Ахмедхан Абу-Бакар - Белый сайгак

Сайгаки… Безобидные и мирные животные, обитатели стеней. Одни отдыхают, другие стоят озираются — всегда надо им быть на страже. У них золотистые гладкие спины, лоснящиеся бока, сероватые брюшки. У взрослых очень задумчивые и усталые глаза, полные грусти. Так и хочется утешить и обласкать, сказать им доброе слово. Мол, будьте спокойны, никто вас не тронет. Вот бы заговорили сайгаки человеческим языком, что бы они поведали Мухарбию? У молодых совсем другое настроение, как и у всех молодых: удивление и радость, много света и озорства в глазах. Как заметил однажды дальний родственник Мухарбия Уразбай — это у которого красивая дочь Бийке, которая, по словам Эсманбета, засватана за его сына, студента сельскохозяйственного института в далеком городе Иркутске («Очень милый, хороший парень, не то что отец», — подумал Мухарбий), так вот, как заметил этот самый Уразбай, если бы у сайгаков не было хоботообразного нароста на носу, нависающего над нижней губой, то они сошли бы за джейранов, с образом которых всегда сравнивали поэты Востока легкость и изящество, робость и смущение, красоту и нежность девушки. Да, если бы… А мне эти сайгаки дороже всяких джейранов, думает Мухарбий. Сайгаки — животные очень пугливые, подвижные и легкие. Сайгаки бегают, как это замечено теми, кто гоняется за ними на машине, со скоростью до восьмидесяти километров в час, но быстро устают. И тогда злоумышленники безжалостно и дико расправляются с беззащитными животными. Питается сайгак полынями, солянками, а также злаками. Ведет дневной образ жизни, как и все почти домашние животные, но приручить сайгака еще никогда и никому не удавалось. В неволе он быстро погибает, не ест и не пьет. Эта вот, с отвисшим брюхом, старая сайга, сейчас бабушка тем, что помоложе, а тот, что на страже, ее старший сын, у него зоркий глаз и острый слух. Один рог он потерял в декабре во время брачной драки с сайгаком из другого семейства. Рог потерял, но не уступил сопернику свою избранницу. У него большая семья, две сестры и еще брат, а вся молодь — их дети… Тот, что покрупнее и потемнее, поугрюмее всех, с лировидными рогами, вот тот, что пощипывает свежие побеги травы, муж старшей дочери «бабушки»… А деда не стало, это сразу заметил Мухарбий, наверно, подстрелили старика двуногие звери. А что случилось с той сайгой, что отошла поодаль? Вон и «бабушка» подошла к ней. Да это жена младшего сына! Она скоро родит. Сайга родит детеныша! «Бабушка», наверно, ей сочувственно говорит:

— Потерпи, потерпи, милая, все обойдется. Это не самое страшное в жизни.

— Но мне страшно! — В глазах молодой сайги на самом деле страх. — Я боюсь, а вдруг я умру.

— Все молодые при родах так думают.

— Ну что, скоро ли ты родишь мне сына? — будто спрашивая жену, подходит с белым брюшком молодой муж роженицы, наклоняется, облизывает ее лоб. Может быть, это сайгачий поцелуй. Потом сайгак отходит, приближается к однорогому, спрашивает его: — Ты встрепенулся, старший брат? Не близка ли опасность? Коварна и обманчива эта тишина.

— Чую, человек где-то поблизости, — отвечает однорогий.

— Враг или друг?

— Может быть, и враг. Не ружье ли блеснуло там в ковыле?

— Можете быть спокойны, это большие глаза нашего друга, — говорит «бабушка», — я давно заметила его.

— Мой старший брат, это Мухарбий?

— Да, это он! В прошлую снежную зиму он привозил нам корм — душистое сено. С вертолета сбрасывал.

— Он добрый, он хороший. Можно, я подойду к нему?

— Нельзя. Твой отец погиб из-за такой неосторожности.

— Но это же Мухарбий, наш защитник.

— Твой отец тоже думал, что идет к Мухарбию, но там оказался злой человек, не с большими глазами, а с огнедышащим ружьем.

Молодая сайга родила детеныша. Вот он, этот детеныш, необычный, как заметил издали Мухарбий, совершенно белый. Счастлив тот, кто видел рождение белого сайгака, говорят ногайцы, но вряд ли кому доводилось увидеть такое. Мухарбий оказался очевидцем. Счастливый человек Мухарбий.

— Но это же не сайгак, он совсем непохож на меня! — замечает разочарованный молодой отец. — Он больше похож на зимнего зайца.

— Что ты понимаешь, глупец. Моя невестка родила белого сайгака. Радоваться надо нам всем, всем сайгакам надо радоваться. Белый сайгак — это редкость, белый сайгак будет самым верным вожаком. Он вырастет зорким, ловким, быстрым, как ветер. Радуйтесь, радуйтесь, дети мои, счастье-то какое, не знаю, доживу ли я до тех дней, когда белый сайгак будет взрослым…

— Белый сайгак!

— Белый сайгак! — будто запела песню вся степь под легкий шорох свежей травы".

Будто в необычном танце, закружилось вокруг роженицы все семейство. И Мухарбию казалось, что он слышит, как в воздухе носится этот радостный возглас: «Белый сайгак! Белый сайгак!» Есть ведь поверье, что год, когда рождается белый сайгак, бывает плодородным, не бывает в этот год падежа скота, травостой выдается долгий и хороший. Мухарбий — человек не суеверный, но в народные приметы верит, потому что многие не подводили его. Степь помогла рассеяться Мухарбию, ему стало легко и радостно. Возбужденный, он вернулся домой, загнал машину под навес, встретил проходящего мимо изгороди Уразбая, с радостью сообщил:

— Белый сайгак родился в степи!

