Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Все шестеро, несколько потеснив любопытствующего руководителя полетов, сгрудились под провисавшими створками капота, рассматривая плавно сгибающую стальное тело двигателя белую трубу топливопровода. Там, куда указывала отвертка ведущего инженера, был виден сползший с места массивный, выточенный из нержавеющей стали стыковочный хомут с оборванным креплением, а в месте, где ему надлежало быть, зияла щель, через которую за часовой полет они потеряли несколько десятков тонн керосина.
— Н-нда, — Костя Карауш причмокнул и посмотрел на Углина взглядом ведущего расследование детектива. — Насколько я понимаю в кавалерии, мы должны были сгореть, многоуважаемый Иосаф Иванович?
— Маловероятно, Костенька. При таком истечении пожар маловероятен, мощный поток, насосы работали на максимале… Я их уничтожу! — неожиданно прибавил Углин, имея в виду не насосы, а фирму, чьи двигатели стояли на «С-44». — Такого пустяка не продумать!
Через час заместитель начальника аэропорта устроил экипаж в пустующей гостинице для летнего состава, установил охрану самолета, вручил Лютрову подтверждение приема посланной на летную базу радиограммы о вынужденной посадке, и когда Лютров протянул ему в знак благодарности руку, он задержал ее, неожиданно объявив:
— А я вас знаю.
Лютров внимательно посмотрел на крепко подбитого жирком человека в синей форме с золотыми шевронами, силясь вырвать из памяти ничем не примечательное улыбающееся лицо. Но тщетно. Он не мог вспомнить этого человека.
— Вот задача, — сказал Лютров и в самом деле озадаченный тем, что плохая память может иногда обидеть, черт возьми, хорошего человека.
А тот, как нарочно, терпеливо ждал, не стараясь опередить событие, уверенный, что вспомнить его — дело времени.
Не надеясь вспомнить, Лютров смущенно потянул вниз бегунок застежки-«молнии» на кожаной куртке (погода стояла жаркая для начала мая), взял из одной руки в другую небольшой мягкий чемодан с брюками, бельем, плащом и несессером: привычка брать с собой про всякий случай самое необходимое на этот раз оправдала себя.
— Так и не вспомнили? — полный человек снял фуражку, протер платком внутри околыша.
И тут в памяти Лютрова всплыло: ей, как видно, не хватало вот этих вьющихся волос, впадины на низком лбу и торчащих, как две приклеенные детские ладошки, ушей. Из «картотеки» памяти показался листок с расплывшимся портретом.
— Погодите… Мы с вами служили в училище!
— Да, — сказал тот, — вы были моим инструктором.
— Летаете? — спросил Лютров, изо всех сил стараясь вспомнить фамилию.
— Нет, меня вскоре списали.
— А, вот в чем дело. Поэтому-то я вас и не запомнил…
— Кого-кого, а меня должны были запомнить…
«Он решил замучить меня», — подумал Лютров.
— Я ж вас чуть не угробил на экзаменах. И самого себя, конечно.
— Вот вы кто! Теперь я и фамилию вашу вспомнил: Молчанов?
— Колчанов.
— Простите, Колчанов… Однако время-то идет, а? — Лютров с улыбкой оглядел фигуру бывшего курсанта.
— Да, малость отяжелел! — Он засмеялся и похлопал Лютрова по плечу, давая понять проходящим мужчинам в такой же, как у него, форме, что этот рослый летчик-испытатель аварийно посаженного, стоящего под охраной, громадного самолета его приятель.
— Что, Алексей Сергеевич? Как говорится, подобные происшествия не каждый день бывают, — предваряюще начал Колчанов, заискивающе глядя па Лютрова. — Я сейчас звякну жене, закажу пельменей, ну и всего прейскуранту, как положено по такому случаю, идет?
— Не знаю, удобно ли? Незваный гость…
— Брось! — почти закричал Колчанов, маскируя восторгом переход на «ты», а может быть, считал, что сам факт приглашения в гости давал ему такое право.
Отметив это про себя, Лютров все-таки не мог устоять перед явной радостью бывшего курсанта, да и самой неожиданностью встречи.
— Честно говоря, званых-то я и не люблю, да и жена у меня… — начал Колчанов, но так и не договорил, что за жена у него. — А вот со старыми друзьями, тут уж!
«Пусть будут «старые друзья», — решил Лютров, — никуда не денешься, вот только перед ребятами неловко — уединяться после такой оказии…»
В большом номере с половичками возле каждой из восьми кроватей за круглым столом с пустым графином лениво играли в «дурака» Чернорай, Саетгиреев, Тасманов и Костя Карауш. На них были те же кожаные куртки, но вместо форменных — обычные брюки, да вместо верблюжьих свитеров — свежие сорочки. Углин сидел на кровати в голубом исподнем белье и, расставив на доске шахматные фигуры, решал задачу из какой-то старой газеты.
