Ночной звонок - Владимир Васильевич Ханжин
— «… Абакумов Г. Д.», — повторил Башлыков. — Как его, Григорий, что ли?
— Нет, Глеб, Глеб Денисович.
— Значит, Глеб Денисович… Так-так… — Начальник отделения положил карандаш, провел ладонью no лицу, словно хотел стереть что-то. — Глеб Денисович… Он что, холостой?
— Холостой.
— Ну вот, надо же прежде всего о семейных думать.
— Да, это верно. Между прочим, дома строят у нас на отделении преступно медленно. Я все собираюсь статейку в газету написать, такую, знаешь, зубодробительную. Разнести этот шараш-монтаж-строй…
Башлыков перебил:
— А ты хорошо знаешь, что Абакумов не женат?
— Ну, Василий Степанович, ты меня обижаешь! Уж про свои-то кадры — среди ночи разбуди— все скажу. Девушка у него, это верно, есть. Свадьба вот-вот состоится.
— Наша девушка-то, железнодорожница?
— Нет, с ЗИПа. Ты как-нибудь обязательно на ЗИП съезди. Ох, и заводик — игрушка! Работницы — как медицинские сестры: халатики, косыночки..
— Как все-таки насчет Абакумова? — снова оборвал Башлыков. — Дадим ему комнату?
— Так ты, по-моему, уже решил.
— Что решил?
— Воздержаться.
— А ты сам что предлагаешь?
— До чего ты мужик въедливый! — рассмеялся Лямин. — Ведь я за этот список уже дважды голосовал. Что ты еще от меня хочешь?
Лицо Башлыкова начала заливать краска. Как всегда в минуту большого раздражения, он терял остроту сообразительности и вместо дельных, нужных слов на язык настойчиво просилось что-то безрассудное, бранное, грубое.
Надо промолчать, во что бы то ни стало промолчать, пока не утихнет раздражение и не восстановится ясность мысли.
Он взял свою недокуренную закрутку и, глубоко затянувшись, стал гасить ее с такой силой, словно хотел вдавить в мрамор пепельницы. Табак и пепел рассыпались по белоснежной чаше. Наконец начальник сказал тихо:
— А мастер же ты, брат, выкручиваться!
— То есть как это? — изобразил удивление Лямин.
Башлыков старательно сдул в корзину содержимое пепельницы.
— Ладно, иди. Я уж сам разберусь: тут.
— Да нет, Василий Степанович, пожалуйста… Ты меня не понял…
— Понял, очень хорошо понял.
Башлыков уже полностью овладел собой. Он бережно поставил пепельницу рядом с чернильным прибором, строго на прежнее место.
— Ну, будь здоров! — сказал как ни в чем не бывало Лямин и направился к двери.
Его упитанная фигура по-прежнему дышала спокойствием и уверенностью. И, провожая заместителя недобрым взглядом, Василий Степанович подумал: «Трудненько же нам будет вместе!»
Оставшись один, он почувствовал, что страшно устал. Пожалуй, настолько, что не сможет еще чем-нибудь заняться. Все же, следуя давней привычке, Башлыков раскрыл настольный блокнот, чтобы записать наиболее важные дела на завтра.
Прежде всего — совещание машинистов. Лучше вечерком, чтобы всех успели Известить. Пригласить свободных диспетчеров. А Касьянова попросить, чтобы еще утром зашел. Ну, и Абакумова вместе с ним вызвать.
Абакумов, конечно, решит, что его требуют на расправу. Приготовится к драке. Не чета Лямину мальчик…
Начальник отделения перевел глаза на апис о к жильцов нового дома. Красные точечки обрывались на середине. Поборов усталость, он дочитал список и поставил свою подпись.
Пепельница
Инженер железнодорожной станции Серафима Викторовна Жарова, уйдя пораньше со службы и обежав единым духом стол заказов «Гастронома», маникюршу и парикмахера, заканчивала с помощью домработницы приготовления к приему гостей. Сейчас она стояла перед большим — через всю комнату — накрытым столом и любовалась его убранством.