— Спасибо за добрую весть, это к добру, к добру, очень хорошо, значит, войны не будет, урожай будет!

— Да исполнится сказанное тобой. Но почему минуешь мой порог, почтенный Уразбай? Или ты забыл, что наши деды были братьями?

— Не забыл, не забыл, Мухарбий. Но я иду по делу.

— Не к Эсманбету ли, моему соседу?

— Да, к нему.

— Позвали тебя или ты идешь сам?

— Позвали, Мухарбий, позвали.

— Ну и как же ты думаешь, Уразбай?

— О чем, Мухарбий?

— Лежит у тебя душа породниться с этим человеком?

— Лежит, дорогой Мухарбий. Семья у него неплохая» слава богу, живут зажиточно, все есть, и сын его — парень с головой. Ну что же, пусть моя дочь…

— Единственная дочь, Уразбай.

— Да, единственная, Мухарбий. Дочь — камень для чужой сакли, пусть этот камень украсит саклю Эсманбета.

— Хорошо ли ты подумал, почтенный Уразбай?

— О чем долго думать? Зачем держать в доме взрослую дочь? Она перезреет, Все хорошо вовремя,

— А сама Бийке?

— Что Бийке, дорогой Мухарбий? Пора настала…

— Ну, в добрый час, — глубоко вздохнул Мухарбий, так и не сказав то, что ему хотелось сказать. А хотелось сказать ему одно: «Не отдавай в эту семью свою дочь, не отдавай!»

— А, как поживает добрая Кадрия?

— Проведай нас, проведай, Уразбай, будем рады.

— Да и ты редко стал переступать мой порог.

— Работы у меня много. Беспокойная она у меня.

— Да, все теперь заняты. Жизнь все лучше, а забот все больше. Что же будет?..

— Все будет хорошо. Белый сайгак в степи родился.

— Дай-то бог! Ты сам видел или только слышал?

— Сам видел, сам, Уразбай.

— Счастливый ты! Спасибо за добрую весть. — Уразбай заковылял к железным воротам Эсманбета. С открытой веранды эсманбетовского, крытого слепящим оцинкованным железом дома слышались веселые голоса.

Мухарбий поднялся по деревянной лестнице, вымыл ноги в тазу, затем омыл руки и лицо, поливая себе из кумгана над большим медным тазом. Кадрия встретила его с упреком еще за старое:

— И термос привез разбитый.

— Дай поесть, жена, аппетит волчий. Добрую весть я принес, очень добрую. Белый сайгак родился в степи.

— Родился на свою беду.

— Не говори так, жена моя, это к добру.

— Да сохранится он…

— Кто посмеет убить белого сайгака, тот будет проклят на веки вечные! Брось мрачные мысли, жена, дай хлеба и… что там у тебя?

— Есть окрошка…

— Давай, давай сюда таратур… — Мухарбий не забыл, что в Болгарии холодный суп называют таратуром.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На небольшом, но раздвинутом столе поставлены всевозможные яства. Гора вареного мяса посередине. Свежий лук будто обрызган росой. Помидоры и огурцы. Сыр-брынза разных сортов — соленый и малосоленый. В тарелках исходит паром только что вынутая из котла кукурузная хаплама. Тут же разложены горские колбасы: из печенки, жирные мясные, вяленые, с ароматами трав. В некоторые колбасы кладут даже измельченную сушеную полынь. Хапламу едят с мясом и с колбасами, а кто хочет, и с сыром. Затем все это запивают бульоном из глубоких узбекских пиал. Но пока до бульона было далеко. Хозяин дома Эсманбет разливает кизлярский коньяк по рюмкам. На столе стоит оплетенная большая бутыль вина, точно такая же, какую он приносил вчера утром Мухарбию. Гости его — это те три незадачливых спутника Мухарбия. Сурхай все время поглаживает свою лысину, Идрис сидит мрачный.

Молодой шофер не расстался еще с армейской гимнастеркой, зовут его Сансизбай. Если судить по имени, он ногаец, но на вид больше смахивает на кумыка. Родом он из Кумли, того самого Кумли, где больше всего бесчинствовали в годы войны оккупанты. За Кумли начинаются песчаные барханы, в которых партизанили Эсманбет и Мухарбий. Воевали за родную землю. Именно в Кумли спас Эсманбет Мухарбия от неминуемого расстрела, и с тех пор они стали друзьями. Посланный в разведку Мухарбий попал в руки немецких дозорных. Его предал тогда некий Бакиев. Да, да, тот самый Бакиев, который впоследствии не избежал суровой кары, как и все полицаи-предатели. Мухарбия пытали, били плетьми, а потом бросили в подвал, где гнилая вода стояла по колено. Рискуя своей жизнью, Эсманбет пробрался в Кумли и у старосты вызнал, где заперли Мухарбия. Сняв без шума — а это умел делать Эсманбет — двух часовых, вывел он пленника на свободу, и тогда поклялся Мухарбий быть ему до конца жизни верным другом. Каждый раз в День Победы Эсманбет надевает свои ордена и медали. Ему есть чем гордиться, как-никак прошел от ногайских стеней до Австрии. Там его тяжело ранило, и он до самой победной весны проскитался по госпиталям. Когда он возвращался в Терекли-Мектеб, аульчане устроили ему пышные почести. Два километра дороги застлали коврами, и он прошествовал по этому пути народной признательности. С тех пор всегда выдвигали Эсманбета, рекомендовали на разные должности. Он был и председателем колхоза, и секретарем райкома, и старшим чабаном. В душе он считает, правда, что в последнее время его немного обижают, недооценивают, но жить можно. Старые заслуги как щитом охраняли Эсманбета от всех неурядиц жизни. Вот почему то, что вчера произошло на бюро райкома, свалилось на Эсманбета как снег на голову.