Николай Вагнер - Преодоление
— Проходи ближе. Садись. Бери бумагу и пиши.
Груздев нагнулся к столу, взял неловкими толстыми пальцами листы с записями и начал диктовать приказ. Он отмечал грубые нарушения заданных норм по ряду основных объектов, безответственность Коростелева, допустившего отклонения от проекта. Заканчивался приказ строгим выговором исполняющему обязанности главного инженера стройки с занесением в личное дело.
— Все! — сухо сказал Груздев. — Отпечатай побыстрей и вызови машину.
Лена не уходила. Она смотрела на Коростелева, на его побледневшее, напряженное лицо. Он сидел, наклонив голову, покусывая тонкие губы.
— Ну, чего ты? Можешь идти.
— Я хотела спросить, не примете ли вы… Там товарищ с Разъезда. Второй день не может попасть.
— Кто такой?
— Норин, из снабжения.
— Норин?.. Почему обязательно ко мне?
— Петр Иванович Норин, — объяснил Коростелев, — очень инициативный работник. По пустяку он не придет.
— Разберись с ним сам. Я не успеваю. Леночка, проси. — Груздев поспешно собрал в папку бумаги и направился к двери. Отступив на шаг, он пропустил Норина, внимательно взглянул на него. — Проходите, товарищ Норин. Прошу извинить. Изложите суть вашего вопроса Евгению Евгеньевичу.
— Спасибо, Илья Петрович! — Норин чуть улыбнулся. — Большое спасибо! С удовольствием!
Коростелев продолжал сидеть перед столом. Жестом руки он показал на кресло, стоявшее напротив. Норин сел.
— Евгений Евгеньевич, чем-то расстроены?
— Тут расстроишься, — ответил Коростелев и взял сигарету из коробки, протянутой Нориным. — Опять ваша «Фемина». Где вам удается их доставать?
— Это не сложно. Я и вам привез блок, вечером занесу.
— Фемина, Фемина, — меланхолично проговорил Коростелев, постукивая сигаретой по коробке.
— Что все-таки произошло? Не секрет?
— Какой секрет! Раздельную стенку доверху не заполнили. Ну и что? Стенка стоит. Суда идут.
— Еще как! Сам вчера шлюзовался. Признаться, не ожидал, что пустят в срок.
— В том-то и вопрос. Правда, официально шлюз еще не сдан. Важно было вовремя открыть движение. Я это обещал и выполнил. Конечно, может быть, я и не прав, — пожав плечами, сказал Коростелев. — Скорее всего… Взял на себя ответственность, пока не было Груздева. А зачем? Десятью днями раньше, десятью позже — какая вроде бы разница? Правда, не было бы премии, притом значительной. А благодарственных звонков из области сколько получил!..
— Премия тоже вещь. Дураков работать за спасибо теперь нет.
— Нет, говорите? Есть, дорогой Петр Иванович, сколько угодно. И дураков, и просто посредственных личностей. Но мне, знаете ли, это все надоело. И дураки, и бездари, и хамы. Я вот подумываю, не согласиться ли на директорство в институте. Пока не поздно. Ставка плюс лекции. И потом, не забывайте о моем кандидатском звании. Получится не меньше, чем здесь, а ответственности… Боже мой, какая там ответственность? Институт вечерний. Научной работы — раз, два и обчелся. Поверьте, Петр Иванович, ничего нет более благодарного и, если хотите, благородного, чем вузовская работа.
— Это конечно, а у меня другое дело.
— Ну да, я понимаю! Вам подавай размах, должность покрупнее и работы невпроворот. Вам хочется парить где-нибудь повыше, а не сидеть на своем Разъезде! Так с чем же вы пришли к Груздеву?
— Вот с тем и пришел, чтобы парить не парить, а подрасправить крылья. Ведь и в самом деле засиделся я на Разъезде. Ну сколько можно крутиться в снабжении?
— Придется покрутиться еще немного.
— Евгений Евгеньевич!
— Да, братец, ну хотя бы с месяц-два.
— Месяц — не год, а что потом?
— Потом мы проводим на пенсию заместителя по административно-хозяйственным вопросам и пригласим на эту должность вас. Вы, кажется, это имели в виду?
— Честно говоря, не возражал бы. Думаю — справлюсь. Но как посмотрит Груздев?
— Постараемся, чтобы посмотрел благосклонно. Вам, между прочим, не мешало бы почаще показываться ему на глаза. Тем более, отношений с ним вы не портили. Кстати, на той неделе будет хозяйственный актив. Почему бы вам не выступить? Причем проблемно? Материально-техническое снабжение — вопрос далеко не узкий.
