Юлиан Семенов - 49 часов 25 минут
— Не может быть, — хрипло сказал Аверьянов, — обвал случился за час до пересменка.
— Тогда кто же кри...
— О-о-о-о! — снова донеслось из штольни.
Аверьянов почувствовал во всем теле слабость и закрыл глаза. Ему почудилось, будто это был голос Строкача, Никиты Строкача, его друга. А он сам отдал приказ Новикову взрывать породу, чтобы скорей освободить Строкача и его ребят, а на самом деле убил их. Он, Аверьянов, главный инженер. Он, Аверьянов, убийца! Он погубил людей, замечательных людей, таких людей, каких больше нет на белом свете! Он, Аверьянов, негодяй, погубил их! И нет ему пощады!
Аверьянов снял очки, зачем-то протер их, близоруко сощурился, посмотрел на Новикова и сказал:
— Я, пожалуй, пойду.
— Куда?
— Ну, заявлю куда-нибудь.
— Не будьте тюфяком, главный инженер! — зло прошептал Новиков. — Ваши люди услышат, позорище какое!
ПОНЕДЕЛЬНИК, 11.17
Андрейка и Строкач работали попеременно, пробиваясь к колодцу, по которому шла лестница, соединявшая блок с 218-м квершлагом. Строкач думал, что колодец не могло весь завалить, а если и завалило, так только мелкими кусками, а это, в общем-то, и не так страшно.
Строкач прислушался к тому, как работал ломиком Андрейка, и сказал:
— Ты спокойней бей, а то измотаешься быстро.
— Скорей бы к колодцу.
— Тут уж недолго.
— А мне кажется, половины еще нет.
— Нет, совсем немного осталось.
— Может, включим карбидку, посмотрим?
— Не надо, — быстро ответил Строкач, — сейчас не надо.
— Почему?
— Не надо. И так карбида осталось совсем немного. Свет нам еще понадобится. А сейчас не надо. Я же говорю: до колодца осталось метров семь, не больше.
— Врешь, Никита, — тихо сказал Сытин, — зачем ты говоришь неправду? До колодца еще очень много. Мы прошли метра два с половиной, а надо пройти пятнадцать.
Сытин говорил медленно. Ему с каждым часом становилось все хуже. Нога распухла и беспрерывно кровоточила. Сытин уже шесть раз терял сознание. Строкач приводил его в чувство тем, что сильно бил двумя пальцами по щекам, дул в нос и потом тер ладонями виски.
Каждый раз, как только Сытин терял сознание, Андрейка начинал работать еще лихорадочнее. Он задыхался и что-то бормотал себе под нос, а это очень сердило Строкача.
— Работай спокойно, — каждый раз, когда Сытину делалось плохо, говорил Строкач. — Не нервничай! Разве можно сейчас нервничать?
И Андрейка переставал бормотать себе под нос и работать начинал спокойнее и медленнее.
Но сейчас, когда Сытин сказал, что до спасительного колодца еще очень далеко, Андрейка совсем перестал долбить ломиком породу.
— Что ты говоришь глупости?! — сказал Строкач и больно ударил Сытина пальцами в ребра. — Что ты говоришь такое? Осталось совсем немного.
Сытин долго молчал, а потом спросил:
— Андрейка, ты что, испугался?
— Я не испугался.
— А я думал, ты испугался, когда я сказал, что еще далеко до колодца. Еще очень до колодца далеко, это я тебе точно говорю.
«У Антона нет детей, — подумал Строкач, — поэтому он может так поступать с Андрейкой. И он прав. А я не был прав, когда хотел обмануть парня. Но я отец. А все отцы одинаковы. Они все хотят, чтобы их дети не знали ничего плохого. А это, конечно, неправильно. Мы сами создаем неравенство: для нас, отцов, все труднее, а для них, детей, все легче. Все самое легкое. А потом дети говорят нам: «Вы лгуны. Все, что вы говорили, на самом деле не так. Все куда трудней и сложней». И они правы, когда так говорят. Ведь мы не приучили их к тому, что и трудности и сложности — все это прекрасно и важно, все это создает человека».
— Никита Павлович, — спросил Андрейка, — вон Антон говорит, что еще очень далеко до колодца.
Строкач ответил:
— Возьми карбидку, запали ее и посмотри сам. Пожалуй, Антон прав. Я, по-видимому, ошибся. Так что лучше возьми карбидку и посмотри сам.
Андрейка достал спичечный коробок, вздохнул, повертел его в руках, потом спрятал в карман и снова начал работать, так и не запалив карбидки. Он работал размеренно, не спеша и не задыхаясь.
— Антон, — окликнул Сытина Строкач, — тебе давно пора жениться и родить детей. Они у тебя вырастут очень хорошими людьми.
— Никита Павлович, — спросил Андрейка, работая, — а вдруг 218-й квершлаг завалило?
