Михаил Стельмах - Четыре брода
— Полоумная! — бормочет Роман.
А «полоумная», смеясь и ойкая, падает сначала в объятия одного брата, потом другого.
— Откуда ты взялась, умница?
— О, сначала «полоумная», а теперь «умница». Тогда уж найдите что-нибудь среднее. — Яринка от радости щурится, поправляет карабин, косы и одной любовью смотрит на братьев.
— Лебедушка ты наша, — тормошит ее Василь.
— И языкастая тоже.
— Осунулась наша сестричка, осунулась.
— Ой, братики, как я соскучилась по вас, — льнет к братьям Яринка. — Пошли вы на эту железную дорогу, а мое сердце как тисками кто-то сжал. Места себе не находила.
— А потом нашла помело и неведомо зачем полетела ночью.
— Не ночью, а днем, и не болтай, Роман. Ведь все равно любишь сестричку.
— Было бы кого. И как этот Ивась Лимаренко выдерживает твой характер?
Яринка сразу вспыхнула, но сдержала себя и повела глазами, верно, туда, где жил ее Ивась.
— Расскажи, Роман, как вам работалось на железной дороге.
— Видели там зельечко, похожее на тебя.
— И только?
— Нет, не только это.
— Так завтра пойдем на железную дорогу?
— Наверное, пойдем. Только ты, Яринко, не просись с нами, — грустнеет Роман. — Мама слезно молила беречь тебя! Какая уж ты ни на есть, а все же наша звездочка.
— Ой, Романочку, — замигала глазами Яринка, — разве ж я могу оставаться без вас?
— Попробуй. Вечерю приготовишь для нашей семьи. И как ты не побоялась ночью искать нас?
— А разве мне не у кого смелости занять? У своих братьев-соколов.
— Какая ты хорошая сегодня, — и Василь влепил в щеку сестры поцелуй.
— Это можно было бы и раньше сделать, — не растерялась Яринка и подставила вторую щеку Роману.
— Как мед, так ложкой, — фыркнул тот. — Зельечко вездесущее.
А «зельечко» еще раз глянуло вдаль.
— Давайте сядем сейчас на коней и хоть на минутку заедем домой.
— Чего захотела! — покачал головой Василь. — У нас уже, наверное, начинают цвести чернобривцы.
— И мать называет Яринку своим чернобривцем. А нам, видишь, не пожалели рыжей краски.
— Золотой, Роман! — прыснула Яринка. — А теперь, братики, по коням… до калинового моста… Когда это мы доберемся до него?
— Доберемся, сестра! — Глаза Романа блеснули задором, рука легла на автомат.
А Ярина головой прижалась к плечу брата.
— Тихо в лесах, даже слышно, как роса падает. Вот было бы так и в мире.
— Если бы в нем не было сатанаилов и ведьмаков, — отозвался Василь, который знал наизусть до сотни сказок. А самая страшная, уже не сказка, а быль с сатанаилами вызывала у него всегда одно непреклонное желание — косить их из автомата. И косил он их упорно, без озлобления, даже с усмешкой в уголках губ. Это даже смельчака Романа удивляло, у которого в бою темнели глаза и тяжелел взгляд.
Вдруг Роман насторожился, предупреждающе поднял руку, стал прислушиваться к шляху. Он первым услыхал урчание моторов, многозначительно переглянулся с Василем, а Ярине приказал:
— Садись, любимая сестра, на своего коня и что есть духу мчись к Андреевой сторожке. Мы тебя догоним.
Ярина побледнела, умоляюще посмотрела на брата.
— И не проси и не моли. Беги к коню!
У Ярины задрожали губы:
— Без вас я никуда не поеду. Никуда!
— Я что, языкастая, сказал тебе?! — грозно поднял брови Роман.
— Слыхала. Может, повторить? — И такое упрямство выразилось на ее точеном лице, па лепных дугах бровей, на припухлых губах, что Роман только пронзил ее гневным взглядом и чертыхнулся.
Тогда Яринка неожиданно подошла к нему, и в голосе ее зазвучали слезы:
— Романочку, не злись, не чертыхайся, разве ж я у тебя такая плохая? А без вас я не могу… Потому что люблю вас, — и обеими руками вцепилась в карабин.
— Пригаси, девушка, свой жар, а то и нас сожжешь, — только это и сказал Роман и улыбнулся «язычнице». — А теперь к коням. Проверьте седла!
От коней, пригнувшись, с оружием в руках, крадучись подошли они ближе к шляху и застыли в ожидании под старыми деревьями. Из долины накатывался и накатывался густой гул моторов. Вот и фары блеснули, залили светом придорожные деревья.
— Колонна идет, — недовольно прошептал Роман. — Почему бы судьбе не послать хоть какой-нибудь легковушки? Яринка, ноги не дрожат?
— Ноги — нет, а руки подрагивают, не привыкли к карабину.
— Карабин не ухват. И не вздумай без команды стрелять.
