Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких
– Таких беретов мне удалось, к сожалению, получить только семнадцать штук. На всех, увы, не хватит. Я прикинул, каким образом распределить их между вами, и пришел к такому решению… Право носить береты мы предоставим лучшим из лучших, нашим передовым, нашему авангарду – членам Юнкома.
На этот раз никто не кричал «ура», даже юнкомовцы почему-то молчали, и никто не смотрел на них с завистью. Только какой-то новичок из второго отделения, обидевшись на Викниксора, крикнул:
– А мы что, рыжие?
– Нет, Петраков, – ласково сказал Викниксор, – ты не рыжий. Но ты еще не заслужил чести состоять в организации Юных коммунаров. Добивайся этого, и в один прекрасный день ты тоже получишь право носить форму.
Это слово заставило многих из нас вздрогнуть и насторожиться.
– Виктор Николаевич, – поднялся над столом Купец, – а что, разве это обязательно?..
– Что обязательно?
– Носить эти беретики?
– Да, Офенбах… разумеется, как и всякую другую форму.
Мы ясно представили себе Купца в этом детском головном уборчике с розовым помпоном на макушке, и нам стало не по себе. У многих из нас появились дурные предчувствия. И предчувствия эти, увы, очень скоро оправдались.
В тот же вечер Купец подошел к Янкелю и Японцу, обсуждавшим очередной номер юнкомовской газеты, и сказал:
– Вот что, робя… Вычеркивайте меня.
– Откуда? Что? Почему?
– Из Юнкома. Я выхожу, выписываюсь…
Напрасно мы уговаривали его: решение его было непоколебимо Купец навсегда был утрачен для нашей организации.
Остальные держались более или менее стойко.
Я говорю «более или менее», потому что ходить по улицам в этих гамлетовских головных уборах и в самом деле требовало немалой стойкости и геройства. Особенно если учесть, что ситцевые брюки, которые раздобыл для нас Викниксор, оказались самых фантастических расцветок: голубые, светло-зеленые, канареечно-желтые…
Куда там пионерам с их короткими штанами и кумачовыми галстуками! К пионерам в городе скоро привыкли. Одни смотрели на них с гордостью и любовью, другие – с затаенной ненавистью. Что касается юнкомовцев, то к их форме население Петрограда привыкнуть не могло. Не было случая, чтобы человек шел по улице и, повстречавшись с юнкомовцем, не вздрогнул, не оглянулся и не сказал ему вслед что-нибудь вроде: «Эва как вырядился, дурак!» или: «Ну и чучело с помпончиком!..»
Когда мы шли строем, было еще туда-сюда – в строю мы были солдатами, мы чувствовали локоть соседа, идти же в одиночку было нестерпимой пыткой.
И не все эту пытку выдерживали.
Не выдержал ее, между прочим, и одноглазый Мамочка.
Вот что случилось однажды в субботний вечер.
Три шкидца, три юнкомовца, три члена центрального комитета – Янкель, Японец и Пантелеев, – получив отпускные свидетельства, бодро и весело шагали по Петергофскому проспекту в сторону центра. Несколько опередив их, на другой стороне улицы шел Мамочка. Шел он тоже довольно быстро и тоже был в юнкомовском берете, но берет ему попался, как назло, очень большой, плоский, так что щупленький Мамочка был похож издали на какую-то сыроежку или поганку. Кто-то из юнкомовцев увидел его, ребята посмеялись, поострили немножко на Мамочкин счет и снова увлеклись беседой. Но тут Янкель, бросив рассеянный взгляд на противоположный тротуар, вдруг остановился и воскликнул:
– Ребята, постойте, а где же Мамочка?
Только что Мамочка был, и его не стало. Не было его ни впереди, ни сзади, ни слева, ни справа. Среди бела дня человек растворился, провалился сквозь землю, превратился в невидимку.
С разинутыми ртами шкидцы стояли на краю тротуара и смотрели. И тут их разинутые рты еще больше округлились. Ребята увидели Мамочку. Он вышел из какого-то подъезда, воровато оглянулся и быстро зашагал, почти побежал к трамвайной остановке. На стриженной под машинку Мамочкиной голове чернел узелок всегдашней его повязки. Берета на голове не было. Он явно перекочевал или в карман, или за пазуху.
Юнкомовцы мрачно переглянулись.
– Хорош гусь! – сквозь зубы проговорил Японец.
– Ах ты, ренегат паршивый! – воскликнул Янкель.
Не сговариваясь, юнкомовцы ринулись за своим слабохарактерным товарищем, но он, словно ожидая или предчувствуя погоню, прибавил шагу, и не успели шкидцы окликнуть его, как Мамочка вскочил на колбасу только что тронувшегося трамвая и был таков.
