Ирина Гуро - Песочные часы
Механизм сработал что надо. Лизелотта пошарила рукой на столе перед собой и выбросила картонку…
Мне предстояла женитьба на дочери «благородного иностранного негоцианта», которому не дано было засидеться на этом свете, результатом чего явится крупное наследство!
Я даже не улыбнулся: со мной происходили вещи более удивительные.
И еще как-то в сумерки я очутился на небольшой площади в западной части города. Чем-то знаком показался мне поворот узкой улицы, выбегающей из площади, как ручей из озера. Я последовал ему и узнал вывеску на винном погребке и дверь, окованную железом. Не успев продумать последствий этого шага, я спустился по каменным ступенькам.
К моему удивлению, здесь, как и прошлый раз, оказалось полно. Как будто это было заколдованное место, не подверженное никаким влияниям извне. Стоял обычный гомон уютного заведения, где можно, хотя бы с отрывом соответствующих талонов, толково поесть и даже выпить. Просто не верилось, что в голодном и холодном городе есть такой оазис. Я нашел место в углу, но был тотчас замечен хозяином. Он обратился ко мне, как к старому знакомому:
— Вы давно у нас не были! — Эта обычная формула ресторанного гостеприимства прозвучала пародийно, потому что я был здесь лишь однажды.
Он предложил мне устроиться в свободной нише. Я отказался, сказав, что никого не жду.
— Ваш друг, молодой господин Гогенлоэ, заходил на днях.
— Вот как! — вырвалось у меня.
Хозяин удивился:
— Разве вы не встречаете господина Конрада?
Я вынужден был наскоро придумать, что между нами произошла размолвка, в общем пустяковая.
Он добродушно засмеялся:
— Между такими веселыми молодыми людьми, не подлежащими отправке на фронт, какие могут быть раздоры.
Неужели я еще был похож на веселого прожигателя жизни?
Когда я вышел из погребка, переулок был пустынен, и я почувствовал, что мне вроде чего-то не хватает… Я осторожно огляделся: никого! Прошел до угла, резко обернулся: никого!
Тут мне вспомнилось, что, выходя из дому, я тоже не заметил за собой хвоста. Но подумал, что соглядатай как-то маскируется, а потом не стал присматриваться: я уже привык к этим теням, скользящим за мной, как и они тоже, наверное, привыкли следовать по малозначительным маршрутам Вальтера Занга.
Но их больше не было: ни теней, ни даже тени теней. И по всей вероятности — уже с утра.
Я проделал целый комплекс проверки, боясь ошибиться, не доверяя себе, — так легко в моем положении желаемое принять за действительное! Я предпринял длинный кружной путь домой, несколько раз меняя омнибусы, выходя на остановках «по требованию»…
Ощущение свободы было таким сладким, словно я вышел из тюрьмы.
И вдруг оно погасло: наблюдение снято, потому что меня уже сегодня возьмут.
Да, это безусловно так. Ничем другим нельзя объяснить, почему за мной перестали топать.
Стоял холодный вечер, ветер дул в спину, подгонял меня к моему дому и к моему концу, — я не мог его избежать. И я переложил пистолет в карман пиджака, решив, что пальто сброшу на лестнице.
Когда я вошел во двор и поглядел на окна квартиры, то не поверил своим глазам: на обоих окнах нашего «зала» были опущены черные маскировочные шторы. Этого не было, когда я уходил, готов был голову прозакладывать!
Но не могут же они там, в засаде, палить свет просто для того, чтобы глазеть друг на друга!.. Нет, нет, тут что-то другое! Все опасения мои испарились, и я взлетел по лестнице в самых радужных надеждах…
Но это был Шониг. Всего только Шониг. Правда, какой-то необычный или, вернее, несколько приближенный к тому, прежнему, каким он был когда-то.
В рябеньком пиджаке прежних времен. И охотничья шляпа висела на вешалке. А главное — вид у него был такой, словно «новое оружие» пущено в дело на всех фронтах.
— Извините, Вальтер, что я вошел в квартиру в ваше отсутствие… — начал он торжественно.
— Как вы вошли, господин Шониг?
— Фрау Муймер передала мне свои ключи. Она настоятельно просила, чтобы я немедленно поговорил с вами… А я боялся пропустить ваш приход.
— Вы получили ключи по почте?
— Нет, Вальтер. Я лично говорил с ней. — Он произнес это «лично», словно был на приеме у рейхсминистра.
— Вы ездили в Пельтов?
— Вот именно, дорогой Вальтер, вот именно.
