Златослава Каменкович - Опасное молчание
Севиль постоянно думала о чем-то своем и не прислушивалась, о чем шепчутся Саша и старший сын хозяйки. Севиль знала еще от Анфисы, что Полиен работает на судостроительной верфи плотником, что руки у него золотые, сердце тоже золотое, да вот зрение никудышнее, поэтому и на матросскую службу не берут.
Как-то, откинув рядно[5], которое заменяло дверь в их новом жилище, влетел в сарай Саша, едва удерживая в руках чудесный парусник.
— М-маманя! Гляди! Это П-полиен — мне!
В глазах Саши радость, совсем детская, какой Севиль давно уже не видела.
Около сарая стоял Полиен, медленно набивая табаком трубку. Он был смущен и доволен, что игрушка пришлась по душе мальчику.
А Севиль, собрав все самые добрые русские слова, какие она знала, покраснев как мак, поблагодарила молодого хозяина.
Через несколько дней, когда Севиль раздувала самовар, помогая хозяйке стирать белье, во двор неожиданно вошла Анфиса с ребенком на руках.
Севиль бросилась ей навстречу.
— Не подходи ко мне близко, — устало присела на камень Анфиса.
— Господи, что случилось? — стряхивая мыльную пену с рук, выбежала из-под навеса старшая сестра.
— Не подходи, не подходи!.. В поселке людей косит холера! Я уже схоронила Машутку и Васятку. Вот… с Колькой остались… Одежу нашу надо дотла… И выкупаться нам…
Да, Анфиса поняла, о чем спрашивали глаза Севиль.
— Сперва Василиса… потом и Платошка… Марфа еще живая была, когда я тайком… на лодке… Карантин кругом…
Когда все страхи улеглись, Анфиса глазам своим не поверила: Севиль и слезинки не обронила, узнав о смерти Платона.
Уплывали дни за днями. Прошлое тускнело, новая жизнь властно брала свое.
Осенью, когда обычно на слободке «играли свадьбу», Полиен обвенчался с Севиль.
Саша полюбил отчима больше, чем родного отца. С годами Полиен научил его задумываться над печальной судьбой тружеников, вселил в душу мальчика светлую веру в людей и любовь к ним. Научил бороться за счастье обездоленных.
От брака с Полиеном у Севиль родилось трое сыновей. Но в живых остался только старший, Николай, большеглазый, чернобровый, удивительно похожий на Сашу и свою мать. Вот ему, Николаю, с годами и было суждено стать отцом Евгения Кремнева.
Рассвет застает Петра за письменным столом. Подхваченный горячей волной счастья, он пишет страницу за страницей.
На башне горсовета часы пробили восемь, но он этого не слышит. Слишком громко стучит собственное сердце молодого писателя: «Да ведь это же начало романа!..»
Покинутый ребенок
Мелана вернулась домой под утро. Мать за всю ночь не сомкнула глаз. Обычно такая кроткая и мягкосердечная, она строго сказала дочери:
— Будь жив отец, он проучил бы тебя! А то ты как лодка без весел…
— Я выхожу замуж, — неожиданно объявила Мелана. — Уеду отсюда. Так-то будет лучше, чем прозябать гардеробщицей в театре, — и взглянула на мать беспечно, но без малейшего оттенка радости.
Мария стояла, прижав к груди руки, ее бил озноб. Такое с ней было, когда из этой дворницкой в сорок втором году выносили отца Меланы, убитого гитлеровцем возле самого дома. В тревоге за жизнь больного внука Орест выбежал на улицу после комендантского часа, чтобы привести врача, который жил в доме через дорогу, и получил гитлеровскую пулю.
Все в матери возмущалось легкомыслием Меланы. Ей самой пришлось обвенчаться в тридцать лет. И не потому, что никто не сватался. Жених был. И Орест любил ее больше жизни. Но прежде в Польше, если швея выходила замуж, хозяева старались под разными предлогами отделаться от нее. Что за работница, если у нее муж, а там еще расплодятся дети!
Мария шила детскую одежду. Каждый день она видела здоровых, веселых Янеков, Анджееков, Анночек, Мариночек, которых богатые родители наряжали, точно кукол. Владелица мастерской пани Витвицкая всегда была довольна Марией. Девушка никогда и словом не возразит, если приходится под праздники работать даже по восемнадцать часов. А обычно — двенадцать. Но как только хозяйка узнала, что Мария ждет ребенка, она сказала, что на место замужней женщины имеет десять, двадцать девушек… И незамедлительно рассчитала ее. А Орест так часто оставался безработным. Но были любовь, согласие, и это скрашивало их жизнь…
— Почему же ты не привела сюда этого человека? — спросила мать.
— Сюда? — хохотнула Мелана, — Он художник, мама. Известный.
