Валентин Гринер - Выше полярного круга (сборник)
— Работаете в Полярске? — Володя разглядывал потухшую папиросу.
— Нет, в Москве. А в Полярске была на гастролях…
— Понравилось?
— Как вам сказать… На Севере интересно… Необычно…
— Люди у нас хорошие, — убежденно сказал он.
— Не все…
— Все не могут быть хорошими и одинаковыми, иначе бы получился муравейник — все на одно лицо… — Володя скомкал папиросу, взглянул ей в глаза. — Вот вы приезжайте к нам в Кусинск. Работать. Насовсем.
— Спасибо, — вздохнула она, потягиваясь. — Но что я там буду делать? Играть белым медведям?
— У нас белых нет, только бурые встречаются. А играть будете людям. Лесные люди очень любят музыку. Вот Иван Буратино, шофер начальника, подбрасывал меня до станции и попросил достать иголку для «Эстонии» — стерео. Без иглы, говорит, не возвращайся, поскольку жить без музыки не могу… Между прочим, в прошлом году у нас открылась в поселке музыкальная школа для детей и для взрослых. Многие учатся. Жаль, преподавателей нехватка. Вот бы вам было работы — на три ставки. — Володя говорил все это с жаром, глядя на свою собеседницу, и не мог представить ее, тонкую, модную, среди деревянных домов, двухметровых сугробов, грубых мужских разговоров лесорубов и понимал, что весь его запальный призыв уходит в «свисток». Но он приглашал искренне, как искренне приглашают в дом редкого гостя, зная наверняка, что он никогда не придет.
Лида долго молчала, все так же безучастно разглядывая кисти рук с тонкими, идеально ухоженными пальцами. Потом неожиданно глянула на Володю и смущенно сказала:
— Давайте выпьем вашего вина.
— Правда?! — Он вскочил так резко, что стульчик громко хлопнул о стенку вагона. Через полминуты он принес из проводницкого купе два чистых стакана, откупорил бутылку и налил понемногу вина. Наливая, он помнил, что перед ним интеллигентная москвичка, потому стаканы нельзя наполнять до последней кромочки. Пока он делал это, Лида внимательно наблюдала за ним, забившись в угол своей полки и по-домашнему подобрав под себя ноги. Третий, освободившийся от чая стакан, Володя наполнил почти до края.
— Я сейчас, — сказал он и, захватив стакан в подстаканнике, отправился к бригадиру. Тот, в рубахе и подтяжках, еще более грузный без форменного кителя, сосредоточенно заполнял какой-то бланк. Сидельников поставил перед ним «чай без ложечки», взмолился: — Батя, крутни «Историю любви». Во как нужно!..
— Какую историю? — не понял бригадир.
— Френсиса Лэя. Она у тебя первой на пленке записана.
— А-а-а… эту, — бригадир покосился на часы, потом на стакан с вином. — Время отбоя приближается, не положено вроде…
— Только одну вещь, — просил Володя. — До отбоя еще двадцать минут. Перемотай… Момент дела…
— Что тебе так приспичило?
— Надо! Судьба решается!
— Судьба? — Бригадир глянул на Сидельникова с понимающей ухмылкой. — Если судьба — тогда ладно, — и нажал клавишу обратной перемотки. — В четвертом купе судьба-то? Гляди…
Сидельников подумал о том, что бригадир все знает о пассажирке из четвертого купе, и это почему-то ему не понравилось. Он не ответил, стоял, как на иголках, и ждал, пока открутится пленка. Когда она открутилась, бригадир нажал толстым пальцем нужную клавишу и тут же щелкнул тумблером «трансляция». По вагону поплыла «История любви». Володя метнулся в свое купе с таким чувством, будто совершил лучший в жизни поступок.
— Ваша работа? — спросила Лида. — Заказали… как в ресторане…
— Мне через десять минут выходить. Давайте выпьем, — попросил он. — Очень хочется выпить с вами под эту музыку. — Он поднял стакан и потянулся чокаться.
— За что же мы будем пить? — спросила она грустно. — За бездарно прожитый день?
— Давайте лучше за наступающий. — Сидельников легонько коснулся ее стакана своим и сразу выпил. А женщина слегка пригубила вино и, скрестив на груди руки, держала стакан у рта, не то смакуя, не то раздумывая: пить ли ей до конца?
За окном мелькнули первые огоньки городской окраины. Поезд рвался из таежной темноты навстречу острову света, затерянному в далеком далеке от мировых столиц. С каждой секундой этот свет все ближе подступал к вагонному окну, слепил его тысячами больших и малых, далеких и близких электрических лучиков, преломлявшимся и причудливо преломлявших друг друга.
Над головой звучали последние аккорды «Истории любви». Володя знал, что это последние, и уже не отмотать пленку, не прокрутить заново еще разок, как он это делал у себя дома.
Поезд притормаживал у станции. Сидельников снял с крючка полушубок и одним отработанным движением надел его на себя.
— Уже… приехали, — проговорила Лида будто со сна. и торопливо спросила: — Как вас зовут?
— Какая разница, — сказал Володя. — Если вспомните, называйте как хотите. Ведь мы никогда не встретимся… Лида.