Он произносил свои реплики повышенным тоном, как бы говоря о чем-то важном. И как я понял, для меня — тоже. Дурацкая мысль, что все-таки имеется в виду некая новость в масштабах рейха, заставила меня поежиться…
— Да вы садитесь, Вальтер, — любезно предложил он, точно не я, а он был здесь хозяин. Впрочем, раз старуха дала ему ключи… — Разговор у нас будет дружеский и — дискретный, и поэтому… — Шониг выставил на стол бутылку с мутной жидкостью. — Подарок фрау Муймер, — с умилением произнес он.
Я выказал искреннее удовольствие. Когда я брал из буфета рюмки, мне было совсем спокойно. Я ничего не помнил, ничего не опасался. Тупое равнодушие пришло на смену нервному возбуждению. «А, будь что будет!» — звучало во мне. «Будь что будет!» — прозвенели рюмки, когда мы чокнулись с Шонигом, словно старые друзья после долгой разлуки.
Зелье было приятное на вкус, и, кажется, довольно крепкое. Во всяком случае, сразу ударило мне в голову. Но, как теперь часто со мной случалось, не затуманило ее, а, наоборот, обострило мое восприятие. Я разглядел пристально, словно какое-то насекомое на булавке, это мелкое, лысоватое создание, дитя своего времени, рожденное им и уходящее вместе с ним. Шониг, растерявший свою деловитость и энергию, а может быть, и надежды, был мне почти приятен в своем ничтожестве.
Но какой-то «живой водой» все-таки окропила его Альбертина. Я почувствовал ее действие, когда он приступил к «дискретному» разговору.
За время моего знакомства с Шонигом он становился все менее разговорчив, что я приписывал общему положению. И сейчас с удивлением отмечал некий рецидив.
— Дорогой Вальтер, не скрою: был такой момент, когда я усомнился в вас… Вы знаете, что своей деятельностью на пользу рейха я снискал уважение и даже доверие важных лиц. Не было такой кампании во имя нашей победы, в которую я не внес бы свою лепту…
Шониг говорил как по писаному, и видно было, что самый процесс речи доставляет ему удовлетворение.
— Когда русская пуля выбила меня из седла, она не обратила меня в дорожную пыль: Шониг продолжал действовать на другом поприще. И тут, Вальтер, много, очень много для меня значило сотрудничество с такой выдающейся личностью, как фрау Муймер…
Шониг закатил глаза и вздохнул, — это было смешно и становилось все интереснее.
— Мы мужчины, Вальтер, — неожиданно изрек блоклейтер. — И, как таковые, склонны к преклонению перед женщинами. Если находится достойная преклонения особа. Я такую нашел… Мои чувства к ней чисты и озарены великой целью, которой мы оба служим…
Я увидел, что Шониг обрел свой высокопарный тон и это надолго.
— Но вы сказали, что усомнились во мне, господин блоклейтер. А не в фрау Муймер. Не вернуться ли нам к этому?
— Дорогой Вальтер, я как раз подхожу к цели… Итак, безграничное уважение к личности фрау Муймер пробудило и у меня добрые чувства к вам, Вальтер. — Он посмотрел на меня ласково. — Ведь ОНА относилась к вам, как к родному сыну…
— Именно так, — подтвердил я с воодушевлением.
— Когда она покидала нас, я дал ей слово, что буду наблюдать за вами и окажу моральную поддержку своему молодому другу, если она понадобится.
Вот как! Значит, попечения блоклейтера были организованы! Браво, Альбертина!
— Все шло, на мой взгляд, как надо, и я не имел оснований вмешиваться в вашу жизнь, пока однажды не случилось нечто из ряда вон выходящее…
Мутная жидкость оказала на Шонига свое влияние: по-моему, он вообразил себя приносящим свою исповедь не одному мне, а, по крайней мере, небольшому кругу слушателей, — такие он делал ораторские жесты и разные финты голосом.
— Однажды ко мне обратились облеченные высокой государственной властью господа: «Старый солдат Шониг! — сказали мне. — Деятель на ниве патриотических сборов и всевозможных кампаний! Партайгеноссе Шониг! В течение трех с лишним лет вы живете под одной крышей с неким Вальтером Зангом, услужающим бирхалле „Песочные часы“. Что вы можете сказать об этом молодом человеке?»
Не скрою, Вальтер, я думал не о вас, а о НЕЙ, когда со всей искренностью ответил: «Я всегда считал его весьма достойным молодым человеком. Будь это по-другому, такая особа, как фрау Муймер, известная своей патриотической деятельностью и высокими моральными качествами, не отнеслась бы к нему с материнской заботой, что, как мне хорошо известно, имело место». — «Вот как, — сказали мне, — значит, фрау Муймер проявляла материнскую заботу?» — «Безусловно», — подтвердил я.
