Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
На пороге Савву и Сергея встретила Марфа Игнатьевна, — глаза ее смотрели тепло, и вся она, счастливая и помолодевшая, была так обрадована и взволнована, что и радость ее и волнение сразу же передались и Сергею.
— Ой, Сережа, — певуче заговорила она, беря из рук Саввы шапку, — какие славные мальчишечки! И оба, веришь, в тебя, ну, чистая копия!
— Разве так, сразу, и можно определить сходство?
— Да уже все видно… Веришь, на личиках так и написано!
— Верь, Сережа, — Савва снимал шубу, — я это хорошо знаю.
— Ну, а как ее здоровье?
— Уже оправилась…
— И долго ей там еще быть?
— Дней десять, — ответил за Марфу Игнатьевну Савва, расчесывая перед зеркалом сильно помятый чуб. — По этим вопросам ты теперь консультируйся у меня.
— Марфа Игнатьевна, вы нам чайку, да побыстрее… И покормите, озябли мы и проголодались.
Марфа Игнатьевна поставила на плитку чайник и начала готовить ужин, а Сергей и Савва прошли в соседнюю, жарко натопленную комнату и уселись на диван.
— Да, Сергей, — мечтательно сказал Савва, глядя на детскую коляску, стоящую пока еще без дела за дверью, — теперь тебе потребуются две колясочки, и вообще все детское умножать на два… Да, о чем тебя просил Николай Петрович?
— О чем? Ты же знаешь, что Николай Петрович уезжает от нас. — Сергей потер ладонью лицо, как бы снимая с него усталость. — Бойченко со мной беседовал. Есть такое мнение, чтобы я заменил Николая Петровича.
— Да ну?! — воскликнул Савва. — Так вот оно, какое событие!
— Но это еще не все. Меня Николай Петрович просил поговорить с тобой… Придется, Савва Нестерович, становиться на мое место…
— Да ты что?! — Савва подошел к детской коляске, покачал ее и отошел. — Да, это событие еще важнее…
— По-моему, пора тебе, Савва, покидать Усть-Невинскую…
— Не знаю… Об этом я как-то и не думал.
— Подумай, время еще есть.
— Как-никак, в Усть-Невинской у меня…
Савва умолк на полуслове — помешала Марфа Игнатьевна. Она несла нарезанное на тарелке сало, чайник, посуду…
Ужинали и пили чай молча, думая каждый о своем.
Молчание затянулось, и Савва, прихлебывая чай, начал расхваливать своего кучера, который должен утром приехать за ним на санях. Сергей утвердительно кивал головой, — видимо, соглашался, что Дорофей и в самом деле кучер незаменимый, затем заговорил об Ирине, о том, как на рассвете пойдет ее проведать. И только когда они улеглись — один на диване, где Марфа Игнатьевна соорудила постель, а другой на кровати, — Савва вздохнул и сказал:
— Эх, пропала ночка… Нагнал мне думок!
— Ничего, впереди ночей еще много.
Сергей потеплее укрылся одеялом и мысленно уже был возле Ирины, и ему не верилось, что вернется она в дом не одна, как бывало прежде возвращалась с дежурства.
* * *Незаметно прошел апрель с высоким небом и светлыми далями по утрам. Белым-белым шелком пятнались сады, в пойме реки на огородных плантациях извилистыми стежками блестели ручейки; горы и леса потемнели. Шумела, полнясь водой и набирая скорость, Кубань, — наперегонки бежали по ней вспененные гребешки, плавали в затишье гусыни и утки со своими ранними выводками.
Весь день над сочной зеленью, над свежим бархатом только что заборонованной, засеянной земли колыхалось и текло-текло дымчатое марево, и все — курган ли, тракторы ли с сеялками, бригадные ли строения — утопало в нем и издали казалось шатким и расплывчато-высоким. На взгорье серыми комочками влипли в траву овцы; нежились на солнце, соскучившись по теплу, стада; коровы, линяя, теряли свое зимнее одеяние. По всему верховью Кубани царствовала весна.
1948–1950
Сухая буйвола
Повесть
Глава I
Олег и Ленька
Лодка наискось перерезала Егорлык, накренилась и, шурша и вздрагивая, поползла плоским дном по мокрому песку.
Олег выпрыгнул на берег, накинул веревку на куст и затянул петлю. Трусики на нем, грязно-серые, под цвет ила, были подпоясаны армейским ремнем. На поясе, как кинжал, болтался нож в матерчатом чехле. Упругое тело, обласканное солнцем, водой и ветром, было сплошь покрыто темной бронзой загара. Нос шелушился, как спинка ящерицы во время линьки. Рыжий чуб выцвел на солнце и был лихо зачесан кверху — не гребенкой, а струей воды. Ресницы намокли, слиплись; маленькие, как смородинки, глаза щурились. Разлатые брови сбежались на переносье, придавая обветренному, худощавому лицу излишнюю суровость и деловитость.
