Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин
Хотя его согласие потолковать на ходу устраивало Виктора Николаевича, он был бы, пожалуй, куда более удовлетворен, если бы Сырых проявил хоть какие-нибудь признаки строптивости. Ну, намекнул бы, что ли, что разговор слишком серьезен, чтобы вести его на ходу. «Черт знает что из человека получилось!» Опять вспомнились фотография и слова Лихошерстнова: «Боевая юность, слесаря ударной комсомольской бригады…» Виктор Николаевич прибавил шагу и спросил резко, не поворачивая головы:
— Кстати, у вас нет желания с Добрыниным посоветоваться, как вам дальше жить?
— С Максимом посоветоваться?
— Да, с Максимом Харитоновичем.
Сырых неопределенно дернул плечами.
— Я слыхал, у вас старая дружба, — в тридцатых годах вместе в партию вступали? — снова спросил Овинский.
— Совершенно верно.
— Так чего же вы плечами дергаете? С кем же еще вам советоваться?
VII
Нет, не зря существуют на свете правила техники безопасности.
Лицо расцвело красноватыми пятнами. Нельзя сказать, чтобы они выступили густо и очень уж безобразили его. Во всяком случае, с таким лицом можно работать; можно даже заниматься общественными делами; шут с ним, можно даже в клуб пойти, посмотреть кино, потанцевать с подругой. Но попадаться с таким лицом на глаза Булатнику! — нет, легче голову на отсечение.
И надо же было, чтобы эти подлые пятна появились именно сейчас, когда Рита знала, как трудно приходится Булатнику, и когда ей казалось, что он просто пропадет, погибнет, если она не скажет ему каких-то слов участия или не поможет ему чем-нибудь. Какие она скажет слова или чем поможет, Рита абсолютно не представляла; но в равной степени Рита не представляла, как ей вообще существовать дальше, если она даже не может просто встретиться с ним, услышать его ненавистные ей рассуждения о дизелях и увидеть его вечно рассеянные, отсутствующие, ничего не замечающие, кроме этих проклятых дизелей, безжалостные, бессовестные, противные глаза.
Неприятности с лицом случились оттого, что Рита слишком уж азартно взялась за дело, получив новое назначение — заведование цехом подготовки воды для тепловозов. Она без предосторожности обращалась с химикатами. Даже хромпик — очень ядовитая штука — размельчала, не надевая предохранительные очки и респиратор.
Сегодня Рита ездила в город, в отделенческую поликлинику. Врач осмотрел молча ее воспаленное лицо, так же молча написал что-то на двух маленьких бумажках и, вручив их, пробурчал:
— Это на процедуру, это — рецепт.
— А что у меня, очень серьезное?
— Пройдет.
— Когда пройдет? Мне надо скорее.
— Пройдет, — еще раз буркнул врач.
Рита испытывала огромное желание стукнуть его чем-нибудь по голове.
— Мне идти? — спросила она.
Врач кивнул.
Из поликлиники направилась в больницу, к Лиле Оленевой. В иной день заколебалась бы — идти или не идти? Но сегодня, несчастная и сердитая — даже трудно сказать, что больше — несчастная или сердитая, — она не была склонна предаваться умствованиям по поводу уместности или неуместности нового визита к Лиле. Ну, случилось в последний раз — ляпнула, что Максим Добрынин это и есть ее, Риты, родной отец. Так что ж теперь, терзаться, ночи не спать? Своих бед хватает. И все равно когда-нибудь открылось бы. А с той встречи уже две недели минули. Надо же проведать, как она, что с ней.
Возле маленького — точь-в-точь какая-нибудь лесная сторожка — домика, через который пропускали посетителей на территорию больницы, Рита нежданно-негаданно чуть ли не нос к носу столкнулась с Соболем. Пораженная, остановилась. Соболь стремительно прошагал мимо, жестко поскрипывая сапогами по снегу. «К кому он приходил? — недоумевала Рита. — Несется, будто укушенный…»
Риту пропустили беспрепятственно, хотя приемное время не началось. Еще бы — страхделегат. В действительности никакой она была не страхделегат, но справку такую достала специально, чтобы в любое время Лилю навещать. Поди проверь — страхделегат или не страхделегат.
