Григорий Ходжер - Амур широкий
— Нет, не подумал об этом. Не верю я, что катер будет у нас.
— Ты такой же неверующий, Токто, — рассмеялся Воротин. — В Нярги, в Болони столько молодых, желающих стать мотористами, отбоя нет от них. И учатся уже. А Калпе из Нярги рыбалку бросил, мотористом стал, хотя денег меньше стал зарабатывать. Вот как. Отстаете.
— Ладно, отстаем, пусть эти амурские все мотористами станут, но охотиться они не могут лучше нас, озерских. Они тоже отстают от нас.
Воротин махнул рукой, не стал больше спорить, зная характер Токто. А тот остался доволен, будучи уверен, что победил в споре Воротина и заткнул ему рот.
Харпинские колхозники выполнили свой план на осенней путине, вдоволь заготовили себе юколы и возвратились в Хурэчэн в конце сентября. Ко всеобщему удивлению, лошадь никуда не убежала, спокойно паслась и не собиралась драться с прибежавшим из тайги лосем. Лося охотники тут же подстрелили и хорошо отметили возвращение с Амура. Потом Токто призвал колхозников убрать урожай.
Мужчины и женщины пошли в огород, выдергали тонкие картофельные стебли с синюшными плодами, величиной не больше куриного яйца.
— Чего тут есть? — удивились колхозники. — А вид у них какой? Синие, зеленые…
— У амурских крупнее растут.
— Секрет, видно, какой знают.
— С соленой кетой очень идет, пробовал я как-то, вкусно…
Женщины принесли котел с водой, набросали туда самой крупной картошки и поставили на огонь. Пока собирали урожай, котел закипел. Внук Токто, Лингэ, вытащил картофелину, подул и, когда она остыла, попробовал.
— Сырая, — сказал он и выплюнул. — Тьфу, да еще горькая.
— Мясо быстрее сваришь, — проворчал кто-то.
Когда картошка разварилась совсем, растрескалась, котел сняли с огня, вылили остаток воды и все взяли по клубню. Пробовали, не снимая кожуры.
— Горькая, как такую едят? Такую даже соленая кета не подправит.
— Кожуру снимайте, вкуснее.
Но и без кожуры харпинский картофель, выращенный в тени деревьев, в густой траве без прополки, невыносимо горчил. Колхозники махнули рукой — пусть горчит, не нам его есть. Собрали около четырех мешков картофельной мелочи, подобрали всю до горошин.
— Что будем делать с ним? — спрашивали колхозники Токто, но председатель сам не знал, куда деть картошку; он был доволен и тем, что выполнил указание районного начальства. Колхозники высыпали весь урожай в один из заброшенных амбаров, разошлись и позабыли о нем: были гораздо важнее дела — готовиться к охоте. Но, к удивлению Токто, охотники что-то нынче не спешили в тайгу, они ездили в Джуен слишком часто под всяким предлогом, задерживались там подолгу. Токто был уверен, что они ездят в магазин за покупками для зимней охоты. Но вот однажды явился к нему старший сын шамана и сказал:
— Токто, я переезжаю в Джуен.
— Почему? Разве здесь плохо?
— Неплохо, но мы с женой не можем жить без детей, а они в Джуене. Сердце кровью обливается.
— Может, тебя отец подбил? — насторожился Токто.
— Зачем отец? Он здесь остается.
За ним явились другие охотники, все они собирались переезжать в Джуен, к детям. А жены их еще добавляли:
— Мы не хуже джуенских женщин, они там в магазине каждый день покупки делают, а мы в год раз делаем. В Джуене магазин рядом, что надо — все под рукой.
Токто не мог насильно удерживать людей в Хурэчэне, он понял, что его негласный спор с Потой проигран. Тут еще явился охотник, пол-лета сопровождавший лошадь из Болони до Хурэчэна.
— Лошадь-то отощала совсем, — заявил он. — Есть-то ей нечего, вся трава давно пожухла.
— Не знаю, что ли, что трава пожухла, — рассердился Токто. — Они пожухлую и едят в это время и зимой. Где ей я найду зеленую?
— Видно, надо было летом зеленую заготовить.
— А ты где был? Чего не готовил? Умник…
— Я шел за ней, когда мне было готовить?
— Другим тоже некогда было.
— Умирает лошадь, Токто, до слез жалко. Я ее по-нанайски обучал.
— Привык ты к ней, потому жалко. Что теперь делать? Где достать выкошенной травы? Тьфу ты, напасть какая! Одна беда за другой! Скажи, что делать, ты ведь за ней шел, ты привел?
— Откуда мне знать?
— Я тоже не знаю. Тьфу, хотя бы этот овес уродился и не затопило его. Овсом, кажется, кормят лошадей?
— Откуда мне знать?