Откровенно говоря, мы не имели права слишком строго судить его. В душе каждый из нас хорошо понимал Мамочку. Но мы были руководители, вожди, и мы не вправе были прощать трусость и малодушие.
– Судить! – воскликнул Янкель.
– Исключить! – изрек Японец.
Третьему оставалось требовать разве что гильотины или расстрела.
Во всяком случае, в понедельник утром, по возвращении из отпуска, Мамочку ожидали весьма малоприятные вещи. Но в понедельник Мамочка в Шкиде не появился. Не вернулся он и во вторник. А в среду после обеда Викниксору позвонили по телефону из районного отделения милиции и сообщили, что его воспитанник Федоров Константин находится на излечении в хирургическом отделении Александровской городской больницы.
Взяв с собой двух старшеклассников, Викниксор сразу же поехал в больницу.
Мамочка лежал без сознания. Против обыкновения, повязка на его голове была не черная, а белая. Остренький Мамочкин носик еще больше заострился, губы запеклись.
У Мамочкиной постели сидел и писал что-то в блокноте работник милиции. Из-под белого халата выглядывали черная кожаная тужурка и деревянная кобура маузера.
Когда мы узнали, что в субботу вечером Мамочку, избитого до бесчувствия, привезли в больницу с Покровского рынка, нам стало не по себе. За что могли избить на рынке тринадцатилетнего приютского парня? По опыту мы знали, что только за воровство. Недаром в те годы окрестная шпана распевала песню:
На Английском у ПокровкиСтоят бабы, две торговки,И ругают напропадДостоевских всех ребят…
Да, немало соблазнов таил в себе в те годы рынок, и немало было случаев, когда шкидцы, особенно новички, попадались на таких некрасивых занятиях, как бесплатное угощение орехами, яблоками, конфетами и т. п. Но – юнкомовец?! Авангард школы…
– Нет, нет, – успокоил Викниксора сотрудник милиции, – ни о каком воровстве и речи быть не может…
То, что случилось с Мамочкой на Покровском рынке, получило тогда в городе довольно широкую огласку. Была даже статья в одной из петроградских газет, кажется в «Смене».
Держа путь на Малую Подьяческую, где проживал его старший, семейный брат, Мамочка проходил через Покровку. Пошел он прямо через рынок, наверное для того, чтобы сократить путь. В этот день брат обещал повести его в цирк, и Мамочка боялся опоздать.
Рынок уже закрывался, народ расходился, торговцы складывали свои лари и навесы.
И тут Мамочка увидел такое, что заставило его мигом забыть и о цирке, и о брате, и обо всем на свете.
Три молодых нэпмана, три красномордых подвыпивших мясника, обступили большой решетчатый ларь, в каких обычно торговцы держат арбузы, капусту или живую домашнюю птицу, и с диким пьяным хохотом тыкали в этот ящик палками и растрепанной дворницкой метлой.
– А ну говори, сопляк! – рычал один из них, самый краснощекий, высокий, в рыжем, замаранном кровью фартуке. – Говори… повторяй за мной: «Я индюк – красные сопли».
Мамочка подошел ближе и с ужасом увидел, что в ящике, скорчившись, в неудобном положении сидит маленький белобрысый паренек в изодранной белой рубахе и в сбитом на сторону красном галстуке. В этом пацане Мамочка без труда узнал одного из тех, кто приходил в Шкиду брать над нами шефство.
– А ну повторяй! – наседали на мальчика рыночники. – Повторяй, тебе говорят: «Я индюк – красные сопли… отрекаюсь…»
– Отпустите меня! Я же опаздываю! – сдерживая слезы, из последних сил просил мальчик.
– Отрекайся, паскуда, хуже будет! А ну!..
И грязная метла снова полезла в лицо мальчику.
Мамочка не мог больше спокойно смотреть.
– Вы что делаете, гады?! – закричал он, кидаясь к мясникам.
Торговцы оглянулись и вытаращили глаза.
– А это еще что за козявка?
– Вы что, я говорю, измываетесь над парнем? Думаете, большие, так можно?!
– Ах ты лягуха безглазая! – зарычал детина в фартуке. – Ты что, тоже в ящик захотел? А ну давай лезь за компанию!
И он протянул свою толстую волосатую руку, чтобы схватить Мамочку за шиворот. Но Мамочка был не из таких. Он успел больно укусить мясника за руку, отскочил в сторону, развернулся и изо всех сил лягнул своего противника босой пяткой в живот.
Дальнейшего, как говорится, Мамочка не запомнил.
Три дюжих мясника-ярославца избили его так, что на нем живого места не осталось. В больницу Мамочку привезли почти без пульса. И в течение суток врачи не знали, выживет он или нет.
