Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
Тарасюк, страдая от этого чувства, жался к соседу. Но Липатов крикнул:
— Держи дистанцию!
Тарасюк отполз, остался один. Сначала он стрелял, не видя врага, потом подумал, что стреляет для того, чтобы не бояться. Ему стало стыдно, и он перестал стрелять.
В бою чувствуешь, если и не видишь, поведение своего соседа. Помочь слабому — мужественная обязанность товарища. И Липатов хотел помочь Тарасюку, но Тарасюк, не поняв его намерения, отрекся от помощи и тем самым отрекся от дружбы и стал одиноким.
Очень скоро Липатов стал любимцем роты. Каждый его поступок отличался правдивостью и чистотой. Но с Тарасюком он больше не разговаривал. Он, казалось, не замечал его. А Тарасюка тянуло к Липатову. И когда ходили в атаку, он по–прежнему стремился быть ближе к нему.
Однажды Липатова ранили. Тарасюк подхватил его под руки и попытался отвести к перевязочному пункту.
Но Липатов вырвался из его рук и сказал:
— Из боя уйти хочешь?
Не знаю, говорил Липатов о Тарасюке с бойцами или не говорил, только отчужденно стали относиться к нему бойцы. И это усугубилось еще вот чем.
Отделение блокировало дзот. Шел рукопашный бой. Неожиданно в ходе сообщения показалась новая группа немцев. Они спешили на помощь своим. Командир крикнул:
— Гранату! Бей гранатой!
Тарасюк бросил гранату. Но забыл отодвинуть предохранительную чеку, и граната не разорвалась.
Бой был неравным, тяжелым. После боя Липатов разыскал неразорвавшуюся гранату и отдал ее Тарасюку.
— Вот, возьми обратно. Спасибо не надо. Это тебе враги спасибо скажут.
Теперь Тарасюк ел из котелка один, курил только свой табак. Ему некому было читать письма, и никто не читал ему своих. Это было одиночество.
Есть на войне такое, чего легко не прощают.
Мучаясь болью своего сиротства, Тарасюк попытался угодливыми услугами добиться расположения к себе.
Но от доброты его отказывались с отвращением.
Он попытался сдружиться с поваром Егошиным. Но Егошин сказал:
— Ты ко мне лучше не вяжись. У меня такая точка зрения: продукты на тебя переводят. Другому лишнего черпну, тебе — ни в жизнь!
Когда Тарасюк уходил с донесением, про него говорили:
— Пошла наша вобла к тихой заводи. Не любит, когда враг свинцовую икру мечет.
И хотя Тарасюк не по своей воле уходил из боя и его в пути обстреливали фашисты, нелюбовь бойцов сопутствовала ему. Тарасюк это чувствовал.
Но к чести Тарасюка нужно сказать: как ни страдал он, как ни тяжело ему было, он понимал справедливость такого отношения к нему.
Для каждого своего поступка он стал искать мысленно сравнение с той мерой, какую диктовало ему суровое воинское товарищество. И если поступок хоть на вершок подымался над этой мерой, он был счастлив. Но это было куцее и одинокое счастье.
Ну кто мог знать, что совсем недавно, чтобы быстрее доставить донесение, Тарасюк не прополз, а пробежал под огнем лощину, и, когда у самого лица пищали пули, он не пугался этого писка, не ложился, а продолжал бежать… А ведь ничего плохого не было бы, если б он лег. А вот он не лег.
Или вот тоже. Возвращаясь в подразделение, он наткнулся ка раненого пулеметчика. Второй номер был убит. Пулеметчик один отбивался от автоматчиков.
Тарасюк лег рядом, за второго номера, и до вечера вел бой. Потом, когда пришла помощь, Тарасюк встал и сказал пулеметчику:
— До свидания.
— Спасибо, — сказал пулеметчик.
— Не за что, — сказал Тарасюк.
А когда пришел в подразделение, командир наложил на него взыскание за то, что пропадал невесть где.
Тарасюк постеснялся сказать, где он пропадал, — ведь не поверят: Тарасюк — и вдруг в такое дело по своей охоте полез. Он только пробормотал:
— Заблудился я.
— А компас на что? — спросил командир. — Еще раз заблудитесь — в обоз пошлю. Там не заблудитесь.
И вот что сейчас отчудил этот самый Тарасюк. Хотя многим его подвиг показался удивительным, ничего, пожалуй, удивительного в этом не было. Вот утверждают, что характер человека выдается один на всю жизнь, вроде этакого духовного костюма. Но ведь это ж неправда.
Была река. По одну сторону окопались мы, по другую — враг. Получилось так, что река была «ничейной». Но что значит «ничейной», когда река наша?
А ты ее возьми.
Приказ будет — и возьмем.
Пришел приказ.
