Эрнст Сафонов - Избранное
— Только всего?
— Начнем с этого.
— Некогда нам, Степан Иваныч, с тобой ни начинать, ни кончать. Сказано — спешим. А микроклимат… как бы тебе попонятнее… Это свой климат для данной обстановки! Есть климат вообще… погода вокруг нас, допустим… а нам, например, нужен определенный климат для произрастания рассады в теплице. Мы создаем нужную температуру, световой режим и тэ дэ и тэ пэ… Это уж будет микроклимат. Усек, старина?
— Извиняюсь, конешно, што вы спешите. — Степан взволновался, услышав про теплицу (зять недаром в письме подсказывал!); говорил быстро, заглядывая в глаза Виктору Тимофеевичу: — В Африке, понимаю я, свой микроклимат, у нас, в Прогалине, опять же свой. География! А как быть?
— Это ты про зятя, что ль? — ухмыльнулся главный агроном, — Про то, что он в Африке и чтоб мы не забыли, да? Не бойсь, старина: Родина не забывает своих героев, пиши ему в письмах приветы. Пока.
— Н-нет, Виктор Тимофеевич, погодь. — Степан ухватил агронома за рукав. — Тут дело сурьезное. Окромя тебя кто посоветует, у кого такие знания? Ращу я на огороде, предположим, африканский баобаб — а как с им заниматься, обихаживать как? Вопрос!
— Сколько, Степан Иваныч, сегодня выпил?
— А ты, Тимофеевич, не думай… Эт одно, а я про другое. Ращу!
— Баобаб?!
— Баобаб. Пошли в огород!..
Через минуту-другую втроем топтались вокруг бледно-зеленого росточка, и Степан возбужденно рассказывал, как зять Виталий по его приказу привез орех — и вот этот африканский плод, высаженный теплой дождливой порой в огородный чернозем, пробился наружу, к свету… Зять присоветовал: строй теплицу!
Виктор Тимофеевич, опустившийся на колени, чтоб лучше разглядеть росток, — поднялся, стряхнул с брюк пыль, растерянно сказал:
— Черт ее знает… Сейчас ничего не определишь. Через день-два если… Тополь взять — тоже поначалу, как травинка, из земли лезет. Всякое дерево из семени — как травинка. Маловероятно, однако не исключается…
Пот лил с него градом.
Парень из редакции, щуря хитроватые глаза, со смешком заметил:
— Первый баобаб в России. Подумать только! И где? В Прогалине, в глуши, вдали от шумных автострад и научных центров… Сенсация.
Виктор Тимофеевич пожал плечами:
— Расти не будет — тут я на все сто уверен. А вот взойти… почему б нет? Благоприятная среди, все такое… Подождем, говорю.
Приезжий корреспондент по-прежнему насмешливо сказал:
— Ну и тарасовский колхоз — чудо! На свиноферме не поросята — борзые собаки. Свистни, натрави — разорвут! Особую породу вывели. Путем интенсивного недокармливания…
— Я за ферму ту не ответчик, — хмуро проговорил Виктор Тимофеевич. — Я за поля… А урожай у нас, к вашему сведению, выше среднего по району. Зерновые двадцать один центнер…
— А я разве тебя виню, Ноздрин? — Корреспондент легонько похлопал Виктора Тимофеевича по спине. — Я вообще… констатирую. Выдающаяся местность. Опять же этот старикан, учитель… как его? Сливицкий! Ботанический сад на дому.
— Сад, — Виктор Тимофеевич злился. — К вашему сведению, это впрямь сад. Сливицкий медали с выставки имеет, дипломы, о нем в журналах писали. А кто сам не сажал ни одного дерева — тому не понять. Указывать да критиковать куда легче!
— Остынь, Ноздрин. Лично я тебя еще никогда на газетной полосе не критиковал…
— «Еще»! А мне чихать…
— После такого чиха слезы бывают… на бюро райкома!
— Намек, что ли?
— Дружеское предупреждение, Ноздрин.
«Въедливый, — подумал Степан про корреспондента. — Навроде зятя моего… сам щипает — его не тронь!»
— Ладно, Степан Иваныч, пойдем мы. — Виктор Тимофеевич руку пожал. — Приглядывай за своей диковиной… Я забегу мимоходом.
— Считайте, столь выдающееся событие эпохи уже под контролем прессы, — тоже протянул свою тонкую руку районный корреспондент. — Получится у вас — выведем в герои дня. Трудись, как говорится, а слава придет!
— Мы будем, — ответил Степан, — У нас на захочет — вырастет.
11Покуривая на крылечке, Степан размышлял про приезжего из редакции… Такому пальца в рот не клади: откусит, выплюнет да еще посмеется. Ноздрин Виктор Тимофеевич, можно сказать, к земле прикрепленный, а этот ездит, смотрит, интересуется, и не начальник, а неприятностей от него жди. «Тут у вас не так, здесь недоработали…» Ноздрин, получается, перед ним в ответе, а кто в ответе — всегда слабее… Поменять бы их местами, чтоб Ноздрин спрашивал — тот, приезжий, отвечал бы. За поля, за урожай. Посмеивался б он тогда?
