Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. Том 1
Он стал на эту ночь рядовым бетонщиком в своей старой бригаде. Это была ночь, в которую Мовлев чувствовал, как он рос, как хрустели у него кости. В эту ночь он научился понимать и любить бетон: живая бетонная масса дышала под трамбовкой. Какие чудесные дела можно делать с этой вязкой, серой, неприглядной массой.
На 286-м замесе бетономешалка вдруг стала. Мовлев принял это, как завал в шахте.
— Стала? — он рванулся к бетономешалке, и вместе с ним рванулась бригада, ставшая в эту ночь единым телом.
— Лопнула труба водопровода.
— Где?
Но это как раз и было неизвестно. Тогда все бросились искать, где прорвало. Трамбовщик Аронов нашел в третьем пролете место, где просачивалась вода.
— Здесь! — И он яростно ударил ломом. Аварию ликвидировали в двадцать минут. Утром вся стройка узнала о том, что бригада Мовлева дала в смену 300 бетонозамесов.
Скоро, впрочем, и этот рекорд был покрыт. Комсомольская бригада Гужвы дала 402 замеса.
Но в это время Мовлев уже ехал на Краммашстрой. Как Марусин принес на Харьковский тракторострой опыт и сноровку Сталинграда, так и Мовлев вместе с буксирной бригадой вез Краммашстрою опыт и сноровку харьковчан. Это был опыт человека, выросшего на социалистической стройке.
На Краммашстрое рекордом было 212 замесов в смену. Этот рекорд давала бригада Дивелишаева. В эту бригаду был включен буксир. Его встретили недоверчиво.
— Вы работу покажьте! Почему вы буксир? А может, мы вас на буксир возьмем.
— Покажьте работу!
В первый же день бригада, в которой участвовал буксир, дала 240 замесов. На третий день организовалась новая бригада бетонщиков во главе с Мовлевым. Она дала 340 замесов. В эту бригаду стали проситься комсомольцы. Они приходили к Мовлеву и просили:
— Научи темпам.
Пришел Вася Костров, кудрявый комсомолец, пришел низенький шустрый Федор Тертычный. В этой же бригаде был и Семен Аронов, приехавший вместе с Мовлевым «буксирить». Бригада давала 800 замесов.
— Есть ли пределы? — спрашивали Мовлева. — Пределы есть?
Он пожимал плечами и показывал газету, где писалось, что на стройке «Шарикоподшипника» дают 960 замесов.
Это был рост страны, овладевающей техникой. Биография Мовлева опять и опять совпадала с биографией страны: он тоже рос.
В эти дни случилось Мовлеву поехать в Харьков за стройматериалами, он решил зайти на Тракторострой. Он шел по широкому шоссе мимо строящихся цехов и внимательно вглядывался в бетонные сооружения. Он понимал в этом толк: по внешнему виду он определял качество работы.
Ажурные колонны он одобрял: они были сделаны чисто. Плотный, без трещин лежал в них бетон. Иногда Мовлев качал головой: тут торопились — бетон был какой-то мятый.
Но вот он увидел плакат, который заставил его остановиться:
«Дадим 1000 бетонозамесов в смену!»
— Тысячу? — У него захватило дух. Он пошел к бетонщикам.
— Дадите тысячу? — спросил он недоверчиво.
— Дадим, Мовлев! — смеясь, ответили те. Они были рады показать Мовлеву класс бетонного дела: смотри, Мовлев, смотри, мастер!
Ночь напролет ходил Мовлев около бетонщиков. Он вынул блокнот и делал пометки. Он учился. Опытным взглядом он видел ошибки. И думал: «Если они дадут, дадим, должны дать и мы!»
Приехав, он собрал бригаду:
— Дадим тысячу пятьдесят?
Бригада обещала постараться.
Мовлеву подготовили площадку, материалы. Ночью толпа народа пришла смотреть, как делается мировой рекорд.
Мовлев расставил бригаду: звено загрузчиков — на загрузку бетономешалки, звено вагонетчиков гонит вагонетки с бетоном к котловану, звено трамбовщиков и звено лопаточников кладут бетон.
— Ну, начали!
Бригада стала на места.
Через четыре часа выяснилось: дано уже 548 замесов. Забрызганный бетоном Семен Аронов вылез из котлована и закричал:
— Это оппортунизм — тысячу пятьдесят замесов, — и он сорвал плакат. — Тысячу сто дадим!
Мовлев, стиснув зубы, руководил работой. 145 замесов дали в пятый час работы, 154 — в шестой...
Мовлеву вдруг захотелось крикнуть ребятам что-то теплое и ободряющее. Но у него, как и тогда в шахте, во время завала, перехватило горло.
— Эх, ребята! — только и прохрипел он.
1160 замесов дали в смену ребята. Весть о мировом рекорде пронеслась по всей стране.
Ну, вот и стал Пантелей Мовлев командиром бетонного цеха, когда решили всех бетонщиков объединить в цех. Он стал здесь, на Краммашстрое, большевиком. Он нашел здесь свою настоящую душевную профессию и не жалел о том, что не может работать в шахте. В конце концов в нашей стране много работы, и каждый может найти себе дело по душе.
