Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Я верю в предчувствие. У меня было предчувствие счастья, и вот я счастлив. Через шесть лет безмолвия объявился Соболевский — отец Вали. Он был в дружбе с моим отцом. Однажды он ушел, и отец сказал: «Мы, русские, какие-то застенчивые насчет национальной гордости. Я учусь у него гордиться своим народом. Не чваниться — гордиться».

Я счастлив Валиным счастьем. Соболевский где-то под Рязанью, учится в офицерской школе. Мать Вали собирается к нему. И Валя мечтает повидаться с ним. Обещает проскочить в Орел. Ох, это сложно! Планирует добыть пропуск через жену директора металлургического комбината Зернова. Теперь Валя работает в магазине на Березках. Зернова захаживает туда и уже знает Валю и даже с похвалой отзывается: «Красивая девушка, но серьезная». Валя собирается просить Зернову походатайствовать за нее перед горотделом милиции, чтобы ей оформили пропуск до Орла.

Теперь, боюсь, перестану спать, ожидая Валю.

Мама давно умерла, помню ее смутно, но люблю так, будто она жива. Постичь этого не умею. Она работала, носила меня к бабке. Вставала рано, я сонный, тащила на руках. Задыхалась. Бабка ее ругала: «Чего таскаешь? Пусть ногами бегает. Ишь, сатюк, мать ильно по сторонам качает...» Мама как-то сказала: «Зря вы, бабуся... Свой ребенок легкий. Я бы могла его вокруг земного шара обнести».

Она была смугла, волосы иссиня-черны, гладкие. Мне шел пятый, когда она умерла от скоротечной чахотки. Читая книжку про индейцев, я решил, что тип лица у мамы индейский. Почему-то хотелось, чтобы она в действительности была индианкой.

У Соболевских великая радость: Галина Семеновна съездила к мужу, нашла его здоровым, душевно прочным, как прежде. Внешне он изменился: морщины, голова сплошь седая.

Наконец-то! Теперь Валина очередь. Зернова обещала посодействовать.

29 октября 1943 года. Выписан из госпиталя. Вали не дождался. Направлен в Орджоникидзеград (Бежица).

Означенного резервного полка в Бежице не оказалось. В комендатуре сказали: «Ищите сами». Еду в Москву. Телеграфировал Вале. Свидание у Большого театра. Попытаюсь получить направление в свою армию.

Сквер Большого. Встретил Угарова. В командировке за «катюшами». Живет в гостинице «Москва». Велел заходить вечером, будут женщины. Я отказался: должна прилететь невеста. Он предложил воспользоваться номером. Сам, если понадобится, осядет у довоенной еще симпатии.

Жду третьи сутки. Все жданки съел. Ночую в номере Угарова. Вчера выпил. Были хорошенькие женщины. Боялся пасть. Мужская непроходимая порочность... Ушел. На всякий случай потопал к Большому театру.

Отрада? Мало трепета. Блаженство? Старомодно. Как же я определю счастье встречи с Валей Соболевской? Смерч восторга? Скудно, кручено перекладываются чувства на язык ума. Я страшился параллели. Особенно боялся сходства. Аня почти не напоминала о себе. Она возникала лишь в тихие минуты, где-то в прошлом, которое вроде было, вроде нет.

Валя!!! Страсть в ней еще спит. Она — как предзаревое состояние природы. Ее солнце вот-вот покажется из-за горизонта. Пока же — рассветная свежесть, чистота неба, ни ветринки и много чудесных тайн, которые обозначит день. Меж нами разница в целую эпоху. Она приехала, чтобы вместе со мной бродить у мира на виду и населять им душу.

Проводил Валю в Рязань. Прислонился спиной к Казанскому вокзалу. Боялся упасть, но он поддержал меня. Опыт у него огромный. Тем более — фронтовик. Их, раненых, как не пожалеть? Пространство, возврати поезд! Ты безжалостно. Я проклинаю тебя, пространство, за всех, кого ты расторгнешь, лишишь любви, похоронишь в будущем.

Пошел на Мещанскую, в комендатуру. Получил пропуск в кабинет № 52. Солдат пропуск на штык. В кабинете капитан юстиции. «Подождите». Час, другой. Снова в кабинет. «Подождите». Тыловой мешок, кого ты томишь у дверей?

Шлялся по зданию. Попал на гауптвахту офицеров. Открыл пачку «Казбека». Расхватали. Надумал уйти из комендатуры. Шалишь! Солдат не выпустил. Просидел в коридоре до вечера, и уже тогда капитан вызвал на беседу. Все ему рассказал. По радио объявили, что будет салют в честь взятия Киева. Огромная радость! Капитан пригласил на балкон. Смотрели салют.