Вот чего ему, Степану, бог не дал — это сына. Уж как хотел, чтоб сын народился, но не достиг, пожадничала природа. А был бы сын — сам неученый, сынка бы выучил, до института довел. Тоже таким бы корреспондентом мог разъезжать… Конечно, грех обижаться: дочь у него как дочь. Однако выросла, выучили — она уже вся мужнина, при зяте, без фамильной самостоятельности. А сын — он действительно хоть в корреспонденты, хоть в летчики, как Эдик…
И только Степан мысленно помянул Эдика — тот словно ждал этого: его мотоцикл, взыгрывая моторным ревом, прошумел за недальними осокорями и на крутом вираже подлетел к калитке. Дремавшие в лопухах куры брызнули из-под страшных колес как тетерки — грузно, с шумом взмыв над оградой.
— Привет, батя! — крикнул Эдик. — Запаяли мой самовар — завтра улетаю.
Степан подбежал к калитке, поздоровались они; стал приглашать Степан:
— Ты заходи, Эдик… воскресенье… посидим, значит… Улетаешь, а! Заходи.
— Не могу, батя. Лидочке обещал быть в семнадцать ноль-ноль. А сейчас… посмотрим… без пяти семнадцать. Прощальное катание с Лидочкой. По окрестностям. Сам понимаешь, батя… Прощаться всегда трудно.
— Эт да. А ты с собой ее забери, Лидию Ильиничну-то, самолет у тебя двухместный…
— Исключается. — В синих глазах Эдика плескалось смущение. — Не тот жизненный вариант, батя.
— Ну-ну. Хозяин — барин. А пойдем все ж в избу, я там маленькую найду, по нескольку капель… Не увидимся боле.
— Если по нескольку… символически? Пошли, батя. Не мог улететь, чтоб к тебе не заглянуть.
— Обидел бы, Эдик.
— Симпатичный ты, батя, человек.
— Я к тебе, Эдик, как к сыну…
— Ах, батя, буду я ваше Прогалино помнить!
— Не по-дурному?
— Что ты, батя. Как праздник!
Степан извлек четвертинку, хранившуюся у него за ларем в сенцах; закусить — что под рукой оказалось — собрал; и поскольку Эдик спешил, на часы поглядывал — быстренько по стаканам разлил…
Эдик и половины не выпил.
— За рулем, батя. Только из уважения к тебе…
— До конца, — попробовал уговорить Степан. — Куды идешь-то… для храбрости!
— От этого горючего, батя, не храбрость, а холостой ход…
— Тож верно.
Эдик нашарил в кармане, достал оттуда орешек и, аккуратно откусив от него, стал жевать.
У Степана дыханье перехлестнуло. Он не сразу смог выговорить. Спросил, запинаясь:
— Эт што за орех у тебя?
— Кардамон. Так вроде б называется. Когда выпьешь, чтоб изо рта не пахло… маскировка, батя! Все водители употребляют. Еще мускатный орех можно… Чай жуют.
— А где берут?
— Орехи? В магазине, батя.
— Дай мне огрызочек…
— Я тебе, батя, целый дам. Запасся. А ты — чтоб супруга не унюхала? Надежное средство, с гарантией. Держи-ка!
На ладони у Степана лежал точно такой же орех, что был дан ему для посадки зятем — орех «баобаба»…
«Обманул, сукин сын, надсмеялся…»
Эдик, сказав на прощание какие-то теплые слова, ушел: треск его мотоцикла вскоре угас на краю деревни — у дома Красноперовых, видимо.
— Надсмеялся зятек, — шептал Степан. — Теплицу велел строить…
Ударил кулаком по столу — пустая четвертинка, подпрыгнув, брякнулась на пол, зазвенела осколками.
Мать-перемать… Планта-аци-и-ия!..
Вышел из полусумрака избы.
Упругий ветерок с закатным солнечным светом вжался в лицо, остужая кровь.
На огород, к тому месту, шел медленно.
Долго смотрел на бледно-зеленый росток, потом, поломав сапогом колышки, сев на землю, стал пальцем обкапывать его.
Росток тянулся от расколовшегося, сбросившего кожуру подсолнухового семечка.
Вспомнилось, как стояла тут Мария, лузгала семечки, спрашивая, чего это он затеял…
Орех зятя лежал во влажном черноземе как камешек — сухой, не изменившийся, совсем чужой для огородной земли.
Другое вспомнилось: как зять копался в ящичке-бардачке своей машины, отыскивая этот орех; говорил тогда, будто упрекал, поджимая узкие губы, — рисковал, дескать, он: не разрешается такое перевозить из Африки…
Из Африки!
Из магазина… Вот она вся Африка…
— Ничего, — вслух сказал Степан и пошел от этого места прочь. — Эт ищо не та прилюдия… Не такое кино видывали!
