Михаил Колесников - Право выбора
Было над чем призадуматься. Я долго шагал молча. Меня испытывали, хотели от меня невозможного. Можно было бы уступить. Но я продолжал ворошить память, и наконец ответ пришел.
— Переводные стихи. Вы начинаете лукавить. И все же я назову поэта:
Америка — страна с душой обледенелой.Нажива — цель ее во всех мирских делах,Звезда ж Италии, что ныне побледнела,Огнем поэзии пылала в небесах!Материки звездой холодной озарятся,И Филадельфия, где властвует купец,Изгонит римских муз, кем был любим ГорацийИ Микеланджело — ваятель и певец…
Катя не отозвалась. А когда мы были уже почти у калитки ее дома, она призналась:
— Не знаю таких стихов, а потому не могу проверить, угадали вы или нет.
— Значит, сдаетесь?
— Если угадали, то выиграли вы. Но это невозможно…
— И в первом и во втором случае стихи Гюго!
Она медленно высвободила руку:
— Вы опасный человек. Я теперь даже не знаю, чего можно от вас ожидать. Во всяком случае, вы притворщик — вот что! Да, вы угадали — Гюго! Но победила все-таки я. Я наконец-то раскусила вас. А вообще-то не воображайте, что вы такой эрудит. Вот вам стихи. Думайте, гадайте себе на мученье:
Покой не нарушат ни конный, ни пеший.Лишь звезды дрожат в вышине над колодцем,Как чистые капли грозы отшумевшейДрожат на стекле озаренные солнцем…Той шумной от ливней, далекой весною,Когда еще был пареньком я несмелымИ девочка в ситцевом платьице беломСтояла безмолвная, рядом со мною, —Гроза прошумела, и крупные брызгиДрожали на стеклах, от сада зеленых,На темных, как будто бы вдруг удивленных,Глазах ее, так неожиданно близких…Никто ей не скажет, никто не напишет,Что этого взгляда ищу я повсюду.И чувствовать это, и видеть, и слышатьУже никогда, никогда я не буду…
Стихи мне были совершенно неизвестны, и я после долгого раздумья сдался.
— Кто же из нас выиграл? — спросил я.
— Оба выиграли и оба проиграли.
— В таком случае я хочу знать ваше желание.
Она рассмеялась:
— О, вам придется потрудиться…
— Да. Я готов.
— Сдайте экзамен на машиниста экскаватора.
— И это все?
— Не думайте, что это так просто: я вхожу в экзаменационную комиссию, а экскаватор знаю не хуже, чем стихи. Выходит, сегодня я старалась не зря: вы сами знаете, как нам нужны машинисты.
— Вы беспощадная женщина, железная. Но вы еще не знаете моего желания.
— А может быть, я не горю желанием узнать его!
— Это нечестно, и я протестую!
Она провела ладонью по моей щеке, прошептала с волнующим смешком:
— Не сердись, глупый… Иди! Тебе пора…
И я ушел счастливый, как никогда, полный неизъяснимой радости. Словно в сердце открылись на ржавых застоявшихся петлях большие ворота.
15
Пожелание Кати, хоть и высказанное в шутливой форме, заставило меня призадуматься: почему бы, в самом деле, не сдать экзамен на машиниста? Кое-какая практика у меня уже была, да и устройство экскаватора я успел изучить. Посоветовался с Бакаевым, он одобрил:
— Жалко отпускать, но не век же тебе ходить в помощниках.
В экзаменационную комиссию входили Катя и Дементьев. И хоть я не рвался на новую должность — было неплохо и в бригаде, — все же решил подготовиться основательно. Это будет экзамен не только на машиниста. Я должен показать глубокие знания, блеснуть умом, получить высшую оценку, так сказать, получить право безоговорочно. Я завоевывал место под солнцем, а потому сразу же засел за учебники.
Наш поход на Кондуй-озеро не остался незамеченным.
— А ты ловкий мужичок! — сказал как-то Бакаев и одобрительно гмыкнул. — И чего только в тебе, черте рыжем, девки находят!
Его отношение ко мне заметно изменилось, даже появилась некоторая предупредительность. Стал он откровенен и в суждениях, вечерами подолгу рассказывал о своей жизни. Я-то понимал, в чем дело: Бакаев пытался вызвать меня на такую же откровенность. Но я молчал. Пусть думают, что хотят! Во всяком случае, теперь даже незнакомые парни приветливо со мной здоровались, а в глазах девушек я улавливал любопытство. Однажды совершенно случайно повстречал Кочергина Ивана Матвеевича. Он пожал руку, спросил:
— Отчего не проведаешь стариков? Ульяна Никифоровна и то уж спрашивала. Заходи как-нибудь по-простецки, чайку попьем…
(То-то удивится Бакаев, когда узнает, что сам начальник рудника пригласил меня на чай!)
