудь из матросов, чтобы не подумали, что только мы, черные, бунтуем.
Матросы с готовностью согласились принять участие в делегации протеста.
Торжественное шествие из четырех человек направилось в салон. Впереди шел Волдис, церемонно неся миску с мясом, за ним один из матросов нес чашку дымящегося супа, от одного запаха которого становилось дурно, потом шагал Круклис с другой чашкой супа. Шествие замыкал маленький матросик Биркман с чистой ложкой и вилкой в руках.
Капитан в этот момент лакомился блинчиками с завернутыми в них вареными сосисками. Стюардесса ушла в камбуз.
— Что это такое? — капитан изумленно посмотрел на вошедших.
— Господин капитан, просим вас попробовать это мясо и суп! — сказал Волдис.
— Да? А в чем же дело? — капитан вытер салфеткой усы и встал.
Биркман подал ему ложку и вилку. Капитан зачерпнул супу, подул на него и, маленькими глотками опорожнив ложку, облизал губы и на несколько мгновений о чем-то задумался, как бы проверяя, какое действие окажет теплая жидкость на его желудок.
— Гм… Мне кажется, соли маловато.
— И больше ничего? — спокойно спросил Волдис.
— Нет, суп очень вкусный. Надо только сказать кухарке, чтобы она побольше солила.
— Будьте так любезны, господин капитан! — Волдис протянул ему миску с мясом. — Попробуйте этот кусочек.
Кусок мяса, предложенный капитану и неторопливо им съеденный, был совершенно зеленый. Но на лице капитана не дрогнул ни один мускул, только челюсти двигались слишком уж энергично. Проглотив кусок, он вытер усы и сказал:
— Вы попросите горчицы и хорошенько солите. Мясо вполне хорошее.
— Горчицы? — наивно изумился Волдис.
— Да. Разве ее нет у вас? Разведите в какой-нибудь кружке, а чтобы не выдыхалась, накройте сверху ломтиком хлеба.
— Благодарим за совет.
Делегация повернулась к выходу. В дверях она столкнулась со стюардессой, которая несла капитану десерт. Женщина злобно посмотрела на матросов.
— Сластены!.. — прошипела она.
Волдис направился прямо к трапу. За ним вереницей, с торжественным и серьезным видом, следовали остальные, высоко подняв перед собой миски. Сойдя на берег, они свернули налево. Но не прошли они и десяти шагов, как с палубы «Виестура» послышался беспокойный голос:
— Куда вы? Куда же вы пошли?
Капитан и стюардесса, не кончив обедать, выбежали на палубу и взволнованно махали один рукой, другая полотенцем. Капитан впопыхах забыл даже снять салфетку с шеи.
— Вы что, оглохли? Почему не отвечаете?
Делегация остановилась.
— Куда вы несете эту еду? — спросил капитан. — Хотите отдать бичкомерам?
— Нет, мы не отравители и поэтому ограничимся санитарным офицером, — ответил Волдис.
— Да вы в уме?! Почему вы мне ничего не сказали? Мы же могли с вами договориться.
Капитан тут же пригласил их в салон, подальше от глаз столпившихся на берегу зевак, привлеченных необычным зрелищем. Отведав пищу вторично, он признал, что суп действительно не совсем удачен, а мясо не исправишь и горчицей.
Вдруг откуда-то появились консервы, свежая рыба и овощи, а стюардесса сделалась до приторности любезной и ласковой. Но жестоко ошиблись те, кто думал, что гниющую говядину теперь выбросят за борт: стюардесса засыпала толстым слоем соли оставшийся кусок мяса и убрала его в ледник.
— На обратном пути сожрут, — заявила она капитану.
Дункеман видел процесс засолки. Как-то вечером, встретив на палубе стюардессу один на один, он пригрозил ей:
— Берегись, стерва! Если нам в море придется есть эту падаль, мы тебя выбросим за борт!
Но его угроза не испугала стюардессу.
