Радий Погодин - Река (сборник)
— Да и сам не пойму, — откликнулся Афанасий Никанорович. — Третью пробку вворачиваю — перегорают. Словно нечистая сила их жжет. А ну, попробуй ты, у тебя рука детская — непорочная, черт с тобой вязаться не станет.
Васька пробку ввинтил. И при вспыхнувшем свете увидел Анастасию Ивановну. Она стояла в дверях своей комнаты, бледная, обмякшая, и в глазах ее, сухо блестящих, кристаллизовалось какое-то окончательное решение.
Окончательное решение у нее вышло такое: с Афанасием Никаноровичем порвать навсегда и забыть, потому что он такой человек ветреный, что за любовь к нему ей черт язык показал.
Васькиной маме она объяснила под вой примусов:
— Вот так, Антонина. Рожа мерзкая — светится. И язык вывален, как у пса в жару. Прямо перед моим носом — рукой достать.
Мать подозрительно оглядела Ваську. Васька возмущенно пожал плечами, отчего по всем швам его тесной одежды пошел треск.
Анастасия Ивановна собрала вещички Афанасия Никаноровича, которые он к ней потихоньку перетащил, в основном одежду.
— С богом, Афоня. Наша с тобой жизнь — грех, если мне черт привиделся.
— Настька, одумайся — кричал Афанасий Никанорович. — Я тебя, дуру, люблю. И никто тебя так не полюбит. А черта мы с Васькой нарисовали для психологии, чтобы дальнейшую борьбу повести с твоею серостью. Васька, неси черта
Васька полез под шкаф — черта там, естественно, не было: Васька тем чертом уже девчонок пугал и других слабонервных, подводил их к сараю старухи Полонской-Решке, бывшей гадалки. Иногда вместо черта появлялся перед щелястой дверью заспанный Петр Мистик, гадалкин сын, с бледным, как луна в дождь, лицом, взрослый мужик, контуженный в империалистическую войну. Много больных и контуженых толклось в городе с империалистической и с гражданской, после голодного тифа в Поволжье, после пожаров и недородов, ящура и дурного глаза.
Сейчас старуха Полонская-Решке в компании с отставной смешливой монахиней Леокадией стегала на продажу ватные одеяла.
— Пропал черт, — сказал Васька. — Нет черта. Афанасий Никанорович взял чемодан и пошел к дверям.
— Ладно, Анастасия Но знай, если со мной что случится, ты виноватая будешь. Не простят тебе святые угодники такого коварства. Ой, Анастасия, я все наперед и насквозь вижу. — И он ушел пятясь, как будто уже видел за спиной Анастасии Ивановны черный сатанинский огонь.
А она, напротив, после его ухода была светлая, тихая и ласковая. Ваську называла слад ты мой, кормила яблочным пирогом и расспрашивала, как же это они черта смастерили.
Однажды, спустя примерно месяц, придя из школы, Васька застал в кухне Афанасия Никаноровича в желтых перчатках и бежевом пушистом шарфе.
— Ключи-то у меня остались. Не отобрала, — сказал Афанасий Никанорович. — Сижу, тебя жду. Будем Настьке наказание делать.
— Я не буду, — сказал Васька. — Хорошая тетка.
— В том-то и дело, что хорошая, была бы плохая, я бы ее, заразу, отринул бы, у меня баб от Стрельны до Сингапура, а то-то и оно, что хорошая, замечательная даже — потому ее жаль. Ей без меня жизни нет. Будем ей делать внушение. Будем ей стенающего покойника показывать, чтобы она меня обратно пустила. Как думаешь — дрогнет? Не дрогнет — в море уйду. Засушила меня суша.
— Зачем вас пускать, у вас своя комната есть, — сказал Васька.
— Пускать в смысле любви.
— А без меня не можете этого стенающего покойника наладить?
— Как же без тебя? Ты же должен мыть ноги. И еще одного надо ассистента, на язык крепкого и непугливого. — Афанасий Никанорович поднял крышку с кастрюли со щами, начерпал в тарелку, не разогревая, со дна — погуще и принялся хлебать. — Когда я здесь утвержусь, мы с тобой по малярному делу зарабатывать будем по вечерам — надо и твоей мамке помочь. Думаешь, ей, сердечной, легко тебя, лоботряса, тянуть? — говорил он с набитым ртом. — Ты вон сколько ешь — по кастрюле щей в день. И каждый раз с говядиной.
Васька понимал, что говорит Афанасий Никанорович про малярный заработок для заманивания его в сомнительное дело, но он уже был согласен, потому что помощник требовался смелый и на язык крепкий — значит, дело рискованное.
— В ассистенты пригласи свою Нинку.
На свою Нинку Васька не обижался — все так говорили, словно Нинка была ему сестра, да и он сам ловил себя на словах вон моя Нинка идет.
— Она же девочка, недоросток, — возразил он. — Клоп.
— Нинка в корень смотрит и любовь видит, хоть и недоросток и клоп. А ты велика фигура, да дура. И все, и все. Беги за Нинкой.
Когда Васька Нинку привел, Афанасий Никанорович спросил:
— Объяснил ей мою ситуацию?
— Она знает. Все в доме знают.