— Екатерина говорила, что опять машинистом стать хочешь. А я вначале думал, что ты, как та залетная птаха, покружишься и упорхнешь. Теперь вижу, что всерьез решил здесь обосноваться. Что ж, рад. Вместе ведь начинали дело… Смысл в конечном итоге не в должности, а в стремлении человека. Должность — дело наживное.
По-видимому, прознав, что я собираюсь остаться на руднике навсегда, добрейший Иван Матвеевич решил поддержать меня «морально». Инженера, как он того хотел, из меня не получилось, но все же я был своим человеком, которым он когда-то дорожил.
— Приду, приду на экзамены, — пообещал он, — замолвлю словечко.
Я поблагодарил и подумал, что теперь уж хочешь не хочешь, а придется день и ночь зубрить инструкции, дабы не осрамиться навеки. Да, я преуспевал, и будущее рисовалось в самых радужных красках. Машинист экскаватора — это лишь первая ступенька. С моей энергией и умом я смогу добиться многого. И все лишь для того, чтобы заслужить ее похвалу, ласковое слово. Она сможет убедиться, что не ошиблась во мне.
После нашей прогулки к озеру я все дни находился в каком-то угаре. Верилось в невозможное. Я был влюблен в весь мир, сделался даже глупо сентиментальным, брал в библиотеке стихи и твердил их наизусть: надеялся, что «разговор о звездах» еще будет продолжен.
Катя… Она безраздельно завладела моими мыслями. Что бы там ни было после, мы с ней целый день провели один на один, говорили о сокровенных вещах, она прикасалась рукой к моей щеке. Ночами я долго лежал с открытыми глазами и рисовал картину за картиной. То представлялась сверкающая водяная гладь, обрывистые берега, утлая лодчонка и раскрасневшаяся женщина на корме, такая близкая, доступная; то я видел широкое звездное небо, заново ощущал жар ладони Кати, — а в ушах звенели слова, проникновенные, волнующие:
Я для тебя у звезд просил весны нетленной,Я у твоих очей просил любви для нас…
Язык поэзии понятен только влюбленным. Поэзия живет рядом с нами: она бредет с экспедицией, пробирающейся по краю планеты, она живет в реве шторма в океане, она притаилась в безмолвном царстве нашей необъятной замшелой тайги.
Кончилось дело тем, что в день получки я купил в рудничном магазине костюм, белую рубашку и галстук. На туфли денег не хватило, но Бакаев, скрепя сердце и поверив в мое блистательное будущее, развязал заветный узелок и выложил пятьсот рублей.
— Возьми. Теперь ходить вахлаком вроде как бы и неудобно. Камчадал тобой интересовался…
И когда я примерил покупки, он сказал:
— А ты в самом деле, черт тебя дери, ничего. Вот что значит одежа!
По утрам я возобновил свои прогулки по окрестностям. Все надеялся: авось встречу Катю! Это будет как бы случайная встреча, и Катя поймет, что у меня есть свои благородные привычки. Для элегантности я даже обзавелся тростью, или, попросту говоря, суковатой палкой с набалдашником. Палка служила еще и для другой цели: за последнее время рудничные собаки стала проявлять интерес к окружающей жизни, и однажды два здоровенных пса загнали меня в ручей. В тот раз удалось отбиться камнями.
Было свежее росистое утро, когда я вышел из барака и углубился в чащу. Шел и радовался всему. Над сосновым бором разгоралось малиновое пламя. Оно захватывало все большие и большие пространства. И вот вспыхнула, засветилась каждая сосенка, каждая лиственница. Синевато-серая гладкая кора пихт порозовела. Мягкая мгла заволокла деревья и верхушки сопок. Перебежал дорогу полосатый черно-желтый бурундучок, и уже через секунду его пушистый хвост замелькал среди ветвей. Вымахнула из-за морщинистого обомшелого камня огромная молчаливая птица, растаяла в сизом сумраке таежной глубины.
Я невольно вздрогнул, услышав хруст сухих веток. Обернулся: на тропе стояла Настя, жена Киприяна.
— С добрым утром, кавалер! — сказала она негромко.
Настя прерывисто дышала, высоко вздымались ее груди, выпирающие из-под желтого сарафана. Озорные глаза блестели.
— Ты чего здесь? — удивился я.
— Прогуливаемся. Кипря спит, а молодой жене не спится. Решила подышать свежим воздухом. А тут, вижу, знакомый; дай, думаю, подойду — погуляем вместе. Не все тебе с Катькой по лесу шляться; сегодня мой черед!