— И, наверное, уже немолодой? Есть семья?
— Жены нет, — поспешно успокоила Мелана, умолчав о возрасте художника. — Была… сожительница. У нее дочь от Димарского, это фамилия художника.
— Побойся бога! — рассердилась мать. — Есть дочь, значит — она ему жена. Слов нет, тебе семья необходима, но зачем же отнимать счастье у других?
— Не кричите, мама, разбудите Марика.
Мария перешла на полушепот.
— Это непорядочно. Вспомни, как ты плакала, когда Иванишин отказался от тебя и ребенка.
— Почему же со мной так жестоко поступили? Что я сделала родителям Алексея? Зачем они так враждебно настроили его против меня? Почему разбили нашу семью?
— По-твоему… из-за этого надо разбивать другие семьи? — голос матери задрожал.
— Боже, там нет семьи, я же тебе объясняю! — пожала плечами Мелана. — Он даже не должен оформлять развод, потому что… он свободен.
— Это он тебе так сказал? Но не всему нужно верить.
— Ах, мама, я сама видела его паспорт, — солгала Мелана. — Это порядочный человек, он на мне женится.
— А как же… Марьян? Или… ты не сказала, что у тебя есть сын?
— Я ничего не скрыла. Только стеснялась показывать, как мы живем.
— Бог с тобой, — печально вздохнула мать. — Позор хуже смерти. Поэтому хорошенько подумай. Одно знаю, если этот человек тебя полюбит, он должен понимать, что ты не можешь бросить своего ребенка.
— А его отец? Пусть он себе живет беззаботно? Нет, пусть Алексей понянчится! Я тоже хочу, пока молодая, пожить для себя!
И Мелана уехала с Димарским в Карпаты.
Вместе с художником, словно перешагнув порог незнакомого дома, Мелана знакомилась с бытом и жизнью гуцулов. Они гуляли на веселых живописных свадьбах, подолгу смотрели и восторгались отчаянной до дерзости смелостью плотогонов на Тиссе.
— Мелася, любовь моя, теперь я знаю, что скажу новое слово в живописи, — уверял Димарский.
В образе молодой гуцулки с младенцем на руках Димарский запечатлел Мелану. Эта картина, полная свежести красок, звучала как гимн материнской любви. Мелана послужила художнику моделью еще для нескольких превосходных картин.
Предвкушая успех выставки своих новых произведений. Димарский спешил в Киев.
— Игорь, прошу тебя, останемся во Львове хотя бы на один день, — умоляла Мелана. — Я хочу повидаться с мамой и сыном.
Даже слезы Меланы не могли сломить Димарского. Так она дома и не побывала.
Приехав в Киев, они сняли две комнаты в квартире вдовы знакомого художника. Мелана закружилась в вихре забот: покупки, портниха, парикмахерская, театр, банкеты.
Часто, ложась уже под утро, Мелана клялась себе, что завтра непременно напишет матери письмо. Но наступало завтра, надо было снова торопиться на выставку или встречать на вокзале кого-то из именитых художников. Затем банкет. А новый день снова был чем-то заполнен.
Хотя Димарский был уверен, что его законная жена охотно согласится на развод, все получилось иначе.
Приятель Димарского, какой-то деятель из Союза художников, худосочный человек с лицом фавна, как его изображают в античной мифологии, однажды утром поднял художника с постели.
— Говори, она еще спит, — услышала Мелана приглушенный голос Димарского.
— Читай. Я, конечно, не дам хода этому заявлению, но… ты же знаешь Лену?
Молчание.
— Вот зловредная дрянь! — ругнулся Димарский: — Я ей оставил квартиру, мебель, даю ежемесячно триста рублей на содержание дочери… Ужас, какая безвкусица: «Димарский прошел через мою жизнь, подобно равнодушному путнику через молодой весенний луг. Разжег костер, сварил себе пищу и зашагал дальше. Что ему за дело, будет ли из-под пепла, на обугленной земле еще когда-нибудь зеленеть молодая, свежая трава?..» Идиотка!
— А с этой у тебя серьезно?
«Любовь —Над миром поднятый маяк,Не гаснущий во мраке и в тумане»… —
прошептал Димарский.
— Ого, Шекспир!
— Мелана — моя Саския…[6] Я сейчас работаю как никогда легко и много.
Димарский употребил всю свою осторожность, твердость и даже решимость, но добился лишь того, что жена закрыла глаза на его связь с львовянкой. Дать развод отказалась.
Как-то на рынке Мелане завернули яблоки в газету. Дома, развернув покупку, она прочитала на третьей полосе очерк Алексея Иванишина, который ее очень взволновал. И Мелана начала ежедневно покупать эту газету, жадно просматривая каждую страницу.
