Илья Дворкин - Взрыв
Он сидел в прорабке, корпел над очередными бумажками, а разговаривали во дворе.
Сквозь тонкую перегородку все было слышно.
— Ну, запряг Генка парня, бесстыжая рожа, — сказал первый, — запряг и не слезает, погоняет знай.
— Не маленький, — буркнул кто-то, — неча ушами хлопать.
— Не маленький, — передразнил первый, — пятнадцать лет парень штаны за партами протирал, что он понимать могет? А тут к такому волку в зубы. Будто бы Генку не знаешь... Наш ему в рот глядит, а Генка и рад, А сам небось, пока наш тут уродуется... — дальше сказано было шепотом, и все расхохотались.
Помолчали, потом кто-то третий мрачно произнес:
— Ништяк. Обкатается. Сам разберет что к чему. Парень-то вроде толковый, только зеленый еще. А не разберется, значит, дурак. Так на нем и будут ездить кому не лень.
— Злой ты, — задумчиво произнес первый, и Костя узнал голос Федора, молодого еще парня, машиниста компрессора. — Боюсь, удерет он. Пуп надорвет и сбежит. Может, поговорить с ним, растолковать?
— Не удерет. Он с самолюбием. А ты не встревай. Сам разберется, крепче будет. Ему полезно пару шишек на лбу набить. Голубизны и зелени поубавится.
— Эх вы, эт-та, умники. — Брагин узнал въедливого старика. — Чужой башки-то не жалко. Погодите, я, эт-та, Геньке в глаза его бесстыжие все скажу. Чтоб парень наш слыхал. Может, поймет. А то, гляди-кось, эт-та, Генька совсем распоясался, прям-таки исплотатор какой-то. Будто мы не помним, как сам такой же заявился — теля и теля. А нынче ишь что с парнем вытворяет. И скалится еще, сукин сын. Развлечение ему!
Рабочие перекурили и давно уже разошлись по своим местам, а Брагин, весь сжавшись, долго еще сидел за своим столиком на хлипких ножках и переживал услышанное.
И клял себя за то, что не вышел сразу, не попросил объяснить ему, какому там — зеленому, голубому, в крапинку, что же все эти разговоры значат.
Не вышел. Постеснялся.
«Идиот несчастный, — думал Костя, — болван и трус. Испугался ведь. Смешным ведь показаться испугался».
* * *Близости с бригадой у Брагина не получилось. Подлаживаться и панибратствовать Костя не желал, да и не умел. Видел он молодых мастеров, которые с рабочими хохотали, гулко хлопали их по спинам.
Этакие рубахи-парни.
Но видел он и другое. Видел, как переглядывались за спиной у такого весельчака работяги, говорили что-то негромкими голосами, усмехаясь.
И оттого что Брагин боялся походить на таких, он впадал в другую крайность: был официален, строг, иной раз даже груб от смущения.
И бумажки, бумажки! Горы бумажек... Головы поднять некогда. А производственные дела шли будто сами собой, будто мастера вообще на объекте не было. Так — писарь. Всем заправлял бригадир — тихий, вежливый, себе на уме, хитроглазый Паша Елисеев.
Он расставлял ребят по рабочим местам, следил за укладкой труб, опрессовывал водоводы.
А Брагин и впрямь стал подумывать — не удрать ли? Он явно не справлялся с работой.
У Нелюбина было три таких, как у Кости, объекта и только один еще мастер.
Как начальник участка управлялся со всем этим, Брагин представить себе не мог.
«Талант, наверное, у человека», — с тоской думал он. Думал так до подслушанного разговора.
В глубине души Брагин давно чувствовал: что-то не так. После услышанного это «что-то» стало яснее. И он знал, что не уймется, пока не получит четкого словесного подтверждения этого «чего-то».
И подтверждение это Костя собирался получить в ближайшее же время, но не успел.
В брагинскую прорабку приехал главный инженер. Он долго разглядывал исхудалого, красноглазого от бессонницы мастера, потом молча стал перебирать ворох разнокалиберных бланков на столе. Главный был костлявый, сутулый, как почти все высокие люди, дядька. Мрачноватый. А тут поугрюмел еще больше. Клокастые его брови шевелились, он неопределенно хмыкал, качал головой и курил одну беломорину за другой.
Явился, как всегда блестящий, Нелюбин. Почтительно, но с достоинством стал докладывать о делах.
Главный молча, в упор разглядывал его глубоко посаженными круглыми глазами. И под этим тяжелым взглядом Нелюбин забеспокоился и как-то на глазах полинял.
Главный выслушал его, кивнул, потом буркнул:
— Пойдем-ка, Геннадий Петрович. Поговорить надо.
Они вышли.
О чем был разговор, Брагин так и не узнал. Только догадываться мог.
Через полчаса в дверях прорабки показался красный, весь какой-то взъерошенный, как воробей после выволочки, Нелюбин.