— Не вздумаю, — ответила Яринка, желая как-то задобрить брата. А холод и жар бродили по ее телу, как им хотелось. «Чего вам надо от меня?» — успокаивала их и успокоить не могла.
Гул все нарастал, на шляху, слившись с лунной грустью, уже пританцовывал мертвенный свет фар, а в нем барахтались и гибли космы испарений и тумана. Как-то сразу выросли громады грузовых, покрытых брезентом машин; обдав партизан пылью и дымом, тяжелые «хеншели» проскочили мимо них, и выровнялись неровные тени, и зашумел листьями напуганный лес.
— Вот и все, — вздохнул Роман. Он мог бы вогнать очередь в какую-нибудь машину, но сейчас с ним была сестра, то созданьице, над которым все время то он насмехался, то она придиралась к нему. И такая бывает любовь.
Вздохнул и Василь, который, верно, был больше лириком в душе, чем Роман, и, вглядываясь в машины, что двигались вдали, спросил сам себя:
— Доля, где ты?
Доля, наверное, услыхала партизана, потому что опушка снова откликнулась натужным урчанием. Но это уже шла не колонна, а одиночная машина, что отбилась почему-то от нее.
— Наша! — прошептал Роман. — Мы с Яриной бьем в мотор, а Василь по кабине. Яринка, у тебя зажигательные? — спросил, чтобы успокоить сестру: чувствовал, что она волновалась.
— Зажигательные, Романочку.
— Тогда в бак стреляй. Знаешь, где он?
— Знаю.
И они замерли у деревьев, будто вросли в них, а руки точно вросли в оружие. Вот свет закачался на шляху, снова ломая теки, ударил в глаза, и в то же мгновение ударили автоматы.
Машина задрожала, взвизгнула, крутнулась, повернула в лес на партизан, над ней и под нею зазмеились зеленые огоньки; не перескочив придорожный ров, она завалилась набок и взорвалась; разорвалась ночь, пламя языками взвилось чуть ли не до самых верхушек деревьев.
Яринка вскрикнула.
— Это бензобак разлетелся, — успокоил ее Роман.
На шляху снова блеснули фары.
— Скорее по коням! — Уже вскочив на своего красногривого красавца, Роман увидел на ресницах Яринки слезы и спустя некоторое время с сочувствием спросил: — Испугалась, маленькая?
— Эге ж…
— И когда же именно?
— Когда машина двинулась на нас. Такая громада! Казалось, она все сокрушит. И страшно, и бежать боюсь, чтобы потом ты не насмехался.
— В такой момент смело занимай у зайца ноги, — великодушно разрешил Роман.
Когда близнецы, махнув руками Яринке, подъехали к штабной землянке, их первым встретил Иван Бересклет, что как раз стоял на посту.
— Как оно, хлопцы? — спросил с надеждой, ибо ему очень не терпелось скорее выйти на железную дорогу и поднять там шум.
— Есть порядок в партизанских войсках! — весело ответил Роман. — А что у вас?
— Богатеем, деньги считаем только тысячами, — засмеялся Иван.
— Какие деньги?
— Под вечер к нам прибились начфин дивизии с двумя бойцами и принесли два ранца, набитых деньгой.
— Ври больше, — пренебрежительно махнул рукой Василь и постучал в дверь землянки.
Вскоре им открыл двери старый Чигирин. Хлопцы почтительно поклонились ему.
— Заходите!
— А-а-а, братья Кирилл и Мефодий! — поднялся из-за стола Сагайдак.
За ним встал худощавый военный. На петлицах его гимнастерки выделялись кубики старшего лейтенанта. Он приветливо улыбнулся близнецам.
— Кто же из вас, просветителей, Кирилл, а кто Мефодий?
— Теперь я буду Кириллом, а он Мефодием, — не растерялся Роман.
Сагайдак и Чигирин засмеялись. Старший лейтенант удивился:
— Как это понимать, что вы теперь Кирилл?
— Мы так похожи, что часто и отец путает нас, а мы только иногда сбиваемся, — плутовато смотрит Роман то на старшего лейтенанта, то на стол, заваленный деньгами.
— Неугомонный! — смеется Сагайдак. — Он и родился не с плачем, а с шуткой. — И уже серьезно спросил: — Как на железной дороге?
— Тихо, как в ухе. Охрана совсем обленилась, и поезд даже утром можно сбросить с копыт. — И глядит на стол. — А денег наберется с миллион?
— Немного меньше.
— Вот жаль. Хотя бы раз в жизни увидеть миллион, чтобы было чем похвалиться. Так я к этим деньгам немного добавлю своих.
— И в самом деле озорник, — теперь засмеялся старший лейтенант.
— Еще у нас случилось приключение, — смотрит на командира с опаской Роман, и смотреть побаивается, но и сказать надо, и похвалиться хочется. — Ненароком сожгли фашистскую машину, ей-богу, ненароком.