Начался штурм. Подразделения прорвали линию вражеских укреплений и ворвались в глубину.
Тяжелые немецкие батареи открыли отсечный огонь.
Они били по реке. Снаряды дробили лед. Темная, дымящаяся на морозе вода высоко выплескивалась после каждого взрыва.
Воспользовавшись огневой завесой, немцы подтягивали резервы.
Лейтенант Кузовкин составил донесение с указанием расположения огневых точек врага. Их нужно подавить огнем наших батарей. Иначе противник не даст подойти нашим подразделениям и отбросит их обратно.
— Идите, — сказал командир.
— Есть, — сказал Тарасюк.
— Дойдете? — спросил командир и посмотрел в глаза Тарасюку.
Тарасюк понял, о чем подумал командир, и смутился. Тарасюк хотел рассказать про пулеметчика. Теперь это было очень нужно, чтоб командир верил ему. Но лейтенант вдруг пожал ему руку и сказал:
— Все.
И Тарасюк пошел.
Была ночь. Мела пурга. На длинных световых стеблях в небе качались ракеты. Сыпались, как угли, трассирующие красные пулеметные очереди. Ломалась и трещала земля от взрывов.
Тарасюк шел по целине.
На снегу лежал фашист с примерзшими к земле длинными светлыми волосами. Лицо его запрокинуто, глаза открыты, в орбитах, словно очки, круглый лед. По–видимому, плакал перед смертью.
Тарасюк равнодушно посмотрел на труп и прошел мимо. Разве мало их валялось в степи!
Тарасюк шел и думал — думал о том, как сильно он волновался, когда командир говорил с ним. Это было потому, что командир мог его не послать. И если бы командир не послал его, он был бы так раздавлен, так унижен… Сейчас он испытывал такое чувство, будто чудом спасся от смерти. Потому что это было б тогда как смерть.
Снаряды падали в реку. Сначала они пробивали лед. Мгновение на льду оставалась только темная дыра. Потом из реки вздымалось гигантское водяное дерево. Льдины кололись со звоном, вода между ними дымилась, словно была горячая.
Тарасюк спустился к реке. Он ступил на льдину.
Она плавала в воде легко, как пласт сала. Льдина погрузилась в воду. Он прыгнул на другую, потом на третью. Но валенки успели обледенеть, он поскользнулся, он катился. Чем ближе к краю, тем льдина больше кренилась. Тогда он упал.
На краю льдины он осторожно поднялся, занес ногу и поставил ее на следующую льдину. Не прыгал, боялся поскользнуться. Но льдины стали разъезжаться в разные стороны. Он пытался удержать их ногами, но они оказались сильнее его. И он упал в воду.
Вода показалась горячей, потому что это было как ожог. Он пытался влезть на льдину, но она кренилась, становилась покатой, и он не мог на нее взобраться.
Снаряд зашуршал в воздухе. Звук был такой, как у дисковой пилы, работающей на холостом ходу.
Тарасюк сжался в отчаянии, погружаясь с головой в воду. Взрыв. Его тяжело ударило водой, несколько раз перевернуло. Вода била его, и она была тяжелая, твердая, как стекло.
Тарасюк попытался встать. Он стукнулся затылком о сомкнувшиеся льдины. Он пытался поднять льдину, но сил у него хватило только на то, чтоб успеть хлебнуть воздуха, и льдина прихлопнула его, как тяжелая крышка люка. Наконец ему удалось сдвинуть ее.
Он пошел дальше вброд, раздвигая льдины руками. У самого берега лед был целым. Он выбрался на кромку, поднялся на берег и побежал. Но очень скоро одежда стала тесной, она сделалась твердой и негнущейся. Потом она начала ломаться, резала тело, словно десятки лезвий безопасной бритвы.
Вдруг Тарасюк споткнулся, чуть не упал и машинально посмотрел, обо что он споткнулся.
Тарасюк увидел труп фашиста с примерзшими к земле длинными светлыми волосами, с запрокинутым лицом, и в орбитах трупа лежали круглые льдины, похожие на очки.
Тарасюк подумал: «Где–то я уже его видел», но где — вспомнить не мог.
И вдруг вспомнил. И он не поверил, что это так. Разве мало их валяется в степи. Это не тот… Это другой…
Он стал озираться и с ужасом убедился, что это тот самый фашист, которого он видел, отправляясь в путь.
Тогда он побежал обратно.
Он бежал, и одежда его трещала.
Теперь он не пытался перебраться по льду. Он бросился в воду. И странно — вода показалась теплее. Он расталкивал лед и шел по дымящейся, как кипяток, воде, хотя она была такая студеная, что и рыба мерзла бы от холода.
Он выбрался на берег и снова побежал.
В землянку пункта сбора донесений вошел человек и упал, стукнувшись о землю так, словно он был железный.
