Сергей Буданцев - Саранча
— Так вы считаете, все равно какими средствами? Вы облегчаете мне задачу, — сказал Александр Валентинович и рассмеялся, как Кэт потом вспоминала — «демоническим смехом».
Вероятно в тот момент ему пришло в голову, что он принимает решение, меняющее его жизнь, хотя решение было готово, вошло как бы в пустое сознание без всякой борьбы, сознание ставится так сказать перед совершившимся фактом. Этот смех и загадочность речей были слабым признаком колебаний перед последним искушением, как у алкоголика перед рюмкой.
К двенадцати часам ночи в темном переулке у Каретного ряда бандит Таракан с двумя помощниками взял на хомут и вытряхнул из шубы, из визитона и даже ботинок одного бусого фрайера, безмятежно дышавшего спиртным и не очень испуганного. Бандиты добродушно матерились. И только Таракан в светлой полумаске ударил пьяницу, когда тот захныкал, не желая разуваться. Лапша-Жижа снес барахло куда-то на Трубу, и через полчаса наши деловые готовились сбоковать какую-то шкицу около больницы на Петровском бульваре. Время было очень нищее, и грабить приходилось оптом.
2Кэт вернулась из театра и позвонила сестре: — Мариночка, я сейчас переоденусь и приду одна, очевидно Суходольского нет дома, к телефону никто не подходит.
Марина Владимировна предложила взять извозчика, потому что все ждут и не садятся ужинать, попросила кстати захватить соболий палантин. Этот соболий палантин Рувим подарил Кэт, но носила его чаще Марина, и младшая сестра молчаливо терпела, Впрочем, они вообще жили дружно.
Извозчика в этот час можно было найти у Страстного, смешно с Малой Дмитровки бежать в обратную сторону: Марина Владимировна жила у Петровских ворот.
Была предвесенняя ночь, когда схваченный морозом воздух особенно колюч, темен и звонок, тусклый свет кое-где в окнах только подчеркивал тьму, делал ее несомненной, почти осязаемой. В деревьях Нарышкинского сквера беспокоились, хлопали крыльями и кричали галки. Кэт бежала, ноги скользили, — тогда никому не приходило в голову посыпать тротуары песком, — пробежал ремонтный трамвайный вагон (пассажирские уже не ходили), и в свете его Кэт увидала три темные фигуры: они отделились от черного выступа больничного подъезда, бросились наперерез, один из них крикнул: «Стой!», огромный матрос схватил ее за плечи. Она впоследствии очень хорошо описывала сцену ограбления. В деревьях бульвара поблескивал фонарь, раза два он осветил лицо матроса. Близость смерти стянула время в острое мгновенье, наполненное невероятно резкими ощущениями. Вот ее выбросили из мягкого тепла манто на жесткий холод, в оба уха рвались заклинания из матери, души и крови, она чувствовала влажный жар дыхания матроса, сопенье другого было напоено тошнотворным зловонием, перегаром самогона и лука. Кэт не отворачивалась от вонючей струи, которая заливала ее до гадливых судорог. Главное не шевелиться — предостерегала она себя. Эта мысль повторялась много раз и получила магическую силу, словно кто-то приказывал, внушал, Жертва и не заметила, что она затвердила требование матроса. «Не шевелись», — сипло шептал он, обрывая с шеи бусы, матерился, толкнул ее к столбу ограды, которая оказалась под боком, Кэт ударилась о шершавую штукатурку обнаженным плечом, охнула, шершавая рука пробежала по нежной коже от плеча до кисти, — Кэт очень остро запомнила это ощущение, — чужие пальцы остановились на ее безымянном пальце. В тот невыносимо короткий миг ей хотелось потерять сознание от страха и отвращения и вместе с тем она удивлялась силе трезвости, — наблюдательность не покидала ее. Почему один из бандитов, в полушубке, худощавый и тонконогий, стоит в стороне? Почему так сопит маленький толстый помощник матроса, складывая пальто в аккуратный тючок? Матрос очень силен и ловок. Вот он рвет кольцо с пальца, с безымянного пальца, который как огнем прохватывает боль, — кольцо не сползает, складки из сустава мешают, острые края кольца режут как ножом. Бандит кроет в Христа, в крест, во весь пролетариат. Деловые, видимо, торопились, для нее ужас затягивался. Она застонала. Тогда маленький бросил сверток, выхватил револьвер и крепко приложил к ее виску. «Ну, не скули!» — бормотал он и сдирал стволом нежную кожу надбровья. Кольцо не сползало. Близость дула, из которого вот-вот вылетит пуля, леденила, обессиливала все мускулы, зато мозг, зато сознание противились и боролись. «Все равно! — голосили в ней взвихренные слова. — Закричу, все равно — пусть он услышит!». «Он» — это был образ мужской силы, которая подчиняла ее последние месяцы, — это был Александр, любовник, защитник. Кэт очень хорошо понимала, что мысль об отсутствующем совершенно бесполезна, он с жизнью изменяет ей, обреченной на смерть, и она пронзительно взвизгнула:
— Не отдам! Это подарок… это муж, Александр!..
