Иван Катаев - Сердце: Повести и рассказы
Видите ли, вздыхает он как-то даже сочувственно по отношению к Капитану, но его горячо рекомендует Пристанский агент...
Капитан опять начинает накаляться. Он-то знает, чьи эти штуки... Почему им так хочется иметь этого рябого весовщиком?..
— Что мне агент! Я уже сказал, что весовщиком вы не будете...
Счетоводом?.. Да у них есть вакансия. Но только он требует двухнедельного испытания и подписки о годичной работе. Летуны Судоходству не нужны...
Помрачневший, он направляется к выходу. Вое эти агенты-магенты... Женщина в полосатом чулочке останавливает его на лестнице.
— Место в столовой? — Капитан смотрит на нее, сердито выпятив нижнюю губу. — А кто вы по профессии?
— Я счетовод.
— Что это? — сумрачно усмехается он. — Наводнение счетоводов сегодня?.. Почему же вы хотите в столовую?
Она нежно улыбается, глядя ему в глаза.
— Мне надоело счетоводство...
— Вы местная?
— Нет, — охотно отвечает она, уже предполагая дружелюбную заинтересованность. — Я приехала к мужу, который работает в Еленовке.
— А! — говорит Капитан, опять посуровев. — Вы хотите немножко подработать летом, а осенью сбежите. Мы берем только местных. И у нас нет вакансии в столовой. До свидания!
Она растерянно смотрит ему вслед. Потом кричит слабым голоском:
— А счетоводом?..
— Сдайте испытание бухгалтеру, — оглядывается на ходу Капитан.
Нет, какой-то нервный день сегодня!..
На пристани мартунннский кооператор требует срочно отправить его товары.
— Но вы заплатили за перевозку, уважаемый гражданин?
— Да... нет... хотя деньги уже переведены. Они уже в еленовском банке...
— Хорошо. Принесите мне маленькую бумажку из банка.
Кооператор мнется.
— Слушайте! — гремит Капитан. — Если я приду в вашу лавочку и попрошу себе товар, а деньги — послезавтра, — что вы мне скажете на это?
Кооператор молчит, пристыженный.
Да, он, Капитан, научит их тут на побережье понимать финансовую дисциплину! Он покончит тут с неряшеством, разгильдяйством и — как это? — рука руку моет!.. Первобытные люди! Они до сих пор смотрят на судоходство как на какое-то бесплатное катание, которое для их развлечения устроили на Севане!.. По с этим покопчено! Деньги на стол, и ваш груз идет к месту назначения!..
Крупно шагая, Капитан возвращается с пристани и вдруг застывает перед-ямой недавно выкопанного артезианского колодца. Мальчик помпой качает оттуда воду. Колодец все еще открыт, он зияет, как пропасть. Сто сорок пять раз он говорил этой Техничке, что колодец нужно закрыть досками и поставить стационарный насос Альвейер. Камни, щепки, лягушки-магушки, всякая дрянь валится в яму. Какой-нибудь резвый ребенок тоже может упасть туда...
Он отдал приказание. И что же?.. Когда этим людям говоришь идти направо, так они идут налево!..
Сердце Капитана смягчается только в механической мастерской. Он любит эту мастерскую. Он собирал ее семь лет по винтику. Кроме того, здесь работают два русских человека, которых он уважает. Слесарь Антон и кузнец-котельщик Яков. Оба — золотые руки. Ах, какие трудолюбивые, честные, начитанные люди! С ними вечерком очень интересно поговорить о конференции по разоружению.
Слесарь Антон, круглолицый и, как всегда, какой-то приятно умытый, делает ведра для склада. Они здороваются, и Капитан благосклонно смотрит, как ловкие руки Антона сгибают жесть. Но он замечает в то же время, что земляной пол в мастерской давно не метен, валяются обрезки, бумажки, всякий ржавый хлам. Капитан не может обойти это молчанием.
— Пол надо почистить, Антон, — говорит он насколько возможно мягко.
— Я это сделаю, Капитан, — вежливо откликается слесарь.
Капитан смотрит на пол, и тут новая мысль озаряет его.
— Как ты думаешь, Антон, — спрашивает он важно, — сколько асфальту нужно для того, чтобы залить весь этот пол?
Антон, прищурившись, оглядывает площадь мастерской и потом с сомнением качает головой.
— К сожалению, я не компетентен в этом вопросе.
— Да, да, — добродушно смеется Капитан, — ведь ты же профан в этих делах.
И он направляется в кузницу.
— Послушай, — говорит он голубоглазому кузнецу со смышлено-восторженным лицом русского мастерового, — послушай, Яков, голубчик (так он всегда обращается к нему)... Когда же ты мне разберешь эту мачту?.. Ты знаешь, оно уже строится в Эривани, и мне необходимо угловое железо...
