Константин Волков - С тобой моя тревога
— На этот вопрос можете ответить в автобиографии, — заметил Стародумов.
— Какая там у нас автобиография! — усмехнулся бывший рецидивист. — Она покрыта мраком неизвестности и с позиций морального кодекса строителей коммунизма, который я с интересом прочел в вестибюле, не выдерживает критики… Мы — отрыжка, капиталистического прошлого в сознании людей. Граждане без биографии.
«А он довольно-таки любопытный субъект. Для бухгалтера, никогда не работавшего по специальности, даже вообще не служившего, довольно грамотен», — подумал Стародумов.
— Какое у вас образование, Дурнов?
— Сейчас заполню, — рассмеялся тот. — «Мои университеты», одним словом… в тюрьмах библиотеки — все есть! От Аристотеля до Явтушенки. И времени, можете догадаться, для самообразования — вот как! — и шаркнул ладонью по морщинистой шее. — А при заводе есть библиотека?
— Есть.
— Вы меня, гражданин начальник, в библиотеку бы… Здоровье у меня…
— У нас библиотека на общественных началах. Без зарплаты, значит. Хотите?
— Бесплатно? Хэ-хэ!.. Не для меня цвели цветы! Я до общественных начал, мил человек, не созрел ни в идейном, ни в материальном отношении. Личное бытие отстает от общественного сознания. Лучше уж туда, где действует закон социализма. Где не пыльно — и денежно…
— У нас везде пыльно. В масках работают. Химия!
Через полчаса начальник отдела кадров позвонил по заводскому телефону директору, попросил принять.
— Заходите пока один, с делами. Они пусть подождут в приемной!
— Ну что ж, теперь пошли к руководству! — обратился Стародумов к сидящим.
Они поднялись по узкой лестнице с выщербленными ступеньками на второй этаж. Стародумов открыл дверь со стеклянной табличкой «приемная».
— Входите. Садитесь. Подождите здесь, — сам скрылся за обитой коричневым дерматином дверью.
— Сядем, — первым опустился на крайний к двери стул Одинцов и кивнул Лиховой: — Садись, чего стоять-то!
Секретарша приемной сидела за маленьким низеньким столиком, приставленным к большому письменному, печатала, украдкой поглядывая на посетителей, о которых уже была наслышана. Она заметила, как мужчины о чем-то пошептались озабоченно, засмеялись, поглядев на нее. Потом тот, что помоложе, извлек из внутреннего кармана пиджака бутылку и, заговорщицки подмигнув ей, поставил под стул.
— Что это вы там спрятали? — спросила она строго.
— Тс-с-с… — в цыганских глазах парня зажглись веселые огоньки. — Тиха! Атомная бомба замедленного действия. Взрывается от взгляда чудесных женских глаз.
— Уберите сейчас же! — потребовала хозяйка приемной.
— Без паники! Я пошутил. Это всего-навсего водочка… Не могу же я идти с ней к директору!
— Не поймет, осудит, — поддержал второй. — И вытурит.
Раздались короткие звонки. Секретарша поднялась, приоткрыла дверь кабинета директора.
— Хорошо! — услышали в приемной, после чего она предложила этим троим в мятых костюмах: — Заходите!
— Мадам! — галантно произнес старший, прохромав мимо ее столика.
Молодой, цыганистый, проходя, наклонился и, сверкнув золотыми зубами, поинтересовался:
— Что делаем вечером?
Их спутница — в стоптанных коричневых туфлях, надетых не по сезону, без чулок, в старенькой серой юбке и черном хлопчатобумажном свитере, туго обтянувшем узкие плечи и грудь, — прошла, закусив белыми ровными зубами нижнюю губу, зыркнула диковатыми глазами.
Они вошли, остановились у двери рядом с круглой металлической вешалкой, сверкающей в лучах солнца, бившего в окна. Огляделись. От двери до массивного стола — широкая красная дорожка, слева вдоль четырех окон длинный стол, крытый зеленым сукном, обставленный стульями с зелеными спинками. Вдоль другой стены стояли красные и бордовые знамена — шелковые и бархатные, с гербами, золотыми и серебряными надписями. На стене в рамках под стеклом висели дипломы и грамоты.
Дорофеев встретил вошедших суровым, но доброжелательным взглядом.
— Проходите ближе. Садитесь, товарищи… Ближе, ближе!..
Они сели рядком, тесно друг к другу, и Дорофеев заметил, как женщина спрятала под стул ноги в стареньких нечищеных туфлях, а молодой, смуглый и глазастый — Одинцов — отвалился к спинке и глядел не на него, директора, а в окно, напряженно, будто перед объективом фотоаппарата, старший же — Дурнов, — закинув ногу на ногу, обхватил колено сцепленными пальцами и глядел в пол.
— Ну, здравствуйте, — сказал Дорофеев.
