Виктор Вяткин - Последний фарт
— Лена, Леночка! Осторожней! — крикнула Лиза.
Леночка, не останавливаясь, оглянулась и, вскрикнув, села на камень. Звеня, покатилось ведро, посыпались ягоды. Полозов бросился к Лене. Подбежала и Лиза.
— Подвернулась нога. Кажется, растяжение, — Лена оперлась локтем о землю, приподнялась.
Полозов поднял ее. Но лишь, только Лена оперлась носком о землю, как на ее глазах блеснули слезы.
— Не могу. Придется вам пойти в поселок и прислать лошадь. — Она снова опустилась на камень.
Лиза осмотрела ногу сестры. Нога распухала на глазах, и уже темнело, а до поселка и за два часа не обернуться.
— Вот что, Леночка, оставлять вас тут нельзя. Вы можете кричать, бить меня даже, но я все равно вас понесу! Силы у, меня, слава богу! — Полозов поглядел на свои большие руки. — Начинайте, что вам больше по вкусу. Или постарайтесь побороть свое недоверие.
— Попробую! — болезненно улыбнулась она.
Он бережно взял ее на руки. Лена закрыла глаза и только покусывала от боли губы.
— Почему вы так недоверчиво относитесь ко мне? — спросил он тихо. — Верно, я неотесанный, но, ей-богу, не такой уж безнадежный.
Леночка не ответила и покрепче ухватилась за его шею. Лиза шла сзади с двумя ведрами.
— Вам больно?
— Не больно! — ответила она тихо.
Ее глаза сейчас были добрыми и печальными.
— Не надо рассматривать меня. — Лена припала к его плечу головой и закрыла глаза.
Полозов пошел медленнее, поджидая Лизу, Выплыла большая луна. Лиза нагнала их и спросила глазами: как? Он улыбнулся и качнул головой. Пошли молча. Полозов даже удивился, как быстро показались крыши поселка. Было приятно нести этого большого и капризного ребенка. Стараясь мягко ступать, ой подошел к дому Попова.
— Ну, вот и приехали, — сказал он Леночке и осторожно посадил ее на скамейку.
— Спасибо вам… — Она как-то по-другому посмотрела на него и, прихрамывая, пошла к крыльцу. Лиза помогла ей подняться на ступеньки. В дверях Лена оглянулась. — Напрасно мучила вас, возможно бы, и сама… — И нежная улыбка скрасила ее бледное лицо.
Лиза вернулась и протянула ему руку.
— Одни огорчения. Не приглашаю, придется заняться сестрой. Да и завтра рано вставать. Возможно, придет пароход, и муж поручил подготовить кое-что для отправки.
— Вам нужна помощь?
— Если сможете помочь, пожалуйста. К семи утра я буду в складе. — И она поспешно ушла.
Пурга крутила снежные спирали, застилая тайгу белесой мглой. Втягивая голову в воротник, Полозов пережидал порывы ветра. Олени падали на колени. Он ловил сердитое бормотание Софи, гортанный окрик Бориски и снова шагал. Впереди маячила длинная фигура Канова. Они по очереди пробивали дорогу.
Когда Полозов ввалился в зимовье и обессиленно растянулся на нарах, Канов уже разжигал в углу железную печурку. Ветер налетал с такой силой, что тушил огонь и маленькая избенка вздрагивала. Казалось, вот-вот она накренится и запрыгает по сугробам, как пустой спичечный коробок.
Канов упрямо растапливал печурку. Был он неутомим и, казалось, не знал усталости.
Полозов попытался встать, но задубевшая шуба держала. Он закрыл глаза…
Только в феврале удалось выбраться из Олы. Дорога оказалась тяжелой и отнимала все силы. А тут еще тянули каюры. То устраивали дневки, то давали отдых оленям, пускали на выпас, а затем по нескольку дней искали их по тайге. Наконец собрались.
Дней через десять после выезда транспорт обогнала собачья упряжка с богатым эвеном. Это было видно по резным нартам, огромной медвежьей дохе и почтительности, с какой смотрели на него каюры. Он даже не остановился, а едва притормозил нарты, проезжая мимо старшего каюра Александрова. С этого дня каюры точно задались целью отделаться от Полозова и его товарищей.
Вечером Александров распряг оленей и, жалуясь на плохие корма и глубокие снега, заявил:
— Олешки сопсем ослабли. Люди устали.
И дорогу пришлось пробивать старателям, да еще дожидаться Александрова. И теперь они еще ползут на перевале, и кто знает, не задержатся ли опять в этом зимовье? Дрова в печи разгорелись. Затрещала труба, загудела. Пламя забилось в дверках. Приятное тепло разморило Полозова.
Проснулся он от нестерпимой жары. Старатели уже поели и, оставив для него котелок похлебки, лежали на нарах раздетые до белья. Подъехал Александров. У открытой дверки печи с застывшими лицами сидели каюры.
