Анатолий Рыбин - Люди в погонах
Шатров по-прежнему говорил громко и решительно. Пальцы его, листавшие блокнот, вздрагивали. По лицу разлился румянец.
— Здесь докладчик упомянул о так называемом изучении товарищем Сердюком первого батальона, — продолжал Шатров, вытирая платком выступившие на лбу капельки пота. — Я постараюсь раскрыть, какое это было изучение. Товарищу Жогину потребовались акты и рапорты. Для чего?..
Жогин не вытерпел, поднялся со скамейки, сказал возмущенно:
— Я вынужден перебить выступающего. — Затем он повернулся к Павлову и объяснил: — Подполковник Сердюк выполнял мой приказ, товарищ генерал, А критиковать приказы начальника никому из подчиненных не дозволено. Я прошу принять меры...
В зале опять стало тихо. Все устремили взоры на Павлова. У Мельникова сердце налилось тревогой, по спине забегали холодные мурашки.
Павлов поднялся не сразу. А поднявшись, стоял некоторое время в раздумье. Потом посмотрел на Жогина, сказал негромко:
— По-моему, хозяин здесь не генерал, а партийное собрание. Так я понимаю.
«Правильно», — радостно вздохнул Мельников, а Жогин недоуменно пожал плечами, но не произнес больше ни одного слова. Зато голос Шатрова зазвучал еще увереннее. Рассказав о рапортах и актах Сердюка, майор привел затем другие факты, характеризующие ненормальное положение в полку, ив заключение сказал:
— У нас получается так: если кто-либо проявляет творческую инициативу, его немедленно объявляют нарушителем воинского порядка, выскочкой, карьеристом. Мы, коммунисты, мириться с этим не должны.
Едва Шатров сошел с трибуны, приподнялся Сердюк и заявил :
— Я, товарищи, считаю выступление майора Шатрова неправильным. Оно подрывает авторитет командира.
— Докажите! — сказал Шатров.
— Чего доказывать? Вы сами знаете, что все составленные мною акты подписаны или командирами рот или...
— А вы на трибуну выходите, на трибуну! — послышался голос председателя.
— Я потом, — ответил Сердюк и опустился на скамейку.
К столу неторопливой походкой прошел Григоренко. Он привычным движением поправил кончики усов, обвел внимательным взглядом присутствующих и с обычной своей рассудительностью сказал:
— Докладчик сравнил первый батальон с человеком, который первым бросается в атаку. Я считаю это сравнение очень удачным. Пожалуй, лучше и не придумаешь. Прав также докладчик и в том, что бежать в атаку одному, когда другие сидят в траншеях, дело невеселое. Но как же быть? Может, воспитывать людей, чтобы не рвались вперед? А у нас так и получилось на учениях. Схватили Мельникова за руки и кричим: стой, не видишь разве, что мы позади!
Многие засмеялись. Жогин поморщился, а когда наступила тишина, бросил раздраженно:
— Вам бы, подполковник, серьезнее быть надо. Здесь ведь не театр.
Замполит словно не расслышал жогинских слов, продолжал говорить:
— У нас в армии есть одно хорошее правило: в наступательном бою держать равнение на впереди идущих. Я думаю, что это правило применимо ко всей боевой учебе. Но что мы видим в нашем полку? Видим совершенно иное. В первом батальоне, например, все офицеры овладели радиотехникой. В других батальонах пока этого нет. Такое же положение с вождением боевых машин. Почему мы не берем с них пример? Что мешает нам?..
Мельников слушал замполита и думал: «Какая выдержка у человека! Все у него вроде просто, мягко, а каждая мысль бьет по жогинскому докладу, как тяжелый молот».
После Григоренко выступили Нечаев, Степшин, Буянов. Они говорили о том, что первый батальон стал далеко не таким, каким был полгода назад, что первенство его в боевой подготовке — это не прежнее, а сегодняшнее достижение. Рассказали они также о нервозности, которую вызвали в ротах странные действия подполковника Сердюка. Нечаев назвал их даже непартийными. Сердюк снова стал возмущаться. Кто-то крикнул:
— Пусть выступит!
— Знаю, когда мне выступать.
Послышались возмущенные голоса.
Председательствующий постучал карандашом по графину.
— Тише, товарищи. Зачем принуждать, пусть выступают добровольно!
Но тут поднялся полковник Тарасов, и все услышали его сердитый, с хрипотцой голос:
— Добровольность добровольностью, товарищ председатель, а уж если партийная организация требует, то долг коммуниста — ответить. Такова партийная дисциплина.
— При чем тут партийная? — удивился Сердюк. — Я ведь не партийное поручение выполнял, а приказ командира.
— Выполнять можно по-разному, — вмешался вдруг Павлов.