— Здравия желаем! — ответил за всех Дурнов и пошевелил ногой. Лихова и Одинцов поднялись, привычно держа руки по швам.
Дорофеев вышел из-за стола — в ладно сидящем сером костюме, черной рубашке, чисто выбритый, остановился перед сидящими.
— У меня есть друг… тоже директор такого же завода, как и мой. Сосед, можно сказать… Лет двадцать назад он построил свой завод и с тех пор руководит им. Он уже стар, этот человек. — Дорофеев ушел к окну, поглядел сквозь стекла, вернулся, выдвинул стул, сел. — Стар. На пенсию мог бы. И ушел бы, может, но работает: на заводе никто не хочет, чтобы он оставил директорство. Я о нем говорю вот почему. Он — бывший вор. Вор, можно сказать, с дореволюционным стажем. Он еще при царе столько лет тюрьмы заработал, что отсидеть — жизни не хватит. Ловкий, видать, был…
— Фартовый! — воскликнул одобрительно Дурнов. — Я тоже встречал такого. Гипнотизировать мог, все ему нипочем… А этот как выкрутился, кореш ваш?
— Рассказывал он об этом так. Сижу, — говорит, — «по-новой», так, кажется, сказал, «по-новой».
— Срок новый, значит, получил, — откликнулась Лихова.
— Сижу, рассказывал, и грусть меня взяла. Только и жизни, что от сроков бегать, а отсиживать все — невозможно. Я же, — говорит, — не вечный… А что, думаю, если попросить у власти прощения. Может, она, народная, учтет? И при первой возможности опять убежал, чтобы письмо написать, значит. Хотел прямиком к Михаилу Ивановичу махнуть, да поостерегся, что не допустят, а арестуют сразу.
— Это точно, попутали бы враз, — согласился Одинцов. — Письмо надо…
— Он и написал письмо. И адрес обратный указал. Писал, что хочет вернуться к человеческой жизни, а если все сроки отсиживать — то выйдет он из камеры ногами вперед. «Адрес, — говорит, — написал точный, товарищ Калинин, потому что все обдумал, и если нет мне прощения и придут по вашему приказу меня арестовать — застрелюсь».
— Ну и что Калинин? Ответил? — спросил Дурнов.
— Ответил… Я сам читал постановление ВЦИК о помиловании. За подписью Калинина. Вторым пунктом было записано: помочь в трудоустройстве, а при желании — в учебе. Он и сейчас этот документ вместе с орденскими книжками бережет…
— А к чему вы эту байку нам стравили? — ехидно сощурился Дурнов. — Агитация, да?
— Да! — согласился Дорофеев — Я это вспомнил не только для вас, но и для себя, чтобы больше поверить в то, что не зря согласился принять вас на работу, Я ведь знаю, на что иду сам и на что идет коллектив. Ведь наша задача — минеральные удобрения делать. Что мы это умеем, доказательства — знамена, под которыми сидите. Они нам навечно отданы на хранение. Вот это — от правительства республики, а это — тоже, а это — от министерства и профсоюза, это — от города… Вас перевоспитать — задача попутная. Если мы с ней не справимся — вашей вины в том будет больше. Я вас принимаю на работу не потому, что без вас завод остановится…
— Это уж точно! — согласился Одинцов.
— Точно!.. Не потому, а потому что хочу помочь вам. Если вам не понравится наш коллектив или работа не по душе будет — часа не задержу. Этот вопрос для меня принципиальный. Вы не под стражей. Мы делаем удобрения. Хотите делать их вместе с нами — пожалуйста! Научим. Работайте! Нет, — он кивнул на дверь, — скатертью дорога. А теперь кем вы бы хотели работать? Вот вы, например, товарищ, Лихова ваша фамилия?
Директор раскрыл «скоросшиватель» с ее делом, просмотрел анкету:
— Трудовая биография у вас только начинается. Это — серьезно, может, на всю жизнь.
— А я откуда знаю? Начальником!.. Кто куда пошлет, — и рассмеялась с вызовом: вот, мол, я какая отчаянная. — В столовку меня. Посуду мыть. Прохарчусь!.
— Можно и в столовую, — согласился директор. — Как, Стародумов?
— Пройдет медкомиссию. Рабочих на кухне вечно не хватает.
— Решено! А вы, Дурнов? Что вы можете? — Дорофеев взял его анкету. В графе «профессия» значилось «бухгалтер». Образование: шесть классов и курсы счетных работников. Страница для перечисления мест работы была решительно перечеркнута буквой зет.
— Уроженец Ульяновской области, Сергей Евдокимович Дурнов кончал курсы в Сибири в тридцать первом.
— Из раскулаченных? — поинтересовался директор и встретился впервые со взглядом Дурнова — колючим, через прищур синеватых с красными прожилками век.