Если 218-й квершлаг действительно засыпан, тогда все. Тогда помощи вообще ждать неоткуда. Это понимал Строкач, это понимал Сытин, это сейчас только понял Андрейка. Сытин и Строкач ни разу не говорили об этом друг с другом. Андрейка, как только подумал, так сразу же спросил.
— Может быть, и завалило, — ответил Строкач, — хотя, в общем-то, не думаю. Ну, а если завалило, тогда что? Петь молитвы? Или как ты предлагаешь?
Сытин откашлялся и сказал:
— Это еще не безвыходное положение. Безвыходное положение было у моего старикана, когда его хотели снять с егерской работы.
— Это когда инспектор в патроны сыпал порох стаканами?
— Нет. То — другое. А этот случай старик никому не рассказывает. Тогда у него действительно безвыходное положение было. Понимаешь, приставал к нему один инспектор, — это давно было, еще лет пятнадцать назад. Ну и устроил начальника под субботу: знал, чем старика пронять. Начальник сердитый. «Охотиться, — говорит, — хочу. Слыхал я, что ты в своем озере всю утку повыбивал». А утки как на грех нет. Не будет охоты — погонят с егерей. Вот где безвыходное положение! Тут взял мой старик, отвел начальника в шалаш и по зорьке всех своих подсадных уток с другого конца озера-то и выпустил. Они, дуры, знают куда плыть — все к шалашу гонят. Начальник их восемь штук как одну перелупцевал. А одна, самая старая подсадуха, прямиком к берегу прет, никак начальник в нее попасть не может. А она на берег вышла, отряхнулась — и в шалаш идет к нему, к начальнику. У того ружье в руках затанцевало. Сначала он растерялся, а потом понял, что к чему. А как понял, так сказал старику: «Глупый ты дурак. Что я, барин, чтоб меня бояться?» Уехал, а назавтра две сотни прислал, чтоб старик купил новых подсадных. Ясно? Вот безвыходное положение: утки нет, а утку подай — и то люди выходили!
Строкач сказал:
— Хороший у тебя старикан.
— Никита Павлович, — спросил Андрейка, — а вы кино про Свердлова помните?
— Нет.
— Я помню, — сказал Сытин.
— Помнишь, Антон, там Свердлов стихи говорит?
— Помню. Рыцарские стихи, хорошие.
— Я их помню с начала. Прочесть?
И, не дожидаясь ответа, Андрейка стал читать:
Через лес широкий,Зеленью одетый,Всадник быстро скачет,Бешено несется.
Строкач подвинулся к Андрейке, взял у него с колен ломик и начал долбить породу. Андрейка продолжал читать стихи, но теперь уже громко, во весь голос, потому что Строкач бил породу что есть силы, нахмурившись и сжав зубы.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 11.47
Кричал страшным голосом Толик Петухов.
После взрыва его вместе с породой снесло вниз и сильно оглушило. Поэтому он продолжал кричать и после того, как его откопали и вытащили на 218-й квершлаг.
— Где люди? — спросил его Аверьянов. — Где остальные люди? Они в блоке?
Толик ничего не отвечал, потому что его била дрожь. Он мотал головой, заикался и смотрел на всех огромными глазами, в которых застыл ужас.
— Где люди?! — закричал Аверьянов. — Ты можешь ответить, где остальные?!
Толик поднял глаза вверх и пробормотал:
— Т-т-там!..
— Где «там»? В блоке? Или они тоже лезли вниз по колодцу?
— Н-н-не з-знаю...
— Как не знаешь?! Ты не можешь не знать!
Сейчас решалось все. Если Петухов объяснит, где люди — остались ли они в блоке или спускались по колодцу, — тогда в зависимости от его ответа можно будет безопасно и втройне быстро продолжать спасательные работы.
Петухов не может не знать, где остальные, сейчас он расскажет, где они, что там случилось, — и все станет ясным.
Аверьянов повторил:
— Ну, говори, от тебя все сейчас зависит!
Толик замотал головой и сказал:
— Ч-ч-ч-естно, не з-з-знаю!..
В глазах у Толика постепенно что-то теплело. Это было видно по зрачкам. Когда его откопали, зрачков в глазах вообще не было. Были пустые глаза, без зрачков. А теперь в глазах появились зрачки, и поэтому с ним теперь было не так страшно разговаривать.
Аверьянов закурил и, заставив себя улыбнуться, спросил:
— Ну, давай, объясни, дружище, как там все было и где люди?
Толик повторил, по-прежнему заикаясь:
— Ч-честно, не знаю...
— Он еще не отошел, — сказал Гордейчик, — все еще трясется. Я когда начал его откапывать, так тоже весь трясся. Руки трясутся, молоток трясется — страх! Потом смотрю: порода тоже трясется. У меня аж в глазах помутнело. А пригляделся — это подошва его сапога трясется.