Она пораженно глянула на него и поднялась с полки.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я все знаю. — Володя торопливо застегивал пуговицы. — Умею угадывать мысли на расстоянии и предсказываю, что все у вас будет хорошо. Желаю вам счастья… Большого, большого. — Он уже стоял в проходе и раскинул руки, пытаясь показать, каким огромным должно быть это счастье, и зацепил кого-то в коридоре. Это оказалась Никифорова.
— Чего размахался, как ветряк? — незло проговорила проводница. — Торопись… Билетик возьми. Пригодится к авансовому отчету.
— Отчитаемся, — небрежно обронил Сидельников, сунув билет в карман. Он никогда не ездил в служебные командировки и не знал, что все билеты и квитанции надо хранить для бухгалтерии, иначе не оплатят расходы. Да если бы и знал — было не до того…
— Давай, давай, леший, — по-матерински бубнила проводница, шагая к выходу впереди Володи и размахивая фонарем. — Развеселил девку-то… Развеселил… Оклемалась немного… Красивая, чертяка…
— Частично есть, — согласился Володя. Он обернулся. Лида стояла у двери своего купе и смотрела ему вслед. У Володи защемило внутри, запрыгало где-то под ребрами. Захотелось вернуться, сказать Лиде какие-то важные слова. Но он не знал, что надо сказать или сделать, да и возвращаться было поздно: стоянка поезда всего пять минут. Много ли скажешь за это время…
Он поднял руку, приветливо помахал ей. И она ответила тем же, как-то грустно и рассеянно улыбаясь.
Проводница уже открыла дверь и протирала тряпкой поручни. К вагону торопились новые пассажиры. Среди них Володя увидел высокого молодого человека спортивного вида. Он был в модном пальто с шалевым воротником и в такого же меха шапке с козыречком.
— Этого в четвертое не пускай, — шепнул Володя проводнице. — Поняла? Ни в коем случае…
Никифорова опытным взглядом окинула новых пассажиров и сразу догадалась о ком шла речь.
— Ревнуешь?
— Частично есть…
— Ишь ты, ревнитель какой… Раз, два — и в дамках…
— Прошу, — настаивал Володя, чувствуя потенциального соперника в этом, в шапке с козырьком, который показал свой билет и неторопливо, с чувством достоинства, вошел в тамбур.
— Место укажу потом, — крикнула ему вслед проводница и метнула в Сидельнкова насмешливый взгляд: издевалась.
— Смотри, мать, — шутливо пригрозил Володя. — Если что, в другой раз высажу тебя с поезда на ходу… — Он направился по высокой платформе к четвертому купе. Лида стояла у окна, упираясь длинными руками в столик и, кажется, ждала его появления. Они посмотрели друг на друга через окно, улыбнулись. Дверь в коридор была открыта. Володя увидел, как подошел и остановился напротив купе тот спортивный, в шапке с козырьком.
Поезд тронулся и поплыл, поплыл — в темноту…
* * *Предсказания Ивана Буратино не сбылись. Сидельников приехал на такси в гостиницу «Центральная» и не обнаружил там никакой толпы. Ни в вестибюле, уставленном модными креслами, ни у окна администратора не оказалось никого. Правда, на стойке красовалась табличка «Мест нет». Симпатичная такая табличка, обрамленная северным орнаментом, похожим на оленьи рога. Но Сидельников не поверил написанному и обратился к пожилой женщине, неторопливо попивавшей из большой чашки чай с баранками.
— Вам надолго? — спросила дежурная, отхлебнув из чашки.
— Дня на два-три.
— Могу предложить только люкс. Пять рублей в сутки…
— Какой разговор! Всю жизнь мечтал пожить в люксе!
Люкс оказался двухкомнатным: одна комнатка совсем маленькая, другая побольше. Из крохотной прихожей открывалась дверь в совмещенный санузел. Сидельников разделся, по-хозяйски осмотрел все помещения, для порядка опробовал краны: холодная и горячая вода лилась исправно, сливной бачок унитаза журчал вполне напористо.
На тумбочке, рядом с деревянной кроватью, стоял телефон. Володя вдруг пожалел, что нет у него в этом городе ни одного знакомого, кому можно было бы позвонить. И все-таки он из любопытства поднял трубку и поднес ее к уху, надеясь услышать протяжные гудки. Но вместо гудков женский голос сказал: «Четвертая слушает». Сидельников не отозвался, легонько опустил трубку на аппарат, отошел в угол и сел в глубокое кресло, выбросив вперед ноги, как это часто делают герои кинофильмов, особенно заграничных. Он устало прикрыл глаза и подумал о том, что второпях не разузнал толком у Козюбина, в какие организации надо обращаться прежде всего и где эти организации находятся. Ладно, разберемся, решил он. Главное, устроился в гостинице запросто, да еще в «люксе». А Буратино… «бронь министерства», «десятку в паспорт»… Трепло. Но про иголку все-таки надо не забыть… Музыка — дело святое… И вдруг вспомнилась «История любви», поезд, соседка в купе. Володя отчетливо представил Лиду и напротив нее за столиком — симпатичного высокого мужчину, наверняка заслуженного мастера спорта. Они сидели, мило беседовали и допивали Володькино марочное вино…