Когда на следующий день люди начали выпрашивать у капитана аванс, у него вдруг заболела левая рука, да так, будто его параличом разбило. Руку он держал на перевязи. Стюардесса опекала его, как больного ребенка, и никого не впускала в салон. Когда самые решительные матросы столпились у двери, она принялась бранить их:
— Вы с ума сошли! Хотите человека в могилу вогнать? Вы же видите, капитан болен, его нельзя беспокоить.
Болезнь капитана затянулась, он как будто и не собирался выздоравливать. Людям приходилось обходиться без денег. Один Круклис понимал, что все это означает.
— Раз рука на перевязи, у старика что-то на уме, — говорил он.
— Почему? — не понимали остальные. — Какая же здесь связь?
— С его рукой творятся прямо чудеса, — рассказывал Круклис. — Я третий год плаваю с этим капитаном, и за это время у него шесть или семь раз болела рука. И всегда в такое время, когда капитан хочет от чего-нибудь увильнуть. Прошлой зимой у нас в Роттердаме истек срок договора, нужно было заключать новый, на тот срок, пока не приедем в Латвию. Мы потребовали плату по английским ставкам. Старик чуть не взбесился. «В своем ли вы, говорит, уме: просить оплаты по английским ставкам на латвийском судне? Если, говорит, не хотите подписывать договора, можете списаться на берег, а я наберу новую команду». А мы как раз только того и ждали, чтобы нам дали расчет и отпустили на берег, потому что в Роттердаме тогда можно было устроиться на самые лучшие суда. Старик понял, что расчетом нас не запугаешь, и разыграл больного: у него вдруг разболелась рука, вот как и теперь. Он заперся в каюте, и стюардесса никого к нему не пускала; только велел передать, что с договором уладим дело, когда придем в Ньюпорт, — там, мол, есть латвийским консул. Ну, мы решили: чего мучить больного человека, все равно свое возьмем. Но как только вышли в море, рука у капитана, как по волшебству, сразу стала здоровой. А у ньюпортских шлюзов он опять стал носить ее на перевязи, и стюардесса охраняла его дверь и на всех рычала.
— Ну, и вы пошли в Ньюпорте к консулу? — спросил кто-то.
— В Ньюпорте? Там кочегары запили, и было не до бунта.
— Какого же дьявола он теперь добивается? — задумчиво сказал Роллис.
Круклис засмеялся:
— Что же здесь непонятного? Старик боится, что ребята зададут стрекача. Ведь это Америка… Но кто же захочет оставить заработанные деньги?
«Ну, это еще вопрос, кто как на это посмотрит…» — подумал Волдис.
***У маленького Биркмана жил в Бруклине дядя, и племянник вел с ним оживленную переписку. Дядя писал о себе замечательные вещи: у него есть собственный автомобиль, прекрасная квартира с ванной; он берет подряды на строительные работы, и у него всегда в подчинении много народу.
Биркман уже давно мечтал попасть к дяде. Доллары… Теперь он не давал ни минуты покоя Волдису:
— Сходим к дяде, он нам поможет устроиться. Ты знаешь язык, тебе нечего бояться.
На третий вечер после прибытия в порт они отправились на поиски родственника Биркмана.
Через Бруклинский мост устремлялся непрерывный поток людей. Посредине этого потока неслись бесконечной вереницей автомашины. Но это было пустяком по сравнению с тем водоворотом, который теперь, по окончании работы, клокотал в современном Вавилоне.
Кончились портовые строения. Стены домов точно осели. Потянулись длинные, уходящие вдаль улицы. Начались казармы, бесконечные, грязные, мрачные, — улица за улицей, квартал за кварталом. Вопиющая нищета глядела из этих казарм на прохожего. Это напоминало лагерь рабов, раскинувшийся у ног богатого Манхаттана, закружившегося на золотой карусели. И хотя Биркман ни за что не хотел поверить тому, что его дядя — подрядчик, имеющий собственный автомобиль и квартиру с ванной, — мог жить в такой дыре, они разыскали его в верхнем этаже именно одной из этих жалких казарм.
