Сергей Воронин - Две жизни
Вениамин Александрович качнул головой и отпил половину стаканчика.
— Да ты что, ровно и не мужик. Нет уж, тяни до дна! Вытянул.
Елизавета раскраснелась, глаза у нее повлажнели, и вся она как-то пообмякла.
— Что же, так ты и станешь тут жить один, а жена там? — заглядывая в лицо постояльцу, — спросила Елизавета.
— Да, так придется.
— И не заскучаешь без бабы-то?
— Пока не скучаю.
— Значит, мало к ней тянешься. Или, хоть и долдонишь, что и жена у тебя и сын, а чего-то не верится. Чего-то у тебя не так. Можа, один ты, а? Ты не скрытничай. Всякое бывает в жизни. А у меня, если захочешь, живи сколько надо.
— Ты как-то странно говоришь.
— А чего странного? Дом, сам видишь, большой, обихожен. Хозяйство в порядке. Чего еще? Вот, погоди, огород поспеет, и огурец свой, и редиска, и ягода земляника, черна смородина, яблоки. Да живи не тужи. — Елизавета говорила и не сводила своих повлажневших глаз с Вениамина Александровича. Ей нравился бледный, продолговатый брус его лица, тонкий нос, точно деливший лицо надвое. Нравилось и то, что постоялец обходителен, не пьяница — так почему бы ему и не жить у нее, почему бы и не пригреть бедолагу. Так думала Елизавета.
Вениамин же Александрович хотя и видел, что Елизавета не верит в существование его семьи, — и на самом деле, чего он затесался сюда один? — как-то не придавал особого значения ее рассуждениям. Ему было хорошо и уютно. Поэтому, после бани да выпитой стопки, он только размягченно улыбался, почти не слушая болтовни хозяйки.
— Да ты выпей, выпей, — угощала его Елизавета. — Первая колом, вторая соколом. Так говорят. Да на-ко рыжичка, на-ко. — Она выбрала несколько самых крепких рыжиков на тарелку Вениамина Александровича, и он, удивляясь сам себе, выпил еще стопку, подзахмелел и уже каким-то новым взглядом поглядел на хозяйку. «Была бы помоложе, не миновать мимолетного романа», — подумал он, в то же время и мысли не допуская, что между ними что-либо может произойти.
А Елизавета все больше тянулась к постояльцу. Она понимала: «Венимин Лександрыч» — последний шанс на замужество.
— Я здоровая. У меня что руки, что ноги — крепкие. Вот ты сам посчитай, сколь годов я одна, если мой муж погиб в начале войны. Вот тебе крест истинный, никого не было! — Елизавета перекрестилась. — Или не веришь?
— Почему же, верю.
— Да и с Иваном-то много ли пожила. Все уж и забылось, будто и не было.
— Неужели никого и не было?
— Вот тебе истинный крест! Как девушка!
Вениамин Александрович рассмеялся: хороша девушка!
— Верно тебе говорю. Да и где здесь мужика достанешь? Кои вернулись тогда с войны, так к своим бабам, а молодым-то зачем я? Вот и сохранилась. — Она налила еще по стопке.
— Нет-нет, — запротестовал Вениамин Александрович и поднял вверх ладони. — Я буду совсем пьяный.
— Велико дело. Постель-то рядом... Пей, пей.
— Я никогда не пил самогона... Но по запаху он несколько напоминает виски.
— Ну и пей, коли напоминает.
Елизавета чокнулась, и они выпили.
— Ты вот возьми мою руку... У других дряблая, а у меня, как кость. Крутая, — она озорно повела взглядом на Вениамина Александровича. — Потрогай, потрогай...
«Черт возьми, а ведь она меня соблазняет! — весело подумал Вениамин Александрович. — Ну и пусть, все это может пригодиться».
— Ты послушай, что скажу тебе, — сжимая тонкие пальцы постояльца, придвинулась поближе Елизавета. — Жила у нас беженка, после войны примкнула. И вот недавно в соседнюю деревню замуж вышла. А ей шестьдесят восемь нонче стукнуло. Так я спросила, живешь ли с мужиком-то? А как же, говорит, со всей любовью живем. А ему семьдесят. А тоже крепкий еще, крепкий. Но тебя послабже будет. Намного послабже. — Елизавета еще ближе придвинулась к Вениамину Александровичу. Это ему уже не понравилось.
— У меня что-то голова кружится, — сказал он. — Я пойду. Спасибо за угощение.
Он прошел в свою комнату и лег на постель.
И на самом деле голова у него кружилась. Он закрыл глаза и хотел уснуть. Но не тут-то было. Елизавета по-своему поняла его «головокружение». Она присела на край кровати и ласково сказала:
— Умаялся... — И потрогала его волосы. — Реденькие, а мягкие, и седых еще мало.
Вениамин Александрович отвел ее руку.
— Это совершенно не обязательно... И на самом деле, у меня кружится голова. Я хочу спать.
Елизавета с укором поглядела на него.