Конечно, уголь дает жизнь. Но бетон — сама жизнь. Уголь сгорает. Бетон остается. Вот он стоит, обступает Мовлева зданиями и сооружениями, колоннами и пролетами. Самый большой в мире прессовой цех Краммашстроя, пущенная уже комсомольцами чугунолитейная, цехи металлических конструкций, кузница — все это бетон, бетон, серый, крепкий мовлевский бетон без раковин и трещин...
Вот правдивая история о том, как Пантелей Мовлев, сын маломощного середняка села Ясиноватка, пастух, чернорабочий, летун, носильщик, грузчик, ремонтник, шахтер, красноармеец, бетонщик, трамбовщик, стал командиром бетонного цеха Краммашстроя.
Краматорская,
1932
ГРЕБЕНКА
Всю ночь над Днепром летают бадьи с бетоном. Краны выхватывают их с платформ, высоко подымают над плотиной, над сумятицей железнодорожных колей, раскачивают в мартовском сыром воздухе и, наконец, плавно и бережно опускают в пролет, в нетерпеливые руки бетонщиков.
Серый вязкий бетон растекается бесформенной грудой; бетонщики, увязая в нем, кричат: «Веселей, веселей ваялись!» — и уже шмякается первая лопата о мягкое бетонное месиво.
С бетонного завода, вздрагивая на стыках рельсов, через плотину, через ночь, рассвеченную сотнями ламп, проносятся платформы.
И опять новая бадья нерешительно раскачивается над пролетом.
— Давать, что ли? — кричат изо всех сил с платформы в пролет, туда, где в вязкой бетонной топи работают бетонщики.
Выкрик этот падает вниз, растекается по реке; заглушенный шумом бешено бьющей воды, он попадает к бетонщикам в виде непонятного — а-а-а-о-и?..
Но бетонщик понимает и кричит в ответ, размахивая руками:
— Давай, давай! Чего разговариваешь?
Он не уверен, что его поняли. Бадья бродит над пролетом. Тогда бетонщик знакомым привычным манером закладывает два пальца в рот, — и вот взлетает над Днепром яростный, степной, разудалый свист.
И бадья медленно и покорно падает в нетерпеливые руки бетонщиков.
Всю ночь над Днепром стоит шум ударной работы: выкрики паровозов, лязг колес на рельсах, гомон рабочих, шмяканье бетона, а когда приходит зябкое туманное утро, бетонщики разгибают спины, вытирают руки, отряхиваются и лезут из пролетов наверх.
Там толпятся около сменного прораба Галтелова и спрашивают:
— Так как там, а?..
Галтелов знает, о чем его спрашивают, и, поеживаясь от утренней сырости, отвечает:
— Не подсчитали еще... — и, улыбаясь, добавляет: — а работали лихо...
Широкоплечий рябой бетонщик сворачивает не спеша цигарку и говорит раздумчиво:
— По моим расчетам, как я свои бадьи считал, так, должно, перевыполнили. Ась?
Он закуривает и идет домой, навстречу новой смене, которая торопливо растекается по своим местам.
На ходу он здоровается с земляками и кричит им:
— Глядите ж, сменщики, вы ж наших темпов не забрызгайте!
Днем он снова приходит на плотину затем, чтобы узнать, что «смена Галтелова вместо заданных по плану двухсот кубометров уложила триста десять», и, удовлетворенный, уходит домой отсыпаться.
Сменный прораб — инженер Шуламис Ароновна Зильберштейн, невысокая худенькая женщина в кожушке и кожаной капелюшке, простуженно кричит в пролет 27-28:
— Так как там дела? А?
Десять дней назад в пролете 27-28 неудачно стал каркас. В щели бурно била вода, расшвыривала материал, которым хотели заткнуть Днепру глотку, и заливала пролет.
Десять дней бились здесь, а сегодня утром, семнадцатого, механик Козуб, не уходивший со вчерашнего дня с плотины и потерявший счет часам своей бессменной работы, переставил каркас и сказал водолазам.
— Теперь гоже.
В десять часов утра водолазы полезли в воду уплотнять каркасы. Они забивали в щели паклю, шлак, деревянные клинья и через два часа, к двенадцати, кончили свою работу.
Это был рекорд.
Тяжело ступая по лесенке, ведущей из пролета, водолазы полезли наверх.
Первым выходит бригадир водолазов Оров, за ним Тихомиров и Кучма.
Днепр стекает с их костюмов легкими струйками.
Зильберштейн встречает Орова у выхода наверх и подает ему руку:
— Ну поздравляю, Оров, — говорит она взволнованно, — ну, поздравляю.
Оров молча жмет ее руку, улыбается и проходит дальше.
С реки идет мартовский, беспокойный ветер. Днепр раскололся пополам: до плотины он весь во льду, еще крепком и прочном, хотя и подернутом полыньями. Через плотину же Днепр падает бурными водопадами.