Афанасий Никанорович перчатки снял, и шарф снял, и пальто снял. Он любил тона светлые, и костюм на нем был светлый и джемпер белый с низким мысом, а туфли на нем были светлой замши с коричневым лаком и рубашка шелковая коричневая.
— Умереть, какой вы красивый, — сказала Нинка.
— Не в этом дело сейчас. — Афанасий Никанорович тяжело и грустно вздохнул. — Стенающий покойник делается так… Я стану ближе к окну — занавески задернем. Ты, Васька, передо мной встанешь на расстоянии шага. Я тебе на плечи руки положу, на мои руки ты, Нинка, положишь подушку. Ты, Васька, голову наклонишь и руки вытянешь. На твои руки мы мои штиблеты наденем. Потом ты, Нинка, покроешь все это простыней. Только мою голову, запрокинутую, оставишь открытой и штиблеты. На грудь — свечку. Вот свечка. — Афанасий Никанорович достал свечку церковную, восковую, тоненькую, из буфета и розетку достал оттуда же. Приплавил свечку к розетке. — На грудь покойнику. Свечка мало света дает и тот телом загорожен, так что ноги окажутся неразличимыми. А мы будем тихо, но жутко стенать и покачиваться, как бы в воздухе воспарять. Давайте прорепетируем.
Комната Анастасии Ивановны была узкая, вдоль стен заставленная, так что стенающий покойник разместился только-только в проходе.
Нинка все сделала по плану. Свет выключила. За шкаф спряталась.
Отрепетировали они покачивание покойника, как бы парение в воздухе, и тихое жуткое стенание.
С улицы свет не проникал: на окнах висели тяжелые шерстяные гардины с вышитыми на них цветами лотоса, доставшиеся Анастасии Ивановне, как и вся обстановка, в наследство от архивариуса.
Анастасия Ивановна приходила домой в шесть.
В шесть они уже стояли в готовности. Но им пришлось стоять до семи. Как только они услышали побрякивание ключа в наружной двери, Нинка зажгла свечку и спряталась за шкаф.
Затянули они стенание и услышали, как шаги Анастасии Ивановны замедлились. Потом услышали, как приоткрылась в комнату дверь. Услышали, как Анастасия Ивановна охнула…
Нинка рассказывала — она, конечно, из-за шкафа высунулась, — Анастасия Ивановна как увидела стенающего подойника, а зрелище это оказалось действительно жутким даже для пионерки Нинки, так и присела, и совсем упала бы, но за косяк уцепилась, и, собрав все свои силы, выпрямилась, и, только выпрямившись, но все же отступив на шаг, прошептала:
— Афонюшка, зачем ты меня мучаешь? Зачем ты для меня всякий страх придумываешь?
Афанасий Никанорович сбил Ваську в сторону, отчего чуть не получился пожар — свечка на простыню упала, дыру прожгла, и в один прыжок оказался рядом с Анастасией Ивановной, держа ее за руку.
— Я у тебя дома была, — сказала Анастасия Ивановна. — С твоей женой разговаривала. И дочь твою видела — красивая девушка… Жена мне сказала, что она тебя насовсем выгнала и чтобы я тебя забирала. Мол, надоели ей за двадцать лет твои художества.
— Так мне ж с ними петля, Настенька, — сказал Афанасий Никанорович. — Постные они, как пахтанье. Скучные, как елей. Я от этой стоячей воды ходил с артелью — золото мыл. И в кочегары определился дальнего плавания.
Васька выбрался из простыни, чихая от запаха паленого полотна. Нинка включила свет. Афанасий Никанорович стоял в полосатых носках и пальцами шевелил.
— Идите-ка в кухню, чайку поставьте, — приказал он, а Анастасии Ивановне сказал: — Я, Настенька, торт купил Полено и конфеты Пиковая дама. Смешно, правда, торт Полено? А мои этого не понимают. Им хоть Камнем торт назови, и бровью не поведут, так и съедят.
Когда кипяток вскипел и Васька с Нинкой сели пить чай с тортом и конфетами, в кухню вышел Афанасий Никанорович с полотенцем.
— Горячий компресс Настеньке на голову, — сказал. — Знобит ее, и зубы стучат. — Был в тот момент Афанасий Никанорович бледный. — Довели женщину, достенались, — прошептал он. — Хоть и малые вы, а я вас не постесняюсь, скажу: мне без нее — труба.
С малярным заработком Афанасий Никанорович Ваську не обманул. Стал брать его с собой отделывать квартиры растратчикам — именно так называл он своих клиентов.
— Культурному человеку, профессору или народному артисту, качество подавай — ровность. Чтобы чисто и без полета фантазии. В кабинете — вертикальная полоса сдержанная, обой темно-вишневый или темно-зеленый. В спальной — под ситчик или с розанами. В гостиной обой золотистый, можно ультрамарин. На ультрамарине золотые багеты хорошо блестят. В коридоре — строго. В кухне, уборной и ванной — кафель. А растратчик, он дворец хочет. Чтобы коридор у него был под мрамор, сортир под малахит, ванная руж-бордель. Пилоны, зеркала, антаблемент, розетки. Некоторые плафоны просят с изображением себя в римской тоге. Короче — альфрее. Мы ему альфрее и запузырим.