Святители появились в еще более страшных комбинациях, ободранный палец загорелся как в спирту. Маленький бандит подпрыгнул, наган соскочил с виска и ударил ее по носу. Кэт пошатнулась, кровь залила глаза, кровь потекла из носу. Свалка сразу прекратилась. Кто-то вырвал ее из рук грабителей. Это третий бандит оттеснил разъяренного матроса, повернул к себе ее белое, в черных потоках лицо, посмотрел в него и двинул легонько Кэт ладонью по шее, давая направление к Дмитровке. Матрос проворчал: «Винти сильнее!» Кэт молча побежала.
Таракан поднял шубу и палантин, которые Лапша-Жижа завернул в аккуратный сверток, заявил:
— За мной. А где кольцо?
— У меня кольцо, — буркнул Бамбук, вытирая его двумя пальцами.
— За мной! — повторил Таракан.
Ребята начали роптать на несправедливую дележку и заявили, что барахло надо загнать, с ним и засыпаться немудрено. Но Таракан настоял на своем, приказал вещи сохранить, отдал бумажник, который вытащили у давешнего пьяного, и моментально скрылся в переулке. Бамбук ругался ему вслед, Лапша-Жижа удивлялся, как с этой шкицей не вышло мокрого.
3В четвертом часу ночи Марина Владимировна позвонила Суходольскому:
— С Кэт произошло что-то невероятное! На нее совершили нападение, — только что сообщили из милиции. Туда поехали Рувим и Мулевич. Я позвала дворничиху, она не может прийти, одной мне страшно. Приезжайте как можно скорее! Ведь из-за вас все и произошло, — не мог проводить!
Александр Валентинович мычал что-то невразумительное, Марина Владимировна рассердилась и заявила, что он разговаривает так, как будто ничего особенного не произошло и «как будто его хата с краю, тогда как…». Но тот повесил трубку, и испуганная дама не поняла, явится он или нет. Александр Валентинович приехал, правда уже тогда, когда привезли пострадавшую.
Кэт полулежала на диване, растерзанная и грязная, лицо ее было покрыто ссадинами, лоб в неряшливом сбитом бинте, на стуле валялся грязный грубый чужой носовой платок в крови. Она ничего не узнавала, истерически взвизгивала. Суходольский встал в углу, в тени, не проронил ни слова. Мулевич ахал, бегал по комнате, Марина Владимировна суетилась с тазом, уговаривала сестру помыться, та, видно, не понимала, что от нее хотят. Рувим Савельевич сидел за столом в кашне и шапке и, ужасаясь, пил коньяк рюмку за рюмкой.
— Я совершенно не пьянею… — шептал он.
— Когда же вы, наконец, ее умоете? — грубо, как он никогда здесь себе не позволял, спросил Суходольский, — Ведь у нее весь нос в крови, в каких-то нашлепках…
Марина Владимировна его обрезала, напомнила, что он сам виноват. Суходольский снова надолго замолчал. Кэт умылась, ей дали коньяку, засмеялась. Она смеялась длинными, ровными восклицаниями, словно училась произносить этот звук: ха-ха-ха! И прерывая речь невеселым хохотом, принялась рассказывать. Она рассказывала автоматически подробно, возобновляя все детали, все мелочи, которые отпечатались в ней за те страшные десять минут. Она рассказала о скользких тротуарах и о фонаре в сучьях, о галках и, как затверженную, повторила всю ругань, которой бандиты помогали работе. Она дословно воспроизвела все комбинации Бамбука из святителей и пролетариата, короткую матерщину Лапши-Жижи, — память извергала услышанное без задержки и искажения. Ее никто не прерывал, щепетильный Мулевич застыл, раскрыв рот, Марина покачивала ласково головой за каждым загибом, — в тот момент все казалось естественным, даже эта неестественно открывшаяся пропасть бессознательного. Александр Валентинович забивался все дальше в тень, в угол. Кэт, по мере того как приходила в себя, все пристальнее останавливала на нем взгляд, приподняла голову с подушки и наконец вовсе не отводила глаз от угла, где за пианино, в полутьме, матово белело бледное лицо. Теперь она обращалась только к нему.
— Я бросилась бежать! Меня ударил бандит в полумаске ладонью по шее, это дало мне силу. Я бежала, боялась дышать, не то что крикнуть. Выбежала к стене Страстного, с Малой Дмитровки повернул извозчик с каким-то толстяком. Я бросилась к ним и закричала: «Обратно, обратно! Поверните лошадь обратно!» Толстяк страшно растерялся, — полуголая, растерзанная женщина, в мороз, — мы повернули, проехали по больничному проезду, и я видела, как грабители совершенно спокойно разошлись. Я испугалась, как бы они не увидали меня, — мне казалось, что теперь, увидав во второй раз, они наверное не пощадят. Толстяк все спрашивал: «Неужели мы поскачем по Трубной? Зачем нам к Трубной, — ведь это же дно!» Извозчик объехал бульвар и, нахлестывая лошадь, понесся обратно к Страстному. На Страстной сразу толпа, милиция. Милиционер направляет меня в отделение, я боюсь одна, тут вызывается провожатый — какой-то рыжий усач в бекеше. Мы берем нового извозчика в Дегтярный переулок, где отделение милиции. Провожатый прижимает изо всей силы за талию и все время, как попугай, повторяет: «Барышня, со мной вы не бойтесь!» Я отодвигаюсь и твержу свое. В аптеке переполох. Дежурный, вместо того чтобы сделать перевязку, кричит: «Ой, я боюсь крови, уберите ее!»