— Откуда, откуда, заладил! Пропадет ведь лошадь. Привел, хоть напомнил бы, что трава сушеная потребуется! У меня не десять голов, чтобы помнить все. Да еще о твоей лошади.
— Не моя она.
— Ну, колхозная, но ты шел за ней, подгонял сюда на мою голову. Оставил бы в Джуене у Поты. Может, сейчас не поздно? Может, обратно угонишь в Джуен?
— Она еле на ногах стоит, отощала совсем. Да вода холодная, не переплывет, замерзнет. Я тоже сейчас не переплыву, лед…
— Вот еще беда! Привел какую-то дохлятину. Вон лоси и летом и зимой в тайге, не помирают. Тьфу! Зачем только взбрело мне в голову покупать ее! Если не выживет, чего мучить животное? Застрели!
— Нет, любого зверя в тайге стрелял, но эту лошадь не буду. Нет, пусть кто другой стреляет.
— Ладно, пусть подыхает, кожу шаману на бубен отдадим. Тьфу, что говорю? Вот беда. Охотился всю жизнь — не знал такой беды. Навязали мне этот колхоз. Распадется этот колхоз, больше никогда не буду другой организовывать. Охотник я, мое место в тайге…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Коровник тоже построили из тальника и глины.
— Этот бык, если рассердится, насквозь пройдет, — говорили колхозники, оглядывая еще сырые стены.
— Ничего, разбогатеем, построим им теплый дом, — подбадривал их Пиапон.
С появлением быка и коров появились новые заботы у Пиапона — коровник построить, хлопотать о корме, уговаривать женщин, чтоб ухаживали за ними. Исоака и Мима согласились ухаживать за коровами, но потребовали, чтобы отделили быка от коров. Бык к этому времени разодрал еще одну собаку и становился с каждым днем все злее и злее. Способствовали этому мальчишки. Узнали они откуда-то, что бык не терпит красного цвета, натаскали красных лоскутов и дразнили его. Бык ревел на все стойбище, стекла дребезжали от этого рева в фанзах, рыл песок и нападал на своих мучителей. Шустрые ребятишки с замирающим сердцем убегали от него за фанзы. Нравилась им эта смертельно опасная игра. Потом до Пиапона дошел слух, что ребятишки научились доводить быка до белого каления, дергая его за мошонку. Пришлось принимать срочные меры, родители поговорили крепко с озорниками, быку спилили рога и повесили на лоб широкую доску, чтоб он не видел перед собой.
Исоака с Мимой несколько успокоились, но свирепый бык и без рогов вызывал трепетный страх. Они кое-как научились доить коров, помощь им оказывала мать учительницы Фекла Ивановна. Молоко покупали только русские: учительница, бухгалтер с кассиром, завмаг и Шатохин. Оставшееся молоко прокисало, женщины пытались кормить им собак, но те отворачивали морды, и доярки стали выливать прокисшее молоко.
— Жалко добра, — говорила Мима. — Может, на базу ездить продавать, лишние деньги все же.
— Пока едешь — прокиснет, — отвечала Исоака. — У них там у самих есть коровы. Зачем им?
— А вот в магазине нила, — так Мима назвала сыр, — завмаг говорит, его из молока готовят. Чудно, молоко как вода, а эта нила как камень…
— Врет. Никто у него не покупает, потому придумывает.
Неизвестно, сколько бы еще так продолжалось у неопытных доярок, если бы учительница случайно не заметила творожную массу возле коровника.
— Кислое молоко выливаете? — спросила она доярок.
— Выливаем. Что делать? — ответила Мима.
— Творог надо готовить.
Учительница-горожанка сама не знала тонкостей изготовления молочных продуктов и попросила мать помочь дояркам. Вскоре, к радости Пиапона, который не знал, что доярки выливают прокисшее молоко, творог тоже стал доходной статьей в колхозе.
Пиапон все чаще и чаще задумывался над огородничеством. Он понимал, что колхозные мелкие поля, разбросанные по тайге, это ничтожно малая часть пахотной земли, которую должен иметь колхоз. Лошадям требовался овес, коровам — картофель и другие корнеплоды, колхозники не отказывались от табака, огурцов, фасоли, сои, гаоляна и чумизы, которые сеяли корейцы. Пиапона преследовала неотступная мысль привлечь к колхозному земледелию корейцев, проживавших возле рыббазы. Пусть они научат нанай огородничеству, передадут им свой вековой опыт. Посоветовался он с некоторыми колхозниками, бухгалтером, съездил к корейцам, поговорил с приятелем Ким Хен То, и перед кетовой путиной на общем колхозном собрании корейцы были приняты в колхоз «Рыбак-охотник». Теперь Пиапон знал, что земледелие в его колхозе будет не последним делом, хотят этого или не хотят колхозники вроде Холгитона, Оненка, Киле. Придется им всерьез заняться полеводством, огородничеством, придется привыкать к пище, которую дает плодородная земля.