Подтягивая ремень, Олег посмотрел на сидевшего в лодке Леньку и рассмеялся.
— Эй, мокрая ворона! — крикнул он ломающимся баском. — Выходи, причалили благополучно!
Ленька нехотя поднялся. На нем красная рубашка, разорванная на плече. В доверчивых голубых глазах блестели слезы. Печально-молчаливый, с льняной челкой на лобастой голове, он готов был расплакаться. Жалко было рубашку. Да и как не жалеть? Ни у кого такой рубашки не было и нет. Один воротник чего стоит! Вся грудь открыта, как у матроса. Тут же два кармашка, а на них по четыре пуговки — белые, как горошинки. А какой цвет! Не рубашка, а пламя! Красная как огонь. В солнечный день больно глазам на нее смотреть.
Ленькина мать купила рубашку в Ставрополе на базаре. Когда Ленька надел ее и вышел на улицу, его сразу увидели все мальчишки и даже те, кто жил на краю Грушовки. Подумали, что это знамя.
Сбежались, подняли крик, завидовали Леньке. Пришел и Олег, молча пощупал материю, причмокнул губами:
— Где взял?
— На базаре.
— А ничего, дальновидная, — сказал Олег рассудительно. — Как флаг! И выгодная. При случае такой рубашкой можно любой поезд остановить.
И вот такая рубашка была загублена! До нитки мокрая, на плече дыра, рукав болтается. Нет, не надо было Леньке надевать ее на рыбалку! Ехал бы, как Олег, в одних трусиках…
И всему виной Олег. И зачем погнал лодку в камыши? Ничего там хорошего не было, одни комары да стрекозы. А тут еще и лодка какая-то удивительная. По Егорлыку плавала исправно, спокойно, а забралась в камыш — и сразу перевернулась. И отчего? Только оттого, что юркий, черношеий нырок мячиком выпрыгнул из воды. Олег загорячился, потянулся к нему, хотел схватить рукой за хвост — и бултых! Готово, искупались! Леньку чуть лодка не накрыла. Он рванулся в сторону, а тут, как назло, коряга. И как она ловко резанула рубашку — самым острым ножом так не распороть. И все! Рукав болтается, плечо вылезает в дыру, а Олег еще и усмехается. Насмешник! Разве так друзья поступают?
Да, трудное это было плавание. Бултыхаясь, Олег и Ленька кое-как подогнали лодку к островку, вытащили ее, выплескали воду. Не всю, конечно, на дне и сейчас темнела лужа; в ней, сонно раскрывая округлые рты, лежали нанизанные на шнур десятка полтора усачей. В сетке копошились раки, сухо потрескивая клешнями. Лучше бы усачи и раки уплыли, а рубашка была цела!
Вытирая кулаком слезы, Ленька не мог смотреть ни на Олега, ни на раков. Он думал о том, как придет домой и как покажется на глаза матери. Хорошо, если отец вернулся с фермы. Отец у Леньки человек смирный. Может, и побурчит, пожурит. Ему тоже будет жалко рубашку, а бить не станет. А вот мать! Очень сердитая у Леньки мать. От одной мысли, что ему с полуоторванным рукавом придется войти в хату, по телу у Леньки ползла зябкая дрожь.
— Чего дрожишь? — спросил Олег.
— Много купался, и что-то мне сильно холодно. Тебе тоже холодно, Олег?
— Тю, дурной! — возразил тот. — У меня и в привычке нету, чтоб мерзнуть или болеть. Да разве от купания можно заболеть? Ты перепугался там, в камышах, это факт!
— Да, факт… Тебе хорошо…
— Что «тебе хорошо»? Да выберешься ты, в конце концов, на берег?
Не дожидаясь ответа, Олег вскочил в лодку, цепкими руками схватил Леньку и заработал кулаками.
— Ты чего дерешься? — обиделся Ленька. — Полез в камыши, нырка не изловил и рубашку погубил. Смотри! Пропала рубашка. И еще дерешься!
— Я не дерусь, а тебя разогреваю. Чтобы к тебе болезнь не пристала. — Олег сверкнул глазами, подбоченился. — Леня, дружище, скрестим кулаки? Или давай поборемся? Ну, хочешь?
— Отстань…
— А я хочу! Ну, начинай! Наступай на меня!
Не успел Ленька и оглянуться, как Олег толкнул его плечом, да так сильно, что тот выскочил из лодки. Тут же друзья вцепились друг в друга, повалились на песок и покатились к реке. Когда ноги их были уже в воде, а Ленька в своей кумачовой, разорванной, испачканной песком рубашке лежал на спине и не сопротивлялся, Олег встал, подтянул трусики, поправил ремень и передвинул ножик в чехольчике наперед.
— Ну как? Прошла болезнь? — Олег смеялся. — Согрелся? Да ты чего такой квелый? Нюни распустил, как девчонка. Не знаю, Ленька, как тебя с таким небоевым характером приняли в комсомол?