Полозов сладко потянулся и вышел из зимовья. Пурга кончилась. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают лиственницы, как гудит выдыхаемый воздух и клубами пара кутает лицо. Острый холод сразу же проник под одежду, будто он выбежал голым.
Выглянуло солнце, снег стал розовым, и туман напоминал стеклянную пыль, зависшую над землей, и она, мерцая, переливалась багровыми отсветами. Полозов закашлялся и вернулся в зимовье.
— Бр-р-р! Добрый морозец! Сегодня не придется подгонять оленей. Сами будут наступать на пятки, — подмигнул он Канову и повернулся к старшему каюру: — А славно нас встречает Буянда. Так, что ли? Как, старина, не придется спасаться от наледей на склонах сопок, а? — умышленно спросил он по-якутски. В таких случаях старик добрел.
— Не снай, — сухо ответил каюр по-русски, не поднимая головы.
— Брось, догор! Уж кому-кому, а тебе положено знать.
— Кому надо, а нам не надо, — резко оборвал его каюр. — Олешки снают, куда повернуть! — Он наклонился к тощему якуту, замотал головой.
— Что с ним? — встревожился Полозов.
— Боза мой, ты сего, Спирька? Смотри, не сдохни! — Александров заглянул в лицо каюра. Тот схватился за живот, застонал и растянулся на полу. Каюры повскакали, заохали.
— Сто будем говорить бедный отес? Как мозно такого вести дальсе? — сокрушался Александров, размахивая руками. Полозов понял, что каюр представляется и остальные его поддерживают, чтобы не ехать дальше.
— Хватит валять дурака! А то я живо вылечу вашего больного!
Спирька открыл один глаз, притих. Александров незаметно подтолкнул его ногой, и он снова заголосил.
— Ей-богу, понимай нету! Заболел селовек. Здать будем, когда подохнет, а мозет, поправляться наснет. Как бросать такого?
Полозов задумался:
— Собственно, с вами мы еще месяц будем тащиться, а нам недосуг. Давай мясо, — он прищурился, подсчитывая. — Три пуда, и мы обойдемся.
— Мясо! Как мозно? — замахал Александров руками. — Селовек мозет болеть до весны. Самим помирай не хочу. — И он сунул Полозову ладонь. — Проссай, позалыста!
— А, вот что ты задумал, пройдоха, — помрачнел тот. — Я не способен ни убить, ни избить слабого, но зато я выкурю вас, как тараканов.
Он подошел к Канову.
— Ты вот что, батя. Давай иди за оленями, и будем грузиться. Не пропадем. Ну их к черту. А я выворочу двери вместе с косяками и выну окно. Пусть…
Канов не отозвался, но поднял голову Софи.
— Куда в такой мороз? Без мяса, без дороги, это погибель искать. А если падут олени, заблудимся или другая беда? Ну, поедим муку, крупу, а дальше? Ты не горячись. Видишь, как относятся к нам якуты?
— А ты предлагаешь поесть все продовольствие в этом зимовье? Каюрам не надо возвращаться в Олу, они могут сидеть тут до весны.
Каюры снова расселись у печки. Спирька лежал, закрывшись кухлянкой, тихо стонал.
— Ну-у? — повернулся Полозов к старателям. Бориска не пошевелился. Канов заерзал. Софи приподнял голову.
— Вчорась каюры толковали, вроде бы собираются в стойбище Громова завернуть. А чего? Наймемся, да поработаем до весны. — Он покосился на Бориску: — Думали мы. Ну, куда в такую стужу?..
— А-а, понятно! Испугались, а какого черта не сидели в Оле? Зачем тащились? Оставайтесь. Уйду один! Давайте четвертую часть продовольствия, а упряжки не разделишь, — одну заберу. — Полозов оделся и пошел запрягать оленей.
Каюры переглянулись, но промолчали. Канов собрал в кулак бороду, повернулся лицом к стене. Ему стыдно было, но, договариваясь с Софи и Бориской, он не рассчитывал на упрямство Полозова.
— Терзаюсь. Не приемлет такого душа. Не гоже сие, — сказал он тихо.
— Подыхать твоя мордам хочит? Иди, дурной башка, — забрюзжал Бориска.
— Чист он, отрадно с ним. И в беде добр, и в гневе весел. Экой неуемный… — Канов поднялся. — Своего не минет никто. Идти надобно вместе.
— Цхе, шайтан! Зачем твоя болтай! Хочешь шагай, своя башка есть! — озлобился Бориска.
Канов проворно надел шубу, шапку и стал делить продукты. За дверями Полозов покрикивал на оленей. Канов вынес мешки, молча уложил на нарты, увязал. Полозов глянул, но не заговорил.
Так целый день, не глядя друг на друга, не разговаривая, они попеременно прокладывали следы для упряжки и к вечеру пробились не более десяти верст. Ночевали у костра. Мороз пронизывал одежду и растекался по телу студеной волной. Уснуть не удалось.