— Да-да, мне нужно отдохнуть.
— Дрыхни, коли так! — сказала Елизавета и ушла, зло хлопнув дверью.
Но наутро она и виду не показала, что сердится на постояльца. Будто ничего и не было накануне.
— Эх, дрожжей-то нет, а то спекла бы я тебе ватрушку. Ты бы написал в город кому, пусть пришлют.
— Да и в городе не всегда бывают.
— Ну-у? — недоверчиво протянула Елизавета. — Это что же, и пирога не спечь? Врешь ты!
— Да нет, не вру. Бывают, но с перебоями.
— А чего ж так?
— Говорят, брагу варить станут да самогон гнать.
— Ну, верю, если так говоришь... Да как-нибудь расстараюсь, уж угощу тебя ватрушкой.
— Скажи, пожалуйста, а как вы жили до коллективизации? — безо всякого перехода спросил Вениамин Александрович.
— Как жили, обыкновенно.
— Ну, лучше или хуже, чем теперь?
— Скажешь еще. Да как же можно такое сравнивать?
— Значит, теперь лучше?
— Знамо, лучше.
— А вот раньше, говорят, хороводы водили. С песнями по улице гуляли. А теперь вот этого не видно.
— Так ведь тогда и парней и девок-то было, а теперь где они?.. Весело жили, — помолчав, сказала Елизавета. — И хороводы водили, и на посиделках собирались, и песни пели. Теперь этого нет.
— Жалеешь?
— А как не жалеть? Молодая была. А и крепкая, крепкая, как репа, была! — с внезапно вспыхнувшим задором сказала Елизавета. — Что руки, что ноги...
— Да-да, — поспешно согласился Вениамин Александрович. — Однако пойду. Погуляю.
— Гуляй, гуляй, — отставая, отозвалась Елизавета и вздохнула. «И чего он бежит от меня? Чем я худа ему?» — с обидой подумала она.
«Так, будем наблюдать жизнь», — энергично выходя на улицу и оглядываясь на все стороны, подумал Вениамин Александрович. Но, к своему сожалению, сколько он ни вглядывался, наблюдать, собственно, было нечего. Как и всегда, утром и днем деревня затихала. Все были на работе. Кто на полях, кто на фермах или на своих огородах. И только вечером начиналось оживление. Шли в клуб. Прогуливались по шоссе. Сидели на лавочках, возле своих домов, отдыхая после работы. Так и в этот день в деревне было пусто. Только куда-то озабоченно прошагал Миша. Да возле своего крыльца грелся на солнышке Сиделец.
«Ну что ж, пройдем в библиотеку, почитаем газеты, посмотрим журналы», — решил Вениамин Александрович.
Там, как и в прошлый раз, кроме библиотекарши, никого не было. Но это и кстати, никто не мешал. Просматривая «Литературку», наткнулся на сообщение о смерти знакомого поэта. «Ведь и не стар был, — с грустью подумал Вениамин Александрович, — а вот уже и нет... Будет день, когда и обо мне появится вот такое же сообщение. А, черт возьми-то, на юг бы уехать! — внезапно возникло желание, и он представил громадное море, горячий галечный берег, десятки знакомых писателей, загорающих, плавающих у берега. И так захотелось туда из этой дыры, как он окрестил про себя Кятицы. — Но ничего, ничего, еще месяц, ну от силы полтора, наберу материал и махну на юг. Да-да, на юг». Это его и успокоило и примирило с неизбежностью еще пожить в Кятицах.
А вечером повезло. Он стал невольным свидетелем сцены, разыгранной Таней и, по всей вероятности, тем самым парнем.
Среднего росточка парень с волосами, отращенными до плеч, пьяноватой походкой подошел к Таниному дому и бесцеремонно стал барабанить в стекло.
— Чего тебе? — вскоре раздался сипловатый голос Таниной матери.
— Позови Танюху!
— Чего? — мгновенно вскипела мать и тут же выскочила на крыльцо. — Чего шляешься в такую пору? Чего тебе от нее надо?
Парень подошел к ней.
— Ты, тетка Степанида, не шуми. Ясно? У нас с ней свои счеты-расчеты. Ясно?
— Да я вот сейчас... — завертелась на месте Степанида, отыскивая, чем бы огреть парня, но тут на крыльцо вышла Таня.
— Мама, иди домой, — сказала она.
— Да ты что!
— Ну, прошу, иди... — сказала Таня. И когда мать ушла, сказала парню: — Ну, что тебе, Колечка?
— А то не знаешь, — сказал Колечка и пьяно полез за пазуху Тани.
Вениамин Александрович наблюдал эту сцену, стоя в вечерней тени старой ивы. Его не видели, зато он все видел прекрасно. Нет, у него и тени неловкости не было, что он подсматривает.
— Убери руку! — гневно вскричала Таня.
— Но, но..
— Ну!
— Да брось ты. — Колечка потянул к себе Таню, обхватил ее, прижал к себе и понес к сараю.
