Сергей Снегов - В полярной ночи
— Ладно, выпускайте приказ, — сдался наконец Федотов. — Придется показать вашим неотесанным строителям, что такое настоящая культурная работа.
Дебрев отправился с новым начальником участка и Симоняном осматривать монтаж турбины. Зеленский сослался на занятость и отстал. Он торопился к Лешковичу в котельное помещение — там сегодня предстояла важная операция. Зеленский ничего о ней не сказал Дебреву, чтоб тот не мешал своим присутствием. На монтажной площадке котельного цеха, прямо на открытом воздухе, Лешкович монтировал первый котельный агрегат. План его был смел до дерзости, он сам определял его так: «Себя переплюну, больше такого не будет!» Он заканчивал подготовительные работы для подъема и установки на котле трубы. Двадцатиметровая стальная труба была собрана и сварена на земле, в стороне от котла.
На котельной площадке не было ничего похожего на строгий порядок турбинного помещения, которого неизменно требовал и добивался Федотов. Всюду валялись материалы, лебедки, тросы, кирпич. Тропки, проложенные в снегу, пересекали кабельные линии и трубопроводы, люди не ходили, а прыгали через препятствия. Площадка была залита светом прожекторов, в центре ее возвышался гигантский, весь покрытый снегом и льдом котел. Ветер свистел в конструкциях, но никто не обращал на него внимания, только временами кто-нибудь из сварщиков громко ругался, когда у него задувало плохо защищенную дугу.
Вокруг котла уже вырастало помещение. Голова котла еще смотрела в тучи, а кое-где с боков громоздились конструкции цеховых стен, на колонны укладывались рельсы мостового крана. Зеленский поднялся на стену, отделявшую машинный зал от котельного помещения. Далеко внизу виднелись шатры Федотова, в которых он монтировал свою турбину. Зеленский взглянул в провал и с волнением отвел глаза — даже отсюда, с тридцатиметровой вышины, лежавшая на земле, подготовленная к монтажу труба казалась огромной.
— Алло, Саша! — громко крикнул откуда-то сверху, из морозного тумана, голос Лешковича. — Через полчаса поднимаем!
Лешкович, веселый и живой, прыгнул на балку. Зеленский невольно отшатнулся, страшась столкновения на такой высоте. Лешкович жадно затянулся толстой скруткой махорки — бумага вспыхнула ярким пояском пламени.
Несколько мощных балок, протянутых по колоннам, образовали, скрещиваясь и переплетаясь, опору для трубы. Тросы, перекинутые через блоки, уходили вниз, к трубе и невидимым в котельном помещении лебедкам.
— Начинаю! — оказал Лешкович, вьплюнув скрутку и хватаясь опять за кисет.
— Пятьдесят один градус, — тихо проговорил Зеленский. — Я не поверил, позвонил Диканскому.
— Чепуха! — бодро отозвался Лешкович, всматриваясь в машинный зал. — Сейчас поздно перерешать. Об одном прошу: смотри, но не вмешивайся!
Каждое слово Лешковича передавалось многими голосами вниз — на балках стены: в несколько этажей стояли люди. Зеленский отошел в сторону, чтоб не мешать. Он слышал знакомое: «Вира, вира помалу!», «Майна!» Слова эти приобрели неожиданный и грозный смысл — десятки тонн металла пришли в движение, медленно поползли вверх. Покачиваясь в воздухе, труба, влекомая тросами, шла на свое постоянное место.
Зеленский знал, что ему предстоит невиданное зрелище. И хотя все расчеты показывали, что технического риска не избежать, только сейчас он всем своим существом ощутил ужас того, на что они решились. У него кружилась голова, тряслись руки, пересохло в горле. Внизу работали люди, десятки — нет, сотни людей: монтажники, наладчики, землекопы, машинисты, подсобные рабочие. В шатрах шла сборка турбины и генератора. Все могло быть. Проклятый мороз в пятьдесят один градус делает свое дело — сталь превращается в стекло, теряет прочность. Тросы старые, много раз бывшие в работе. Если хоть один из них не вынесет соединенного усилия мороза и непомерной нагрузки и лопнет, всем этим людям, всем этим машинам, всему их делу придет конец — тяжкие тонны металла, сорвавшись с такой высоты, превратят все в брызги. И ему, Зеленскому, тогда останется одно — вслед за трубой вниз головой, на свою изуродованную турбину.
Он подавил рвавшийся из груди крик — труба, остановившись в воздухе, покачивалась над шатрами. Зеленскому слышался звон лопающихся тросов. Но Лешкович невнятно прокричал какое-то ругательство, труба снова начала подниматься. «Людей-то мы ведь могли убрать! — отчаянно крикнул про себя Зеленский. — Зачем мы людей оставили?» Чуть не падая сам, он склонялся над провалом, глазами, стуком сердца торопя медленно двигавшуюся трубу.
