Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…
Ну, это вы уже знаете, что Олег Николаевич приехал до нее после войны. И стал он, приехавши, служить по гражданской части в райисполкоме. Сперва они у Митрофаненков жили, после квартиру им представили и они с нашей улицы съехали. Маня Митрофаненкова их посещала, а уж я от нее знала, как они ладненько живут, в полной любви и согласии. Потом у них мальчик нашелся, Володечка. А уж после услыхала я от Манн, что Олег Николаевич стал погуливать на стороне. И одну мне Маня женщину называла, и другую, с какими он вроде ухажерствовал, но я тех женщин не знала и, честно сказать, не верила ее словам, потому как часто встречала Нину Александровну с Олегом Николаевичем и как-то несхоже было, чтоб что-то у них не ладилось. Очень они былп замечательная пара: и она красивая, и он не хужей. Бывало, завсегда постоят со мною, поговорят, пошуткуют, про Мишу расспросят: как ему в городе Одессе живется да как с ученьем? И в гости меня звали, только я не ходила: какой, думаю, им, молодым, интерес со мной заниматься? А потом один раз пришла до меня Нина Александровна, веселая такая да шутливая. Я ей письмо от Миши прочитала, она про своего Володечку рассказала: какие он уже слова говорит да как смешно их выговаривает. От так посидели мы с ней, побалакали про разное. А после она как бы со смехом и просит: «Бросьте мне, Устя Ефимовна, на карты. Что там меня дальше в жизни ожидает?» Я карты раскинула и давай ей плести, как ее трефовый король любит, да про то, что по службе ему продвижение падает, и все с лучшей стороны ей рисую. Она не дослушала, смешала мои карты и засмеялась: «Ах, Устя Ефимовна, неправда все это!» С тем и ушла.
А потом я опять узнаю от Мани: совсем загулял Олег Николаевич, попивает крепко и по ночам домой не является, Маня все тех женщин виноватила, считала, что сами они ему на шею цепляются, а я — его, потому как выходило, что несамостоятельный он. Так, примером, с год у них такой жизни прошло. И опять как-то заходит до меля Нина Александровна. На этот раз с Володечкой. Он во-он там, за хатой, игрался, а мы с нею на крылечке сидели. Она тогда сильно печальная была и больш молчала. Скажет словечко — и молчок. Я, чтоб развеять ее, сама говорю: «Давайте я вам на карты брошу. Чего они интересного нам посулят?» Она головой покачала и отвечает: «Не нужно, Устя Ефимовна, все я без карт знаю. Я ведь уезжаю завтра, это я проститься пришла». — «Не надо бы уезжать, — говорю я ей. — Вы обое молодые, склеите еще свою жизню». — «Нет, — отвечает, — уже ничего не склеишь. Любила я его, потому все прощала. Но больше не могу…» И предстаньте, уехала она от него с Володечкой, до своих отца с матерью уехала. Сколько-то времени Манина Катя переписку с ней имела, а потом и Катя замуж вышла, в Гомель перебралась, и вся ихняя переписка кончилась. А он, Олег Николаевич, еще года с два тут оставался и очень нехорошую жизню повел: с одной сойдется — разойдется, до другой пристанет — отстанет. И до водки проклятой так прилипнул, что даже под заборами валялся. Его за это с разных служб снимали, а уж как с последней сияли, тут он и подался из города. А куда — бог его знает… Ну да его мне не жалко, а Нину Александровну я сильно жалела тогда. Да и теперь часто ее вспоминаю, даже во снах ее вижу…
Вот вы мне скажите, правда это или нет, что есть такие люди, которые никогда снов не видят?.. Есть, говорите?.. Надо же такое! А я вот ли одной ноченьки не упомню, чтоб снов не повидала. Даже средь дня притулюсь подремать — и враз пойдут всякие картины рисоваться. Так и эти самые тарелки небесные подавно наснились — смех да и только! Я вам сейчас про это дело расскажу, только курятник открою, пускай курочки спать садятся… Тю-тю-тю, цыпоньки!.. Ступайте, ступайте спать! Ишь, разгулялись у меня!.. Совсем стемнело, а они себе гуляют… Киш, киш!.. А ты чего сюда? Марш в свою будку! Хочешь, чтоб тебя петух клюнул?.. Ах ты, неслух! А ну, где моя хворостинка?.. Вот и сиди там, а вас я закрою, спите себе…
Может, и вы в хату зайдете, а то комары разлетались?.. Не хочете?.. Ваша правда, я сама люблю вечерком на дворе посидеть. Воздух сейчас хороший… шелковый да мягкий, не то что днем. Вон уже и звездочка зажглась, видите?.. Эта звездочка, сколько я тут живу, поперед всех зажигается. Я ее всегда ребятам своим показывала, когда маленькими были. Миша и теперь приедет и, как вечер займется, беспременно скажет: «Мама, смотрите, наша звездочка засветилась…»
