Воинский эшелон (повесть) - Альберт Анатольевич Лиханов
Петя, Федя и Ефим усаживаются поудобнее.
— Ну, так как вас зовут? — спрашиваю я. — Без шуток.
— Тебя? — говорю я голенастому.
— Эдик.
— Тебя? — говорю я ушастому Феде.
— Сергей.
— А тебя? — спрашиваю я третьего, без особых примет.
— Валера.
— Ладно,— говорю я, — раз так, я вас буду звать по-прежнему — Петя, Федя и Ефим.
Они дружно кивают головами.
— В общем, ребята, нужно нам сделать так, чтоб поезд у нас был что надо. Веселый! Искра чтоб от него отлетала. Какие рацпредложения, философы?
— Да мы не философы, — засмущался кузнечик Эдик-Ефим. — Мы в политехнический не поступили.
Вот они, заговорили, субчики-голубчики.
— Вам хуже, — говорю я, — теперь буду вас Диогенами звать, заработали себе на шею. Так какие идеи, Диогенчики?
Ефим согнулся в суставах, будто собрался прыгнуть, как кузнечик. У Феди от сосредоточенности даже как будто уши к затылку прижались. Третий, Диоген без особых примет, почесывал нос.
Наконец, Ефим разогнулся.
— Давайте стенгазету сделаем. Как в институте — длинную и веселую.
— Проводим маленький аукцион,— сказал я, — на лучшее название. Что у кого?
— «Воинский эшелон», —сказал быстро Федя.
— Раз «Воинский эшелон», — сказал я и стукнул кулаком по столу.— Два «Воинский эшелон». Кто лучше?
— «Путь-дорога»,— сказал Диоген-третий,
— Раз «Путь-дорога». Кто лучше?
— Гэ-э, — хохотнул Фима-кузнечик, — «Мама, не рыдай!»
— Отлично! — сказал я.—«Мама, не рыдай» — раз. Два! Три! Проходит.
Я вытащил с третьей полки рулон ватмана, краски и карандаши. Фима-Эдик уже метался в поисках художника. Диоген с большими ушами и Диоген без особых примет закатывали рукава.
— Тор-ре-адор, сме-ле-ее! Тор-ре-адор! Тор-реадор!
ФУРИЯ АСЯ
Нет, у нас не соскучищься.
Я обещал Людке написать письмо, а до сих пор собраться не могу. Все тысяча дел. То стенгазета, то шахматный турнир затеяли, ну прямо первенство мира. Сначала в каждом вагоне играют, а потом между вагонами… Вот только беда — нет приза победителю. А что за чемпионат без приза?
С этого все и началось.
… В Иркутске мы стоим пять часов. Как всегда, только подъехали, к нам явился военный комендант и сказал, что призывников выпускать в город запрещено. Так на всех станциях. Ребята слоняются по маленькой площадке возле вагонов, и ничего тут не придумаешь: приказ есть приказ. Правда, сегодня почти все ребята в вагонах. Идет вовсю финал шахматного первенства. Одни играют, другие пыхтят им в затылки, болеют, значит… А приза нет.
Я договорился с Никитиным, что схожу в город, в магазин, куплю какой-нибудь кубок или еще что.
— Тогда вот что, — говорит Никитин, — возьми с собой парня из третьего взвода. Раза три ко мне подходил, говорит, в Иркутске телеграмму ему дать надо. У матери день рождения.
Оказалось, что это Сизов. Тот самый Димка, тезка мой, который тогда, при стычке с зеленоглазым, за меня горой был.
— Ну, идем, Димка!
Мы нарочно не сели в автобус. Шагаем не спеша пешочком, разглядываем улицы, магазины, встречных девчонок.
Хорош город Иркутск, ничего не скажешь. Мы добрели до самой Ангары. Вода в ней — будто стеклянная. На дне каждый камешек видно. Кинули по монетке, на счастье. Попробовали на вкус ангарской водички — аж зубы ломит.
Мы идем себе потихоньку, болтаем о том, о сем. Я рассказываю Димке, как мы ходили в увольнение, когда я в армии был. Ждешь, ждешь целую неделю долгожданного воскресенья, трясешься, как бы наряд вне очереди не прихватить, а уйдешь в город, набродишься за день и мчишься обратно в часть, как в дом родимый. Отвыкаешь за службу от штатской жизни, и все там кажется каким-то не таким, чужим. Зато в казарме и коечки, серыми одеялами застланные, своими кажутся, и даже старшина-придира и тот вроде роднее после увольнения.
Димка со мной спорит, не соглашается. Что, мол, там, в армии-то, хорошего. Поспать не дадут. Лишнего шагу не сделай. В клозет и то без разрешения не уйдешь. То ли дело дома, в городе! Вольная птица! Куда хочешь, туда летишь, На танцы? На танцы! В кино? В кино! И сам себе голова…
Мы, в общем, не спорим. Я-то Димку понимаю, а он меня и не поймет, пока сам не послужит… Он, конечно, тоже в чем-то прав…
В универмаге полно народу. Мы ходим по этажам, разыскивая кубок. Над головами плавают гроздья воздушных шаров, где-то пиликает гармошка. Мы шагаем, за пять дней отвыкшие от женского общества, и нам кажется, что все продавщицы, девчонки в голубых халатиках, только и смотрят на нас. Только нам и улыбаются.
Нам нравится это, и мы ходим от прилавка к прилавку и требуем показать то, другое, крутим в руках ненужные нам вещи. —
— Димка, — спохватился я, — нам ведь надо еще кубок и телеграмму.
— Ага, — говорит Димка и стоит на месте, уставившись на флаконы парфюмерного отдела.
— Ну же, — дергаю я его за рукав. Димка, как бычок, прочно стоит на месте. А-а, вон в чем дело…
— Девушка, — говорит Димка,— дайте мне вот эти духи.
Девчонка подплывает, как лебедь. Удивительное у нее лицо. Глаза будто две маслины, лицо белое как снег — ни единого пятнышка, а волосы рыжие-рыжие, даже кажутся красными.
Димка покупает духи и сует их в карман.
— Слушай, — говорит он, — ты иди, а я сейчас тебя догоню.
— Нет уж, — отвечаю я, — лучше уж ты стой возле парфюмерии. А я тебя найду.
Димка тут же исчезает в магазинном водовороте, а я иду дальше. Кубок я нашел в самом дальнем углу. В спортивном отделе. Долго выбирал, а потом еще мне искали на складе какойто очень недорогой и хороший, но так и не нашли, Пришлось взять тот, что пылился под стеклом на витрине.
Когда я добрался обратно до парфюмерии, тезки моего там не было. И продавщицы, той симпатичной девчонки — тоже.