Когда открывала высокую белую дверь палаты, все-таки волновалась — как-то встретит Лиля? — на всякий случай напустила на себя побольше официальности — дескать, выполняю общественное поручение, не по своей воле явилась, не воображайте, пожалуйста. С порога глянула в сторону Лилиной кровати, глянула и оторопела — на подушке розовело толстощекое, округлое, совсем не Лилино лицо.
— Вы к Оленевой? — услышала позади себя Рита.
Спрашивала сестра. Она направлялась в палату, держа впереди себя наполненный шприц.
— К Оленевой. А почему ее нет?
— Она теперь в другой палате. Предпоследняя по коридору. Но к ней, кажется, нельзя.
— Как нельзя?
— У нас только что какой-то ваш начальник был. Интересный такой, молодой.
— Ну, знаю.
— Так вот, пока он разговаривал с врачом, Оленева подошла ко мне и сказала, что к ней нельзя.
— Но почему? Что с ней?
Сестра развела руками и, опасливо глянув на шприц, заспешила в палату.
«Медицина называется!» — возмутилась Рита, решительно направляясь в конец коридора. Едва войдя в палату, увидела одетую в долгополый, не по росту, халат знакомую маленькую фигурку. Лиля стояла у окна, спиной к двери.
Ритой снова овладело волнение — как встретит? Что скажет?
Она тронула подругу за рукав. Та, вздрогнув, стремительно обернулась.
— Вы?!..
— Не ждала?
— Да…
— Мне сказали — к тебе нельзя.
— Почему? Хотя да, было нельзя.
— Соболь приходил, ты знаешь? Его завернули. Что с тобой?
Лиля отвела глаза в сторону.
— Так, ничего.
В голосе ее Рите послышалась отчужденность.
— Ухудшение? Температуришь?
— Нет.
— Что же?
— Ничего, говорю — ничего.
Она отвернулась. Руки ее быстро завязывали и развязывали концы фланелевого пояса.
«Так, ясно», — произнесла мысленно Рита. На сердце легла внезапная тяжесть, и столь же внезапно в памяти мелькнуло лицо старшей Оленевой, милое и печальное. «Бедный папа», — возникла вслед за тем отчетливая, горестная, заслонившая все остальное мысль.
— Пойду… — Рита, вздохнув, задернула впереди полы накинутого на плечи халата. — Я во вторую смену. Еще опоздаю.
— Я провожу вас.
— Как хочешь.
Не проронив больше ни слова, они прошли через палату. Так же молча миновали коридор. Остановились возле легкой, с белыми непроницаемыми стеклами перегородки, отделяющей коридор от лестничной площадки. Гостья окинула Лилю прощальным взглядом — всю, от волос и тоненькой шеи до войлочных туфель, надетых на босые ноги. Потом широким жестом, совсем по-мужски протянула руку:
— Ну, поправляйся.
Лиля встрепенулась. Смятенно и коротко глянув в глаза гостье, задержала в своей слабенькой ладони ее вместительную, шершавую ладонь.
— Рита!..
— Что?
— Рита… — Она умолкла в замешательстве, снова глянула в глаза подруге, снова потупилась.
Внезапно лицо Лили просияло.
— Рита, у меня к вам просьба, — она сказала это с необыкновенной живостью и решительностью.
— Ну?
— Помните, в тот раз вы рассказывали, что девушки в общежитии шьют по вечерам мешочки?
— Мешочки для очистки топлива на тепловозах?
— Да, да.
— Шьют. И я шью, когда свободна.
— А можно мне?
— Что можно? Мешочки шить?
— Ну да, мешочки. У меня же здесь