Они сговариваются относительно разборки большой железной мачты, которую, по проекту одного фантазера-инженера, хотели воздвигнуть в качестве маяка на Гюнейском берегу; мачта оказалась слишком тяжелой, ненужной и уже несколько лет без движения лежит у пристани. Капитан всегда был принципиальным противником этой мачты, — и вот он, час последнего торжества: Яков с подручным разберут мачту послезавтра.
Но верно ли, — интересуется Яков, — что его подручного переводят масленщиком на судно?
Подручный, тихий мальчик-армянин, перестав раздувать мех, смотрит на собеседника с волнением.
Да, кивает Капитан, он отдавал такое распоряжение. Мальчик пойдет на «Амбарцумян». Но через день, когда судно стоит в порту, он будет приходить в мастерскую. Пусть молодой человек подучивается на токарном станке и в кузнице, если он хочет получить специальность и пробить себе дорогу в жизнь. Судовой механик, который не умеет сделать болт или костыль, — его нужно выбросить в воду...
Подручный снова и с чрезвычайным усердием принимается раздувать мех. Летят искры, конец железного стержня на углях становится прозрачно-розовым и мягким даже на взгляд. Капитан и кузнец-котельщик тихо и строго говорят онем, о том, что уже заканчивается постройка на Эриванском механическом заводе. А там, за черной рамой раскрытой двери, в ослепительном штиле лежит озеро. Сейчас оно нежно и сонно. Небо, дальний берег, вода слились в голубых полдневных тонах, все неясно, все задернуто легчайшей кисеей. Но уже, странно чуждые всему, поверх Памбакского отрога улеглись плотным слоем серые, замыслившие недоброе облака; и уже иные, будто их перекинули через хребет для просушки, свисли клочьями по склону. Быть грозе к вечеру.
IIНе так ли это было: кто-то взял продолговатую каменную чашу, наполнил чистейшей холодной влагой и поднял высоко, под самые облака, поднял за здоровье земли, жизни и этой смуглой южной страны — аллаверды ко всем!..
Легко постигнуть величие Севана, если с Цамакоперта или с вершины острова отправить свой взгляд по протяжению озера на юго-восток. Тогда как бы растворяются ворота, образуемые вдали Норадузским и Адатапинским мысами, что с двух сторон вдаются в светлую гладь, и мерцающая морская беспредельность Большого Севана свободно встает к небесам. В ясный июньский день цепь снежных гор по берегу за Норадузом совсем близка, они словно бы вырастают из самого озера; чудится: льды. Будто полярная ледяная гряда отвесно поднялась над синей водой и тоскливые мороки сэра Артура Гордона Пима начинаются там, в холодных туманах; ибо и каменные письмена исчезнувшего народа хранит побережье.
За девять и за восемь веков до нашей эры, во времена Байского царства, по берегам озера жили веселые пышноволосые люди, богатая и мудрая жизнь шумела здесь. Бог знает, может быть, высокие города отражались, дрожа, в бирюзово-зеленых струях... Всевидящий Птолемей называет это озеро Лихнитес. Арабские географы также упоминают о нем и о рыбах с розовым мясом, вывозимых отсюда в вяленом виде на Кавказ и в Аравию; то — девятый век, время Карла Великого; и тогда уже стояли на горбу острова два бедных приземистых храма из черного камня, и быстрые стрижи так же, как сегодня, носились над ними... В какую прадревность ни взгляни, — светлое око закавказских высот всегда было в ноле зрения человечества, хотя и постигали Севан века затишья, омертвения, когда цепенели в последней немоте выгоревшие под солнцем берега, голые, как нищета Востока.
Но, быть может, никогда не было так тихо, так бедно на Севане, как в новое утро Армении и мира, весною тысяча девятьсот двадцать первого года. Погасло последнее эхо выстрелов и криков, отплескался очистительный народный потоп, и, как Ной из ковчега, вышел на пустынный берег озера капитан Черноморского коммерческого флота Эрванд Оганесович Гаспарян.
Смешные детские годы! Не слились ли они уже во мгле прошедшего с временами Ванского царства?..
Темно и нелюдимо синело озеро; пегие от нестаявших снегов безмолвные горы окружали его; на пологих подножьях валялись нищие селения — груды диких камней, развороченные чьей-то великанской ступней. Одни только валкие рыбачьи лодки колыхались у ветхих мостков, да еще нечто действительно подобное неуклюжему ковчегу мрачно темнело в Еленовской бухте; то было деревянное судно, построенное белыми моряками на потребу злосчастной партии дашпакцутюн и ее правительства.
