Евгений Белянкин - Генерал коммуны ; Садыя
Садые надо было купить картошки и не забыть молоко. Для молока она взяла бидончик — недавно купила, возвращаясь на обед из горкома, в новом хозяйственном магазине.
Когда покупки все были сделаны, уложены, она спокойно вздохнула:
— Ну вот.
У ворот ее ждал Марат. Он стоял, боясь пропустить мать.
— Ты зачем здесь?
— Тебе ведь тяжело. Славка хотел, да тетя Даша меня послала.
По дороге Марат поспешно сообщил:
— А тебе, мама, уже звонили. Дымент какой-то.
— А, Дымент…
Дымент беспокоился с утра. Не успела Садыя раздеться, как снова звонок, и Славик, взяв трубку, позвал мать.
— Товарищ Бадыгова, я очень извиняюсь, я так взволнован. Вы должны понять, что мое соавторство вещь совсем случайная. Я только беспокоюсь о росте молодежи, и выдвижение Балашова не было продиктовано никакими другими мотивами, как моим уважением и любовью, то есть деловой любовью. Горком неправильно констатировал факт. Еще надо разобраться. Балашов нес в горкоме непростительную околесицу. Товарищ Бадыгова…
— Я вас слушаю…
— Товарищ Бадыгова! Если я буду жаловаться, это возможно?
— А почему же? Но только наше решение есть наше.
Вы приходите в горком, там мы можем продолжить разговор — как-никак и у меня выходной, и вообще в домашней обстановке о таких вещах не говорят. Отдыхайте, поправляйтесь.
— Я вам признаюсь, вы хороший человек, еще минутку. Я написал в контрольную комиссию ЦК. Я должен поехать в обком.
— Вы можете поехать в обком. Ваше человеческое право. Но решение горкома остается в силе…
— У тебя не бывает и выходных дней, — мрачно заметил пробивающимся баском Славик.
— Запряглась, тяни воз, — беззлобно вздохнула тетя Даша, — от непосильной работы и лошади дохнут.
— Что ж предложишь, тетя Даша?
— Да я ничего. Раз такое дело, куда ж… работа только трудная, не женская, непосильная, как я скажу.
— А Дымент напрасно выворачивается, — вдруг неожиданно сказал Славка, — до смерти не люблю людей, которые подлость свою в цветочки рядят.
Садыя с некоторым удивлением посмотрела на Славика. И перевела разговор:
— Ты права, тетя Даша. Подорожало мясо. Женщины бьют тревогу. Сами знаем, работа нефтяника трудная. Нельзя без мяса. Если мы не сумеем дать в магазины, придется попросить колхозы вывезти мясо на базар.
49
Еще недавно Славик влюбленными глазами следил за Ксеней; он ходил по пятам за ней, стоял под лестницей, когда она поднималась и щелкала замком, унося с собою таинственность и запах духов. Он замечал ее платья, которые она меняла часто, старался увидеть, как она возвращается с работы.
Теперь Славик думал о Сереже; его тянуло к нему, но он боялся быть надоедливым. И Ксеня влекла… Мальчишечье сердце само не знало, что для него нужно: любовь или дружба?
В субботу, после школьного вечера, Славик увидел Ксеню. Она была радостная и что-то настойчиво говорила Аболонскому. Славик спрятался. Они прошли, и он слышал, как она заперла дверь и проверила изнутри — заперта ли? Что-то укололо в груди. Он понял все, стало тяжело дышать. Вышел из подъезда и пошел прочь. Но вернулся, кружил возле дома, снова уходил и приходил, вглядывался в знакомое окно. Свет не зажигался. Но вот вспыхнул свет, и он узнал тень на занавеске. Она надевала кофточку, но протянулась чужая рука и не давала этого сделать; затем то, чужое, темное, нагнулось, и Славик догадался… он целовал ее в грудь.
Раскрылась самая противная, самая ненужная тайна.
С больной душой Славик почти бежал к тому, кто еще мог его спасти. Он поднялся по знакомым ступенькам и с трепетом, боязливо позвонил. Открыла Аграфена, немного удивленная, увидев Славика.
— Мне Сережу.
— Проходите, он, пожалуй, уже спать ложится.
Сережа действительно ложился спать. Славик одним духом рассказал все: и что он больше не любит Ксеню, и что она противная, гадкая женщина, и что, кроме мамы и Марата, у него никого нет, и что они его не поймут, и он не может этого сказать им, и только он, Сережа, должен выслушать его…
Сереже стало жалко мальчишку: он перед ним был как на ладошке. Но Сережа не знал, что сказать, как помочь. И вдруг, весело обняв Славика, он притянул его к себе, — в глазах мальчика такая доверчивая чистота; Славка легко подался, положил голову на его плечо, и Сережа почувствовал теплое, нежное прикосновение разгоряченного лица.