— Как же мы будем рассаживать гостей?
Она обращалась к мужу, Петру Петровичу. Ему исполнилось — сегодня сорок лет. Жаров перебирал в соседней комнате бумаги, которые выгреб из нижнего ящика письменного стола.
Между ними произошла небольшая размолвка, нисколько, впрочем, не испортившая настроения Серафиме Викторовне. Жарову неожиданно захотелось пригласить на вечер инженера Сакулина, с которым он дружил в юности, но в последнее время совсем не встречался. Серафима Викторовна воспротивилась. Она считала Сакулина скучным, недалеким человеком и была рада, что муж завел другие, более интересные знакомства, к тому же она видела, что между ней и Сакулиной, женщиной пожилой, весовщицей той самой станции, на которой и работала сейчас сама Серафима Викторовна, слишком мало общего.
Обойдя вокруг стола, Жарова снова покосилась в сторону соседней комнаты. Муж держал в руке какой-то небольшой лист, скорее всего фотографию. Он не ответил жене, вероятно, потому, что не расслышал ее, но все-таки Серафима Викторовна опасливо подумала, что Петр Петрович может, чего доброго, расстроиться, надуться и тогда вечер, который она тщательно готовила и от которого ждала много приятного для себя, окажется испорченным.
Серафима Викторовна любила принимать гостей. Ей нравилось шумное застольное веселье, звон бокалов, озорное остроумие мужчин, балансирующее на самой грани дозволенного, и собственная беззаботная, хмельная возбужденность. Она знала, что половина ее знакомых немножко увлечены ею, и всегда на вечерах их легкие, милые вольности и ухаживания, полусерьезные, полудерзкие выражения влюбленности на лицах подразнивали нервы и еще более поднимали настроение.
— Ну, Петя, хватит тебе там копаться! — снова обратилась она к мужу.
Петр Петрович отметил про себя ее примирительный тон, но от своего занятия не отрывался.
— Как же ты его пригласишь? — продолжала Серафима Викторовна. — Телефона-то у Сакулиных нет.
— Костя еще на заводе, — пробурчал Жаров. — Он там до семи-восьми часов пропадает.
— Так звони, пока не поздно.
— Но ты же против?
— Оставь, милый! Сегодня твой день.
Петр Петрович начал собирать в папку разложенные на столе бумаги.
Заметив, что смеркается, Жарова зажгла люстру и повторила свой вопрос:
— Как же мы рассадим гостей?
Она давно все решила сама, но ей хотелось втянуть мужа в разговор, чтобы окончательно выяснить его настроение.
— Было бы за что сесть да что съесть, — сказал Петр Петрович, появляясь в дверях. Окинув взглядом жену, добавил восхищенно: — О-о, какая ты у меня сегодня!
Они лишь год как сыграли свадьбу, и Петр Петрович и сейчас еще временами чувствовал себя молодоженом.
Поцеловав мужа, она высвободилась из его объятий и поправила на груди белую нейлоновую кофточку.
— Что это у тебя? — Жарова кивнула на фотографию, которую муж держал в руке.
— Да вот, просматривал разную старину и наткнулся.
С фотокарточки таращили гл аз а два похожих друг на друга парня. Напряженная, как на параде, поза, бравая стрижка под бокс, одинаковые майки со шнуровкой на груди и засученными выше локтей руками.
— Узнаешь орлов? — опросил Петр Петрович.
— Ты и Сакулин?
— Мы. Двадцать три года назад. Передовые слесари-ремонтники паровозоремонтного завода Петр Жаров и Константин Сакулин.
— Смешные какие!
— Но-но, полегче с рабочей гвардией, барышня!
Жаров спрятал снимок во внутренний карман пиджака и в прекрасном расположении духа направился в прихожую, к телефону.
* * *
В это время