Он озабоченно кинулся к столу, переворошил бумаги, потом закурил и через пять минут уже снова сделался прежним — веселым и самоуверенным. Со смешком сказал Косте:
— Ты что ж это у меня хлеб отбиваешь? Так и заскучать можно — без дела. Ты больше на все объекты материалы не выписывай. О себе заботься. И процентовками не занимайся. Беру на себя. Надо тебя разгрузить.
— Так, значит! .. Значит, я на все три... на весь участок, значит? — растерянно спросил Брагин и почувствовал, как гнев начинает клокотать в нем.
— Опыт тебе нужен был? Нужен. Теперь имеешь? Имеешь. Ты погляди, твои гаврики бетонные кольца для колодца посуху кладут, а надо на цементный раствор. Главное — производство. Бумажки — это потом. Ты проследи, пожалуйста. От главного попало из-за тебя, — зачастил Нелюбин.
— Нет, погоди, Геннадий Петрович! Выходит, я все эти месяцы за тебя да за чужого дядю вкалывал? — У Кости даже в ушах зазвенело от злости.
— Ну, зачем же так! Один ведь участок. Сегодня ты за меня, завтра — я. Делов-то! — Нелюбин натужно засмеялся.
— Так-так... Завтра, говоришь? Ну, а процентовки как же? Без них ведь людям зарплату не дадут.
— А я на что? Я-то для чего? — Нелюбин весело всплеснул руками. — Об этом не думай, все сделаю. Своими делами занимайся.
Костя долго молчал. Глядел Нелюбину в глаза. И насмешки в них больше не видел.
— Ну гад же ты, Геннадий Петрович, — сказал он совсем тихо.
Нелюбин отвел глаза, долго чиркал зажигалкой, так и не прикурил.
— Слушай, Брагин, ты вот что... Ты извини меня, старик, — так же тихо ответил он, — я тут пережал малость. Я тебя проверить хотел... Так сказать, на скручивание и на разрыв, да малость пережал! Увлекся. — Нелюбин усмехнулся вдруг и совсем уж шепотом доверительно добавил: — Ох и крутил же мне сейчас главный хвоста, ох и крутил! Пощипал ясны перышки. Я ведь в свое время к нему, как ты сейчас ко мне, попал. Я мастером, он начальником участка. И вон сколько уж работаем. И нам с тобой работать. Так что извини, старик.
И тут Костя неожиданно для себя засмеялся.
Нелюбин с таким простодушием жаловался на выволочку, так красноречиво показывал, как ему «крутили хвоста», что Костя не выдержал. Нелюбин радостно захохотал, ткнул кулаком Брагина в плечо.
— Замирились? — спросил он. — Ну и славно.
— Слушай, а отчего тебя старик этот, Трофимыч, бульдозерист, так чихвостил?
Нелюбин ухмыльнулся:
— Это он меня воспитывает. Он всех воспитывает. И тебя будет. Он только тех не воспитывает, кого терпеть не может. Дед — человек правильный, ты не гляди, что ругается как извозчик. Ты на это не гляди.
* * *Жизнь Костина сделалась хорошая, нормальная жизнь.
Бумажные дела сократились на две трети, появилось время оглядеться вокруг, заняться всерьез тем, чему учили его в институте целых пять лет.
Но тут навалились новые заботы. Выяснилось, что бригадир Елисеев попивает на работе. Костя и раньше замечал это. Глаза у Елисеева замасливались, на него накатывал приступ болтливости. Он приходил среди дня в прорабку, садился рядом с корпящим над бланками Брагиным и начинал пространно и путано рассказывать какой-нибудь героический случай из своей жизни.
Когда, уловив запах спиртного, Костя начинал демонстративно принюхиваться, Елисеев лениво усмехался, прикрывая ладонью рот, ронял:
— Пивком побаловался. Пить охота — страсть, уработался.
Но вот, занявшись производством, Брагин несколько раз не согласился с тем, как бригадир расставил людей. А один раз открыто возмутился: трех здоровенных лбов, своих приятелей, Паша Елисеев поставил на опрессовку только что проложенного водовода. А вся работа состояла в том, чтобы следить за показанием манометра, — надо было довести давление в трубе до десяти атмосфер и вовремя отключить электронасос.
Зачем нужно было делать это втроем, да еще оставаясь на целую смену сверхурочно (за это плата отдельно), Костя понимал. Деньги.
И при всех высказал соображения свои Елисееву, и заменил троих здоровяков одним хилым Санькой Корноуховым, учеником слесаря-монтажника. А дружков бригадира послал в траншею на зачеканку стыков — работу тяжелую, требующую не только квалификации, но и физической силы.
И тут оказалось, что вежливый и тихий Паша Елисеев не такой уж вежливый и тихий.
Он побледнел и закричал:
— Что вы понимаете! Ишь распорядился! А если стык где прорвет под давлением, тогда что?! Иди, Санька, на место, а вы, ребята, делайте, что я вам велел. Потом повернулся к мастеру, ухмыльнулся лениво а снисходительно посоветовал: — Шли бы вы, Костантин Сергеевич, в будку, накладные бы заполняли, а я уж тут разберусь как-нибудь.