— Ну что ты, разве я тебе не друг?
Славка схапал Сережу и с восторгом и упоением закричал:
— Ты правда мой самый верный друг?
Они сидели и говорили, и говорили.
— Кажется, я долго теперь не буду любить.
Сережа засмеялся:
— Будешь любить. Не зарекайся, я тоже когда-то говорил так, а теперь люблю. Хочешь, я тебе все, все расскажу о Лильке.
— Прямо-таки все?
— Все, до крупинки все. Только надо час, а может, два рассказывать… Сначала о Светке. А время позднее.
— Я позвоню маме. Она разрешит, честное слово.
Вместе со Славиком Сережа сходил к автомату. Он догадывался, что Садыя отчитывала Славика и Славик не оправдывался, а только просил разрешения остаться ночевать у друга: «Мам, он самый верный, самый любимый мой друг…»
— Сережа, она разрешила!
Аграфена недовольно ворчала:
— Что за анафема стряслась? Расходились! Ты, Сережа, сегодня и чай не пил?
— Устал было. А может, мы попьем чайку?
Пили с удовольствием. Сережа из стакана, а Славик из бокала, который Лилька подарила Сереже на день рождения. Аграфена принесла сдобные булочки, варенье, тихонько заговорщицки шепнула:
— Сам велел, Степан-то. Придет Сережа, угости… А то, говорит, ты, старая ведьма, жадная. Мужьям всегда жены кажутся жадными. Пейте, нехристи, полуночники.
Аграфена ушла.
— Напился, чертенок?
У Славика радостно сверкали глаза:
— Ага.
И вот та минута, долгожданная минута для Славика. Открыли окно. Голубая лунная лента от окна рассекала комнату.
— Ну?
— Когда нас послали со Светкой к сельсовету, я не знал тогда… что такое игра в откровенность.
— А дальше?.. дальше?..
А дальше?.. Дальше листочки дневника, те самые, что остались от Светки, институт и Лилька. О Лильке Сережа мог говорить часами: и как они познакомились, и как ссорились — они ужасно много вначале ссорились, — и о том, как ему было грустно, когда она уезжала… и о письмах, которые она писала, называя его «сухарем», не разбирающимся в жизни и в ней. Как у каждого листка на дереве свое выражение, так и у человека собственное мнение, и с этим надо считаться… Вот какая Лилька!
А ночь шла, ей не было дела до чьих-то печалей и радостей: у нее своя жизнь. И по комнате уже блуждали неяркие, светлые пятна нарождающейся зари.
* * *Славка понял, какими сокровенными минутами он обязан Сереже. Он ощутил радость нового, неизведанного — дружбы. Самое сильное, самое героическое, что связывает человека, — дружба; близость одного человека другому во имя высокой идеи; ради нее лезли через колючую проволоку, ползли в осеннюю непогодь и непроходимую грязь… Дружба! Умирая, падали на поле боя — из-за нее, солдатской надежной дружбы!..
Что-то теплилось еще к Ксене, но это было не так интересно — наступало охлаждение.
Не ушло незамеченным все это от проницательных глаз матери. Какое-то легкое, щекочущее удовлетворение Садыя почувствовала на сердце. «Сын выздоравливает… переболел». И она опять, опять старалась быть в роли умного и тайного направляющего, от которого ничего не ускользнет, но который и не облегчит внутреннюю борьбу в мальчике. «Он должен сам через все пройти… важно следить, чтобы шел по правильной линии…»
И когда она случайно в его школьной тетрадке, в конце, на последней страничке, увидела строчки, переходящие на обложку, на которой ребята обычно рисуют, они уже не встревожили ее: опасность миновала.
«Любовь — на чувствах; дружба — на чувствах и разуме; любовь не строга к мелочам, она ревнива к мелочам; дружба строга к мелочам».
Даже интересно!
50
Ветрогона судили показательным судом.
— Ну как? — неожиданно подвернувшись, спросил Андрея Петрова Балабанов.
— Смерть. Я бы его сам, подлую душонку, пригвоздил.
Балабанова точила совесть:
— Грех на душе у меня. Деньги-то те я как-то нашел, запамятовал.
У Андрея вздрагивали жилки под глазами:
— Ну какая между вами разница? Ты можешь в душу ни за что плюнуть, а этот ни за что человека загубить…
Андрей Петров отвернулся. Балабанов стоял виновато и выжидательно, понурив голову.
После гибели друга Андрей Петров чувствовал себя неважно: болела грудь. Второй день шел дождь, его мутные потоки тоскливо барабанили по раме, напоминая о случившемся. Равхат Галимов, приехавший с сессии, уезжал снова в Казань на партконференцию. Костька Нехайморока неотступно следовал за Андреем Петровым.