Его слова точно встряхнули Сердюка. Он мигом одернул гимнастерку, вышел к трибуне и повернулся к комдиву.
— Разрешите доложить, товарищ генерал...
Павлов замахал руками.
— Смеетесь вы, что ли? Какой тут генерал? Обращайтесь, пожалуйста, к собранию.
Сердюк виновато поежился, сказал:
— Не понимаю, из-за чего сыр-бор? Вы думаете, товарищи, мне приятно было ходить по батальону в роли следователя? Ошибаетесь. Но я не рассуждал, когда выполнял волю начальника. Надеюсь, это всем ясно?..
— Ясно, — ответил кто-то глуховатым голосом, хотя ничего ясного в выступлении Сердюка не было.
Мельников все это время мучительно думал о том, что же он будет говорить собранию. Доказывать, почему батальон хорошо стрелял и лучше всех действовал на учениях, было неловко и нескромно. Он торопливо перечитывал записи в блокноте. В некоторые из них вносил изменения, другие зачеркивал и рядом писал новые.
Выступил Мельников после Сердюка.
— Это собрание, — сказал он, — первое, на котором возник такой серьезный партийный разговор о принципах подготовки наших войск. Возник он, по-моему, не случайно. Его поставила сама жизнь. Это бесспорно.
Павлов оживленно выпрямился и устремил взгляд на выступающего.
— Мы люди военные, — продолжал Мельников как можно спокойнее, — и должны помнить, что существуем не для игры в солдатики, а для серьезных дел, доверенных народом и партией. К сожалению, не все сознают это. Приведу один факт. У нас перед каждыми стрельбами можно услышать: «Главное — поразить мишень». Кажется, что тут плохого? Вроде правильные слова. А получается иное. Этот самый лозунг заставляет командиров приспосабливаться, упрощать условия стрельб, сковывать инициативу и маневр стрелка. Словом, настоящая игра в солдатики. Да разве только в стрельбах у нас допускаются ошибки? А в тактике? А в овладении техникой? Здесь уже достаточно говорили. Жаль только, что не все у нас прислушиваются к голосу товарищей, кое-кто считает себя непогрешимым. Это заблуждение. Мне кажется, что в современных условиях командиру необходим крепкий творческий актив, который мог бы изучать, предлагать, советовать.
— И командовать, — съязвил Жогин.
— Не бойтесь, — сказал Мельников. — От того, что командир-единоначальник будет внимателен к голосу подчиненных, сила его приказа не ослабнет, а увеличится. Я так понимаю.
— Верно, — согласился комдив и, как только Мельников закончил свое выступление, сразу же попросил слова.
— Признаюсь, товарищи, чистосердечно, — сказал Павлов, приложив к груди правую руку, — я все же ожидал, что барометр вашего собрания покажет несколько иную погоду. Но пока... — Он сделал паузу и повернулся к Жогину, — пока этого не произошло. Погода у вас, как говорят, штормовая. Так ведь, Павел Афанасьевич? Может, конечно, еще прояснится. Я бы хотел этого. Да и у собрания такое желание...
И хотя комдив не сказал ни слова о докладе, не обвинил открыто и резко командира полка, всем было ясно, что мнений Жогина он не разделяет. Да и сам Жогин понял это, отчего злое красное лицо его сделалось хмурым, землисто-серым.
Мельников смотрел на полковника и удивлялся. Гнев, кипевший в нем, неожиданно остыл, и где-то в глубине души вдруг проклюнулись крошечные росточки горькой досады. В голове мигом созрел вопрос: «Может, все же поймет, может, выступит и скажет, что был неправ, ошибался?»
Павлов говорил не более пятнадцати минут. Голос у него был, как всегда, негромкий, ровный. Казалось, не на собрании человек выступает, а беседует с кем-то непринужденно, запросто.
— Ваше собрание, — сказал он в заключение, — это хороший урок. Я бы назвал его даже крепкой вехой в нашей работе.
Слушая Павлова, Мельников не переставал следить за Жогиным. У полковника по-прежнему вздрагивали губы, пальцы рук, лежавшие на коленях, беспокойно теребили свернутую в трубку газету.
Когда прения закончились и началось обсуждение резолюции, лицо Жогина вновь сделалось багровым, а толстые пальцы сжались в тугие кулаки. Он встал и почти крикнул:
— Я предлагаю вычеркнуть фамилию Мельникова из того места резолюции, где говорится о передовой роли некоторых коммунистов в воспитании наших воинов.
— Почему? — раздалось сразу несколько голосов.
— Неужели не ясно? — спросил в свою очередь Жогин. — Я повторяю то, что говорил уже в докладе. Первый батальон еще до приезда Мельникова был у нас лучшим. Поэтому считаю приписывать Мельникову чужие достижения неправильно.