«Ждут. Собрались куда-то, позвонки», — подумал Лютров.
— Леш, — неуверенно начал Костя, — мы туг решили…
— Взять шефство над местным рестораном?
— Поскольку завтра все одно делать нечего…
Лютров поглядел на Чернорая и по его улыбке понял: решай, мол, сам, меня уговорили. Саетгиреев старательно потирал ладонью бритый подбородок, неумело скрывая свое причастие к общему решению. Тасманов переводил взгляд с сидящих за столом на Лютрова и улыбался, как школьник, за чью проделку в переплет попал сосед по парте. Лютров повернулся к Углину, подобравшему под себя худые ноги в шелковых подштанниках.
— Ваше мнение, Иосаф Иванович?
— Противопоказаний нет, — не отрываясь от шахмат, сказал ведущий инженер. — Более того: если начальство решит менять насосы, мы тут поживем.
— Ладно, валяйте.
— Командир, а ты вроде уклоняешься? — поинтересовался Костя Карауш.
— Да я тут своего бывшего курсанта встретил. Зовет к себе, и отказать неудобно.
— Везет людям.
Все, кроме Кости, вышли в коридор. Карауш замешкался у выхода, переступая с ноги на ногу, потирая руки.
— Что, одессит, никак поиздержался? — спросил Лютров.
— Надысь, понимаешь, разгончик учинил в сельской местности…
— Держи, хватит? — Лютров протянул ему двадцать пять рублей.
— Уложусь, надо полагать.
— Ну и смета у тебя, Костик, — заметил Углин.
— Вы, Иосаф Иванович, человек мыслящий, а не понимаете, что ресторан — учреждение с накладными расходами… Ну, бывайте.
Отправляясь в душ, Лютров не без интереса восстанавливал в памяти неожиданную встречу с человеком, который и в самом деле однажды чуть его не угробил. Но и оказался виновником другого, весьма важного события в жизни своего инструктора.
Годы в училище, трудные радости постижения дела, посвящения в профессию, внешне однообразные, они остались в памяти как непрерывное восхождение по долгой тропе, в конце которой начинался летчик Алексей Лютров.
Он получил диплом с отличием, но еще до того начальник училища предложил ему работать инструктором.
Несколько следующих лет жизнь его не выбивалась из колеи служебного благополучия, и только в самом конце сороковых годов он ощутил первые признаки неудовлетворенности работой.
Сведения о новых самолетах, двигателях, скоростях, о создании школы летчиков-испытателей — все это будоражило воображение как предчувствие начала рождения, грядущего золотого века авиации. Где-то в опытных КБ клокотало настоящее дело, оно манило, работа в училище казалась рутиной, задворками авиации. Было много сил, молодость, чувство свободы, избыток любви к небу.
На имя начальника училища посыпались рапорты с просьбой отчислить в школу летчиков-испытателей. Но бумаги возвращались с неизменным «отказать». Когда Лютров решил, что исчерпаны все возможности, в училище пришел приказ откомандировать в школу одного человека из числа наиболее способных инструкторов. Написав еще по рапорту, инструкторы стали ждать, на кого выпадет жребий.
Это был третий курсант в то утро. Лютров принимал экзамены по технике пилотирования. Задание состояло из обычного комплекса фигур высшего пилотажа: переворот, «петля Нестерова», иммельман и переход в горизонтальный полет.
В верхней точке полупетли при завершении иммельмана курсант потерял скорость, но заученно отдал ручку от себя, ожидая перехода в горизонтальный полет. Не тут-то было. Машина завалилась через нос и, вращаясь, начала падать.
Перевернутый штопор. Ничего необычного. Это была классическая ошибка не очень способных курсантов.
Лютров напомнил:
— Перевернутый штопор. Выводи.
Управление оставалось неподвижным. Машина падала, а курсант не отзывался. Забыл, что следует делать?
— Перевернутый штопор, — повторяет Лютров, — нужно убрать газ, ручку на себя, дай левую ногу…
Но ручка перед Лютровым, синхронно связанная с той, что в кабине курсанта, остается неподвижной. Неподвижен и затылок человека в передней кабине, словно все происходящее никак к нему не относится.
Больше ждать было нельзя. Лютров взял управление. Левой ногой надавил на легко поддавшуюся педаль, потянул на себя ручку, но она и не думала перемещаться. Рули? Трансмиссия управления? Что бы там ни было, а земля приближалась, через несколько секунд будет поздно.