Коростелев загасил сигарету, встал, стряхнул пепел с лацкана пиджака, прошелся по ковру, лежащему на середине кабинета. Выглядел Коростелев молодо. При высоком росте и сухопарости он не казался худым. Скорее он был стройным. И всегда опрятным. Белоснежный воротничок, тщательно отутюженные брюки, до блеска начищенные полуботинки. Норина всегда удивляла безукоризненная аккуратность Евгения Евгеньевича. Такой же была его квартира, в которой Норину приходилось сиживать за преферансом.
— Неплохо бы отобедать! — прервал мысли Норина Коростелев. — У меня сегодня, кажется, должны быть голубцы из первой свежей капусты. Приглашаю!
Они вышли в приемную. Лены там не было. Пока Коростелев заходил в свой кабинет за плащом, Норин черкнул на листке настольного календаря: «Спасибо! Петр».
Он был доволен тем, как складывался день. Лена все-таки помогла попасть к Груздеву. Начальник стройки обратил на него внимание и, пусть беседа не состоялась, вполне вежливо перепоручил его Коростелеву.
Настроение Норина, не знающее спадов, стало после приглашения Коростелева еще более приподнятым. Сидя в машине, он весело рассказывал о новостях на той стороне реки, ловко вплетал в разговор анекдоты, которых знал множество. Мрачное расположение духа Коростелева мало-помалу развеялось, и когда они вылезли из машины и пошли по узкой тропке к дому, Евгений Евгеньевич даже засвистел бодрую мелодию.
— Наконец-то никакой официальности, — сказал он, пропуская Норина вперед. — Проходите, располагайтесь. Сейчас мы посмотрим, где наш обед.
Он принес судок, положил в свою тарелку истомившиеся на пару голубцы и покачал от удовольствия головой:
— Божественное блюдо! Что же вы, Петр Иванович, бездействуете? Берите, пока не остыли. Нет, что ни говорите, много значит, когда можешь съесть то, что захочешь. Скажем, в данном случае именно — голубцы. Не подумайте, я не чревоугодник и говорю совсем о другом — о праве человека съесть, что захочется, и поступить, как ему заблагорассудится. О любом выполнимом желании. В рамках разумного, конечно. В ином случае мне кажется неоправданной вся жизнь.
— Для этого нужен, во-первых, соответствующий оклад, — сказал Норин. — На сотню-другую не размахнешься. Или жить где-нибудь на юге, срывать с угоров цветы и продавать их здесь, на Урале, таким дуракам, как мы.
— Я не об окладе, — перебил Коростелев.
— Вы — понятно…
Евгений Евгеньевич добродушно рассмеялся.
— Петр Иванович… Скоро и вы будете получать прилично. Но вам еще хочется активно действовать, управлять. А я хочу покоя. Понимаете? Чтобы не висел над моей головой днем и ночью дамоклов меч в виде огромной ответственности.
— И все же я бы на вашем месте подумал, прежде чем уходить из управления. Ведь вы второе лицо на стройке.
— Второе, третье, — меланхолично повторил Коростелев. — Второе — это не первое, да и первое — тоже не сахар.
Он вышел из-за стола, удобно устроился в кресле.
— Ну-с, как ваши романы?
— Вы знаете, — тоже закуривая, ответил Норин, — с этой работой запустил все на свете.
— Да-а, прежде вы были бойчее. — Коростелев встал, надел пиджак. — Ладно, пора и за дела. Бог его знает, может быть, действительно есть доля риска с этой раздельной стенкой. Скорее всего, что есть… — Он подошел к телефону, вызвал шлюз.
Норин долго пережидал, пока закончится разговор, а Коростелев словно нарочно не торопился, придирчиво расспрашивал о том, как шла укладка грунта, без конца уточнял цифры, а если советовал, то всякий раз с оговорками, высказывая при этом свои сомнения. Приметив, что гость поглядывает на часы, он кивнул и, прикрыв рукой трубку, сказал доброжелательно:
— Заходите. Всегда рад!
В добром расположении Коростелева Норин нисколько не сомневался. Он знал, что на помощь и поддержку исполняющего обязанности главного инженера он может рассчитывать твердо. Только надолго ли это? Не потому, что Коростелев вдруг может измениться. Нет, он не из таких людей, которые меняют свои привязанности, да и никаких других друзей-приятелей у него не было. Беда заключалась в другом — в том, что Коростелев именно не изменится, останется таким, как теперь, и всегда будет плыть по течению, а не против него.
Каждый раз, думая о Коростелеве, Норин не мог объяснить себе, откуда у такого, казалось бы, видного инженера, занимающего большую руководящую должность, столько неверия в жизнь, слабости перед нею? Неужели ему не ясно, что стремительность и сложность времени требуют прежде всего смелости, решительности и непрерывного действия?