Капитан направил меня в резерв Московского военного округа. Из Москвы — в Горький. Резерв политсостава. Казармы. Содержание скверное. Суп с мороженой картошкой. Два раза сходил в караул. Есть доходяги. Кое-кто кантуется в резерве с начала войны. Подал рапорт с просьбой отправить на фронт.

Новозыбков

Комсорг зенитно-артиллерийского полка. Беседы о ратных делах. Внутрисоюзная работа по воспитанию боевых качеств. Наводчики — обмен опытом. Комсорги батарей — семинары. Собрания в батареях. Повестки: об отношении к местному населению, воспитание ненависти к фашистам, уход за техникой, бдительность, маскировка. Готовлю комсомольцев к вступлению в партию.

Марш под Гомель. Апрель, 1944 год. Двое суток. Машины — «ЗИС-5». Оборона.

2 июля 1944 года

Вале сказали: «У вас дочка». Она зарыдала. Когда девочку принесли на первое кормление, Валя капризничала, не брала. Так ей было обидно, что не мальчик. Обещала сына. Сама. Я не просил.

Я сосредоточен на святом. На чувствах Вали... Стоило дать грудь нашей дочке, все ее капризы кончились. Растаяла. Все разглядела. Волосы мои — черные, брови мои — стрельчатые, нос мой — упругий вырез ноздрей, за ухом, точно у меня, родинка. После родов у Вали был гигантский аппетит. Мой отец и Галина Семеновна мощную передачу притащили. Валя подмела ее сразу. У меня так было после операции из-за прострела мочевого пузыря.

Я чувствую себя отцом, но это немного странно. Я — отец?! Непривычно. Смешновато. Сопротивление какое-то в душе. Неужели я уже папа?! Должно быть, пацан продолжается во мне и жаждет оставаться в беззаботности мальчишеской воли? Назовем Верой, в честь мамы.

Обмыл пшеничным самогоном дочку. Ординарец Коля — смоленский — играл на губной гармошке танго «Брызги шампанского». Моя душа возвратилась в тот решающий вечер, когда к Вадиму Мельчаеву вместе с Надей Колдуновой пришла Валя. Это было такое спасенье, такое волшебство... Уже за этот вечер, что он был в моей жизни на земле России, можно спокойно умереть в бою.

Июль 1944 года

Наступление.

Вторая танковая армия, которой придана наша зенитно-артиллерийская дивизия, рассекла оборону немцев. С ходу форсировали Западный Буг. Рейд по тылам. Мчим, освобождая братьев-поляков. Парализуем коммуникации. Наводим ужас на противника. Пехота еле успевает двигаться за танками.

Польше, полякам, вообще всему польскому я придаю теперь священное значение: Соболевские! Валя, моя Валя!

Мечтаю о встрече со Збигневом Сигизмундовичем. Он в Первой польской армии. Заместитель командира уланского полка по политико-воспитательной части.

Взят Люблин. Когда-то он был столицей Польши. Последствия стихийного праздника в честь этой крупной победы: сообразив, почему их не преследуют, фашисты вернулись, уничтожили спящих и метавшихся в панике. Растоптала этих фашистов танковая бригада, предусмотрительно не введенная в город нашим командующим генерал-лейтенантом Богдановым.

О ночной трагедии я узнал через день, в горящем Демблине. Накануне наш полк отклонился в сторону Демблина. Ночевали неподалеку от леса, где было много немецких войск, но они не тронули нас: не знали обстановки.

Вышли к Висле. Нашу танковую армию сменила в этом месте Первая польская армия. Движемся восточным берегом. Разыскать Соболевского не удалось. Наши армии периодически соприкасаются, взаимодействуют. Мы же никак не можем встретиться.

Верочка подросла. Фотография: лежит на животике, глазенки вскинула, круглые, улыбаются. Другая фотография: Валина голова, слегка склоненная, поэтому волосы, сияющие такие, в распадениях пронизаны солнцем, выдались вперед, и между ними, как между шторами, немного в глубине, ее лицо. Видно — щеки опали, утомлена, румянец, должно быть, пригас. Но в глазах, во всем лице — свет и что-то удивительно новое, тонкое: трепетность, задумчивость, благородство, тревога, надежда... Раньше, читая слова «печать материнства», я морщился. Печать материнства и есть это новое, тонкое, небесное в Вале. Тоскую! Душа наразрыв.

Сентябрь

Предместье Варшавы — Прага — взято. Позади горькие утраты, особенно на плацдармах в округе Сандомира и Пулавы. Назначен замполитом.

Соболевский квартирует на улице Ветрячной. Хозяйка гречанка, училась в Петербургском университете, муж поляк, болен. Проговорили ночь напролет. О такой судьбе, как у Збигнева Сигизмундовича, говорят: закрытая судьба. Закрытые судьбы всегда волнуют.