Так вот про тарелки эти самые. Это с месяц назад приключилось. Воскресный день в аккурат был. Поднялась я утречком, еще роса не сошла, вынесла кабанчику, вернулась в сенцы, слухаю, кто-то калиткой стукает. Смотрю, аж это Проня Майборода заходит, вся корзинами обвешана, — на базар, значит, движется. Помните, я вам про нее говорила: как она требовала наговор с ее коровы снять? Ну да то все давно забылось, и Проня до меня всегда заходит, как в городе бывает. Теперь она совсем свянула, не то, что тогда была. А главное, левую руку у нее отбирать стало. Сперва, бывало, отнимет руку, да и отпустит, а последнее время рука усыхает. И знаете, и мазями она пробовала, и разными кварцами светилась, и не помогает… Ну, я ее в хату ввела, чайком напоила, как вот бы вас, и творит она мне: «Кинь, Устя, карты на Васю. Чует мое сердце, что его в живых уже нету». А я отвечаю: «Где ж у меня карты, Проня? Я их давно в печке спалила, потому что пустое это дело». И спрашиваю ее: почему у нее такие мысли насчет Васи? Потому, объясняет, что уже с полгода нет от него никакого слуху, а посылка, посланная ему, обратным ходом в Гречиху вернулась. А надо вам сказать, что Вася внуком Проне доводится, и сильно он невдачный у них получился. Еще хлопчиком был, так и тогда земля под ним горела: учиться не желал, а на всякую шкоду первый мастер был. На поездах зайцем катался, сады чужие чистил, финку себе завел — и чего только не творил! А получил паспорт — на Донбасс в шахту завербовался и там в тюрьму сел. Побились они там пьяные, он ножиком кого-то подрезал, и его за решетку аж на пять годков. Ну, а Проня, известно, жалела его, посылки в тюрьму слала и все домой его поджидала…
Вот она поплакала тогда, говоривши все это, потом умылась и отправилась со своим грузом на базар, пообещав мне, что зайдет еще с базару. И только она со двора, как во двор новые гости: Яша Назаренко с сыном Леней. Считайте, они мне по мужу моему, Ивану Харитоновичу, родней доводятся. Это ж племянница Ивана Харитоновича, Наташа, что кабанчиком меня наделила, замужем за Яковом, а Леня ихний сынок. А в тот день Яша Леню с поезда встречал, а тот на каникулы прибыл. Он в лесной академии учится, на тот год уже инженером по лесам будет… Так я приняла их, конешно, они свои вещи в сенцы внесли, потом умылись на дворе, а я тем часом завтракать сготовила. И так, пока они автобуса в село Гречиху дожидались, мы тут за столиком и сидели за разговорами. И вот тогда Леник про эти самые тарелки рассказал, а им ученые профессора говорили, да и сам Леник в книжках читал. Я, честно сказать, первый раз про такое слухала, да и Яша, отец его, про это не знал, потому как тоже очень сильно удивлялся…
Обождите меня минуточку, я платок из хаты вынесу, а то плечи холодит… А может, и вам чего дать спину накрыть? У меня куртка Мишина есть, капитанская, или так чего найду… А ты почему не в будке? Опять пришла чужие разговоры слушать? А ну, где моя хворостинка?.. Вот я тебе!.. Совсем ничего не видать в сенцах… Сейчас лампочку на секунду выщелкну… Так-то лучше будет, с платком… И вам курточку несу… Она легкая, хоть и на меху. Маша в ней по рыбу на озера ездит, на нее хоть ведро воды вылей — не промокнет. А сами вы слыхали про эти тарелки, что над землей летают?.. Ну, а я про это диво впервой от Леника узнала. Стал он тогда рассказывать, как они устроены и какие сигналы подают, да то, что их люди и над городом Прагой видали, и под городом Москвой они летали. А то говорил еще, что одна такая тарелка прямо на польскую землю села, близ самой речки. А там одна человек гулял. Так те, что прилетели, выскочили из тарелки, схватили его и забрали с собой на другую планету. Там его вроде бы года два продержали, а после опять на тарелку посадили, отвезли до той самой речки на польской земле, выпустили, а сами скрылись. Он после все это вроде бы в книжке описал и ту книжку в Америке все читают.
Ну, я это все слухала, слухала, дивилась, дивилась, а когда провела Яшу с Леником на автобус да легла подремать, тут и залетали у меня перед очами эти тарелки. Летают они по небу, огнем дышат, на луг садятся, а с них не то люди, не то змеи спрыгивают. И сама я на тарелке летаю, и Проня Майборода летает. А потом и Васю, Прониного внука, увидала: как он с тарелки прямо в речку занырнул. И такого страху мне наснилось, что я спутанная проснулась и обрадовалась, что все это сном было… И только это я, знаете, чуток в сознанье вошла, как опять калиткой стукают и Проня с базару с пустыми корзинами идет. Села она вот на это местечко, где вы сейчас, и колоду карт нераспечатанных на стол кладет. «Как хочешь, Устя, говорит, а погадай мне на Васю». Я свой сон еще в голове держу, карты раскидываю и говорю ей, чтоб радовалась она: летит, мол, Вася на машине и с минуты на минуту к родному дому принырнет. И что ж вы думаете? Сказала, как припечатала. Проня в Гречиху ворочается, а дома внук сидит. Только так дело повернулось, что недолгой радость ихняя была. На той неделе была у меня Проня и жаловалась страшенно. «Ох, Устя, говорит, лучше б соврали твои карты и не воротился он. Совсем он там спортился, нет с ним никакого сладу. На отца замахивается, меня не иначе, как старой кочергой обзывает. Отец заявил, чтоб убирался, куда знает, так он пятьсот рублей требует, а не то стращает хату спалить…» И скажите вы мне, отчего это так бывает, что у одних отца с матерью так дети разнятся? У них двое парией — золото хлопчики, а этот вот какой сорви-голова. Слава богу, что теперь шайки всякие да бандиты лесные перевелись, а то б он у них за атамана стал. Вы про эти шайки только слышать могли, а я помню. После войны они по здешним лесам с год промышляли. По ночам в село заскочат, скотину порежут, хлеб заберут… Бабы в то время страхом страшились на базар в город ходить: встренут по дороге, все из корзинок выгребут, да еще и надглумиться могут. Полицаи и тех шайках скрывались, старосты и другие всякие паскудники. Потом их, конечно, переловили…