А затем, как показалось ему — спустя целую вечность, труба тихо проплыла мимо Зеленского и стала подвигаться к котлу. Около нее, подпрыгивая на небрежно брошенных на перекрытия досках, сновали люди. Зеленский сорвал с головы шапку и, мгновенно окутавшись густым паром, вытер мокрые волосы и лоб. «Так люди седеют в один час!» — подумал он с облегчением. Он пошел вслед за остальными. Самое страшное кончилось. Если бы труба сорвалась сейчас, она рухнула бы на голую скалу, прикрытую снегом, в крайнем случае — на груду монтажных материалов. Еще несколько тревожных минут прошло, когда трубу выворачивали из горизонтального положения в вертикальное. Потом к Зеленскому подошел сияющий, ликующий Лешкович.
— Ну, что скажешь? — крикнул он. — Лихо, никто не подкопается, лихо!
Зеленский с изумлением смотрел на Лешковича. Ему казалось, что он впервые видит это подвижное, румяное лицо — на нем было только удовлетворение, ничего, кроме удовлетворения и гордости.
— Неужели ты не боялся? — крикнул Зеленский. — Ведь внизу люди, машины… все возможно на таком морозе. Поверишь, я стоял в стороне и обливался потом от волнения.
— Нашел на что тратить пот! — презрительно буркнул Лешкович. — Я же тебе показывал предварительные расчеты: мы исходили из морозов в пятьдесят пять градусов, взяли тройной запас прочности. Этого было вполне достаточно. Математика, как всегда, торжествует.
Но Зеленский как будто забыл, что он такой же инженер, как и Лешкович, он был еще во власти испытанного им потрясения. Он снова посмотрел на машинный зал и, содрогнувшись от того, что могло произойти, если бы они ошиблись, настойчиво продолжал:
— Я понимаю, расчет правильный. Но вот если бы не было наших особых условий — ну, войны, сроков и прочего, — ты пошел бы на это? Только честно, Валерьян, честно!
Лешкович неожиданно рассердился. — Убирайся к чертовой бабушке! — заорал он. — Слышишь? Немедленно проваливай! Чего пристаешь с глупостями?..
10
С Непомнящим происходили важные перемены. Он открыл, что в нынешних трудных условиях работать много интереснее, чем отлынивать от работы. Больше всего в мире он боялся скуки, а сейчас выходило, что лениться попросту скучно. Самые остроумные его шутки часто вызывали не смех, а раздражение — его не стесняясь называли трепачом. Если же он сообщал, какие ему удалось достать реактивы и материалы, его слушали почти с уважением. Непомнящий, раньше судивший о людях по их умению быстро сочетать слова и бойко их произносить и на этом основании относящийся к самому себе с любовью и восхищением, вдруг стал понимать, что играет мелкую и, пожалуй, жалкую роль.
Было и еще одно обстоятельство. Теперь вся его жизнь распадалась на две неравные части — до великой пурги и после нее. О чем бы он ни говорил, он сворачивал на пургу. Он не забыл, как валялся в снегу и погибал, но это казалось ему неважным по сравнению с тем, что было после.
— Все дело было в простой неожиданности, — утверждал он. — Я сразу перешагнул из уютной комнаты с водопроводом и электрическим освещением в девятый круг Дантова ада. Вы, кстати, знаете, что такое Дантов ад? Это солидное промышленное предприятие по изготовлению мучений, там имеется цех великих грешников, сероплавильное отделение для мелких путаников, лаборатория новых пыток. Заводы, производящие муки, расположены по берегам трех рек — Ахерона, Стикса и Коцита. Входная вахта возведена сразу за болотистой Летой. В центре этой обширной площадки смонтирован Люцифер, работающий в аду в должности главного вентилятора, — он навевает на голых грешников снежную пургу движением своих широких крыл. И вот я промчался по всему ледяному Коциту, от его хвоста до устья, и Люцифер ничего не мог мне поделать — через час я сам три раза выходил навстречу ветру и смеялся ему в рожу.
Это новое чувство уважения к себе сказывалось во всем. Раньше он ходил в учебный комбинат со скукой и, хотя быстро схватывал объяснения лекторов, ничего не знал, так как еще быстрее все забывал. А сейчас ему обидно было плестись в хвосте, и он легко занял первое место в своей группе. Он познакомился со всеми электриками площадки, а главный энергетик завода, болезненный, но знающий человек, читавший у них в группе курс электрических машин, очень привязался к нему. И никто — в том числе и сам Непомнящий — ничуть не удивился, когда приказом по медеплавильному заводу Непомнящий был назначен заведующим третьей аккумуляторной подстанцией.
