Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Перевод М. Магомедова.
БАБУШКИНЫ МОЛИТВЫ
— Ты, наверно, давно надоела аллаху! — однажды утром сказала мама бабушке.
— Почему это надоела? Что я плохого делаю?
— Ты каждый день его о чем-нибудь просишь. Если твои просьбы записать, то целая книга получится. Разве аллах может все запомнить?..
— Вай, ты совсем с ума сошла!.. Аллах, будь милостив, не услышь этого. Прости, считай, что она ничего не говорила. — Бабушка подняла руки к небу. — Ты милосерден, пожалей нас. Ты всемогущ, кто же поможет, кроме тебя! — Немного подумав, бабушка продолжала: — Только поднимется новая заря и омоет глаза голубое небо, я обращаюсь к тебе и молю: прости меня за мои грехи. Я нитки чужой не взяла за свою жизнь, не ранила ничьего сердца, легче старалась ступать, чтобы не тяжело было родной земле носить меня, громко не говорила, боясь спугнуть птиц с деревьев. Радовалась рождению человека на свет, плакала, когда ты кого-нибудь призывал к себе. Но прости мне мои грехи, потому что все мы грешны! Пусть твое благословение будет щедро, как роса, падающая на траву, на цветы, камни, родники. Пусть оно не обойдет ни один дом! Дай каждому то, о чем он мечтает, и пусть исполнится заветное желание каждого!
У Патимат умер муж, — продолжает бабушка, — не мое это дело, на все твоя воля. Значит, больше ты не отпустил ему дней. Но у Патимат осталось трое сирот. Если ты так сделал, о всемогущий, значит, им надо было испытать сиротство. Но она еще молода! Дай ей такого мужа, чтобы заменил детям отца.
Хатимат опять ждет ребенка, — молится бабушка, — ты сам видишь, у них семь девочек. Как они хотят сына! Только ты можешь заменить того, кто у нее под сердцем. Сделай так, чтобы у нее родился сын!
Супайнат долго засиживается в невестах, она же не сделала никому ничего плохого. Хорошая девушка, как все. Встает на заре, ложится поздно, работает не покладая рук. И на пахоте, и на сенокосе, и на жатве справляется. Дорожит каждым зернышком, по хлебу не пройдет! Один раз я видела, как она, возвращаясь с полным кувшином, нагнулась, подняла с земли колосок, поцеловала его и понесла домой. Не знаю, куда смотрят женихи! Чем она хуже Айшат из магазина? Не пойми неправильно мои слова, для Айшат я тоже хочу счастья, Алхамдулиллах, пусть она тонет в нем, как неумеющий плавать в море. Но неужели у тебя не осталось хоть чуть-чуть и для Супайнат…
Аллах, прости меня, свою рабу. Не думай, что я прошу слишком многого. Аминат болеет, облегчи ей страдания, а если ее дни сочтены, то пошли легкую смерть, ведь никто не видел от этой женщины ничего плохого!..
— Вабабай, мать, твой аллах, наверное, думает, что к нему пришла больная нищая, — смеется мама.
Но бабушка не слушает и продолжает молитву:
— Всему живому — от муравья до человека, всему растущему — от травинки до зуба, всему вечному — от камня до скалы — нужна твоя жалость. Береги, молю тебя, семя в земле, росток на ней, зерно в колосе, цветок в цветении. В меру пошли дождя и солнца, ветра и ласки. Помешай граду и молниям сгубить урожай, дай созреть плодам. Молю тебя, защити нас всех от нежданных бед, а путникам пошли ясные лунные ночи, чтобы они не заблудились в дороге.
Береги от разорения птичьи гнезда, не дай испытать горе пернатым и зверям в лесу. Пусть они радуются, видя своих детенышей живыми и здоровыми!
Пусть всех матерей и отцов, когда придет время, похоронят их дети, ибо нет ничего страшнее на земле, чем горе родителей, что приходят на могилы к своим детям. Не гневайся на меня, всемогущий, коснись нас, грешных, своей доброй рукой. Дай каждому счастья, от Машрика до Магриба; дай счастья и мне, старой. Пошли очищение и веру моим детям и внукам. Прости их за безверие.
— Никогда он не простит, и не жди! Никто из твоих внуков ни разу не помолился, — дразнит ее мама.
А бабушка продолжает все громче:
— Аставпируллах! Прости нас за то, что мы делаем плохого, а хорошее умножь стократ! Не дай людям платить злом за добро! Упаси нас от коварства бывших друзей!
Пусть наши ноги обойдут ядовитую траву, пусть наши руки растят плодовые деревья. Дай нам легкость, но дай и упорство; уничтожь самодовольство, надели людей желанием творить добро!
Пусть нашему аулу никогда не будет суждено понести позор от легкомыслия женщин и трусости мужчин.
Голодному пошли хлеб, жаждущему — воду. Береги людей от злого языка и алчного глаза, одень нагих, обуй босых! Пусть с наших губ слетают только те слова, какие приносят радость людям. Не допусти, чтобы злые речи, ранящие сердце, срывались с нашего языка. Не дай нам быть столь горькими, чтобы нас выплюнули, и столь сладкими, чтобы нас проглотили.
Дай нам силы быстрее забывать зло, всегда помнить добро, которое нам сделали люди. Дай нам терпение и силу, чтобы печаль превратилась в радость.
Если я просила о чем-то невозможном, прости; много еще осталось, но ты же угадываешь мысли, значит, знаешь и сам. Спешу, боюсь прозевать зарю, на поле надо идти. Аставпируллах! Аставпируллах! Аставпируллах!
Перевод М. Магомедова.
ХЛЕБ
Когда горожанин слышит слово «хлеб», то представляет себе полки хлебного магазина, на которых рядами лежат свежие булки. А когда о хлебе слышит житель аула, то в его памяти прежде всего возникает образ земли.
Прохладный весенний день. Аксакал аула Магомедхалид произносит: «Пора!» — и на поле выносят плуг. Первую борозду проводит Сайпудин. Маленького роста, с густой бородой, он идет босиком по полю, засучив штаны почти до колен и налегая на плуг всем телом. Сайпудин что-то шепчет побелевшими от напряжения губами, а плуг мягко входит в землю. Аромат раннего весеннею воздуха смешивается с ароматом растревоженной земли и ударяет в лицо. От него словно оживает, молодеет тело. Мы, сироты, дети войны, идем по борозде, держа в руках маленькие мешочки, и собираем свежие сочные корни.
На другие делянки выходят женщины. То там, то тут мелькнет туго повязанный черный вдовий платок. Пахоту начинают молча, без песен и каких-либо обрядов и шуток.
Домой возвращаемся поздно. Ноет спина. От усталости даже не хочется есть. Замертво падаю на пол, бросив мешочек с корнями.
— Сил нет, — говорит мама, снимая подвязанные веревкой отцовские галоши, и вытряхивает из них землю. — Ноги будто кипятком обдало, а рук не чувствую —
