Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Серафима перегорела вся огнем, но тихонько кивнула головой.
…Потом при помощи и под покровительством все той же разбитной Настасьи они, страшась не столько гнева Божьего, сколь матушкиного, передавали друг другу записочки. Затем стали встречаться тайком то в лопухах за часовней, то в темных пустых сенях, то еще в каком-либо укромном и безопасном местечке.
В одном таком скрытом уголке — густом-прегустом смородиннике — они в знойный июльский день неумело прижались губами к щекам друг друга и от стыда разбежались в разные стороны, оставив березовые туески, в которые собирали ягоды…
Чем бы кончилась их детская любовь — кто знает… Но однажды Матвея призвал к себе Аркадий Арсентьевич и сказал:
— Вот что, Матвей… Приглядываюсь к тебе — шустрый ты и грамотный. Пора, однако, к делу приучаться. Возьму-ка я тебя в доверенные секретари к себе. Делов у меня много, будешь помогать. К отцу в Сибирь я отписывал, он благословляет. Будешь служить честно и старательно — не обижу. Женю, придет пора, на дочери какого-нибудь тысячника, помогу собственное дело завести. Слышишь? А то и… вон дочка-то у меня растет… Чем не невеста?
Аркадий Арсентьевич был навеселе и про дочку сказал в шутку. Но Матвей воспринял это всерьез, припал к руке Клычкова.
…Теперь Матвей Сажин все время был в разъездах. Серафима сперва потосковала о нем, а потом, к своему удивлению, быстро успокоилась, стала забывать. И когда Матвей появился в обители, почувствовала себя неудобно, неуютно как-то, старалась не попадаться ему на глаза.
— Что это, Сима, ты… вроде будто я тебе чужой-незнакомый совсем? — спросил однажды Матвей. — А я очень даже вспоминал… И вообще…
— Да вы теперь такой занятый стали, — нехотя ответила Серафима.
— По своей ли воле я? Да и то сказать — батюшка твой не обидеть обещал… дело помочь завести. Вот я езжу с ним, присматриваюсь, приглядываюсь, как хозяинует он. Очень даже пригодится это мне… нам пригодится. Потому что я об тебе…
Серафиме стало скучно и тоскливо. Она махнула ему рукой и побежала, крикнув на ходу:
— Совсем забыла я… мы с Настасьей шелковый кошелек да опояску отцу вышиваем. Надо закончить, пока он в обители. А то вы живо укатите…
Серафима убежала, а Матвей растерянно потер ладонью подбородок, точно он чесался.
Серафиме же и дела теперь до Матвея было мало. А тут первая поездка в Екатеринбург, потом вторая… До Матвея ли уж и вовсе!
…Рыбы все играли в пруду, а Серафима все хохотала и хохотала.
— Тебе смешки, Сима, а мне слезы, — обиженно проговорил Сажин. — Неужели ты забыла все…
— Не называйте меня больше на «ты», — холодно и жестко сказала вдруг она. — Да и какая я вам Сима? Ничего я не забыла, а только… все, что было тогда, — это детство… Неужели не понимаете?…
Усики Матвея испуганно дрогнули. Щеки, нос и даже подбородок побелели.
— Сима… Серафима Аркадьевна…
И Сажин, как в прошлом году Артамон Казаров, рухнул перед ней на колени.
— Встаньте, еще увидят…
— Пусть видят… пусть! — плаксиво заныл Матвей, преданно заглядывая ей в глаза. — Ведь я тебя… я вас, Серафима Аркадьевна… я все эти годы об вас… И Аркадий Арсентьевич обещал… Завели бы свое дело. У меня жалованье за все годы целехонько… И помимо кое-чего имеется. Тем более теперь… Эти рудники… Хорошие рудники, тыщ до двухсот будут давать в год. Уж я наладил бы их… А, Серафима Аркадьевна?! Жили бы тут — горя не знали. А я бы для тебя… для вас… верней и понятливей собаки был. Я, помоги Бог развернуться, на руках носил бы тебя… и все, что ни пожелала, со дна доставал бы.
Серафима, сидя на скамейке, глядела на него своими голубыми глазами с любопытством.
— Понятливей собаки, говоришь? Со дна? — переспросила она.
— Серафима Аркадьевна! Ей-богу!
— Ну-ну… поглядим. Расшнуруй-ка. — И она приподняла ногу в ботинке с высоким голенищем.
— Зачем? — недоуменно спросил Матвей.
— Чего же ты?! — нетерпеливо проговорила девушка.
Сажин принялся расшнуровывать ботинок, Серафима сняла его, швырнула в пруд и молча подняла глаза на Матвея. Тот уже поднялся с колен, растерянно глядел то на исчезающие круги на воде, то на Серафиму.
— Так чего же ты, понятливый?! — опять усмехнулась Серафима. — Пока надо достать со дна только ботинок.
Сажин покрутился на месте. Серафима по-прежнему глядела на него с любопытством.
Матвей, согнувшись, как побитый, сделал несколько шагов к пруду и… бултыхнулся в воду в чем был.
Он долго барахтался в воде, нырял, всплывал на поверхность, отфыркивался и снова нырял.
Матвей Сажин отыскал-таки на дне ботинок, вылез на берег, перепачканный илом и тиной. Шатаясь, подошел к Серафиме, молча протянул его. Но Серафима снова усмехнулась:
— Что-то я не видела собак с руками…
Сажин, правда, помедлил. Но все-таки взял ботинок в зубы, снова опустился на колени…
Серафима вынула у него изо рта ботинок и вздрогнула, услышав хохот. Лодка, торчащая из камышей, дернулась и поплыла. В лодке сидел отец, на корме торчали две удочки.
— Ну, детки, испортили вы мне рыбалку! — громко и весело проговорил Клычков, выходя на берег там же, где только что выполз Сажин. — Я сидел, боясь удилищем взмахнуть. Зато уж…
Сажин, мокрый, вонючий, жалкий, не знал, куда деваться.
— Так как же, Матвейка, жениться хочешь? — со смехом спросил Клычков, опускаясь на скамейку.
— Аркадий Арсентьевич, благодетель, — пролепетал Сажин. — Я бы ей верой и правдой…
— Вижу. Слышишь, дочка? — повернулся к Серафиме Клычков, вытирая проступившие от душившего его смеха слезы. — Я бы еще посидел в лодке, да уж невтерпеж.
— Это ему еще заслужить надо, — сказала Серафима. И вдруг вспыхнул, зашатался в ее прищуренных глазах шальной огонь, она,
