Собрание сочинений. Том 3. Сентиментальные повести - Михаил Михайлович Зощенко
Ах, черт... писать-то некогда, а хочется побольше написать, ну да ладно, после напишу, посмотрю, как Вы ответите. А уж и напишу же: про все мои экскурсии по СССР и всякие проделки. Пока.
Жму Вашу лапу.
«Лелька-Бандит».
«Бандит» — мне дали прозвище за то, что часто я схватываюсь с ребятами, иному, бывает, так заедешь, что искры из глаз посыпятся.
Пишите.
Поговорим письменно о Маяковском, с которым я сообщалась письмами (когда была в Харькове).
Вам же пишу из одного фабричного местечка, Сред. Вол. Края.
Пишите все, не стесняйтесь, потому что я давно уже не считаю себя существом женского рода, а считаю — мужского.
Пишите, пишите, пишите.
Вашему ближайшему другу — привет, скажите, мол, какая-то Лелька завелась, привет, мол, велела передать. Вот.
Здесь очень красивая местность, думаю пожить здесь побольше.
Пишите скорее.
Если у Вас есть фотокарточка, то, пожалуйста, пришлите, я хоть посмотрю на Вашу физиономию.
А потом и я Вам пришлю, если хотите, только Вы-то уж пожалуйста-распожалуйста пришлите. Жду.
Тьфу! Я и забыла, что я с Вами уже простилась. Ну пишите, а потом уж я Вам, эх и напишу. Простите, что я Вас не называю по имени и отчеству, но я к этому что-то не привыкла, впрочем, если желаете, то я Вам напишу: дорогой Михаил Михайлович... и т. д. Желаете?
Напишите, сколько Вам лет, и обязательно пришлите фотокарточку.
Ну довольно. Еще раз жму лапу.
Лелька.
Простите, что пишу на таком обгрызышке бумаги.
Акростих
Михаилу Михайловичу Зощенко
Много юмора в маленьких книжках,
И люблю я их очень читать,
Хотя в пошленьких этих людишках,
Ах, как грустно себя узнавать.
И из книжек живые лица,
Лицемерно смеясь, глядят.
Занесена на эти страницы
Обывательская среда.
Щетка буден усталую спину
Ежедневно без устали трет...
Не хочу захлебнуться в тине,
К новой жизни, покончив с рутиной,
Обывательщина идет.
Милый Михаил Михайлович!
Я знаю, что стихотворение плохое, не выдержан размер, вообще слабо, но, знаете, акростих[117] очень трудно сочинять, тем более что Ваша фамилия совсем не приспособлена для этой цели.
Мне очень хочется послать Вам одно или два моих стихотворения, но я боюсь, что Вы мне не ответите, и поэтому решила сначала немножко задобрить Вас акростихом, а если Вы окажетесь таким милым, каким я Вас представляю себе, и ответите, тогда послать Вам мои «труды».
Боюсь, что я совсем не умею работать над своими стихами. Как-то я прочла статью Маяковского о том, как он работал над своим стихотворением на смерть Есенина[118]. Прочтя ее, я заплакала, потому что никогда не сумею так работать. Михаил Михайлович! Если Вам скучно писать — не отвечайте. Я очень глупа, что надоедаю Вам, но я счастлива была бы получить от Вас ответ. Ведь Вам не так уж трудно черкнуть пару строк.
Поставьте себя на мое место — и Вы ответите.
С горячим приветом...
Незнакомка
Октябрь 1930
Уважаемый тов. Зощенко.
Пишет Вам незнакомка, не старайтесь припоминать, так как Вы меня абсолютно не знаете и никогда не видели. Очень увлекаюсь В/произведениями, у меня их целых два тома, кроме последнего, и на досуге после работы я люблю взбираться на кровать и смеяться от всей души от Ваших праведных трудов. Сегодня как-то стихийно пришла мне мысль написать Вам, не думайте, что отсюда я преследую какую-либо цель, авторскими способностями я не обладаю, а пишу «по простоте душевной». Видите ли, как фразы Ваши прививаются, я сейчас вспомнила эту фразу от «Негрооперетты»[119]. Я смело надеюсь, что не откажете в столь скромной просьбе, тем более чистокровной пролетарке. Я Вас прошу прислать мне Ваших несколько последних произведений, так как при всем желании не смогла попасть на вечер литераторов, который не так давно состоялся в театре. Теперь Вас, конечно, интересует (а, может быть, и нет), что я из себя представляю. Самая обыкновенная работница с фабрики «Красное Знамя». Боюсь, этот материал послужит для Вас оживлением для Вашей пищи.
С тов. приветом...
Все-таки ожидаю положительного ответа.
Вас, наверное, интересует, откуда я знаю В/адрес, — это очень просто — в телефонной книжке.
Человек на улице
В ноябре тридцатого года я получил удивительное письмо от незнакомой молодой женщины.
Как выяснилось, эта женщина три года назад приехала из провинции в Ленинград. Ей не повезло. Вместо ожидаемой прекрасной жизни она столкнулась с большой нуждой. Она не сумела найти ничего хорошего. Она не нашла себе даже пристанища.
Три года она проходила по улицам, ночуя то у знакомых, то в каком-нибудь учреждении, то просто у случайных встречных.
Повсюду, куда она приходила в поисках работы или ночлега, у нее требовали союзную книжку, паспорт, удостоверение, путевку, карточку с биржи труда и т. д.
Впоследствии, когда я встретился с этой женщиной, выяснилось, что, кроме метрики, у нее ничего не было. У нее не было даже хлебной карточки.
Женщина сконфуженно говорила об этом, утверждая, что ей просто непонятно, откуда это все берется.
Оказывается, не всем дано канцелярское умение управлять своей жизнью. И не все эти люди умеют набивать свои карманы удостоверениями. Такие люди прежестоко бывают наказаны. Но вот это письмо:
Михаилу Зощенко.
Вас никогда не приводила в холодное бешенство лампа на чужом столе...
Вам не приходилось ночами бродить по черным скользким камням и заглядывать в теплые пятна чужих окон, куда страшно хочется швырнуть камнем... У меня — девятнадцать лет и желтый чемоданчик. На плечах — что-то невесомое на шелковой подкладке. В голове — муть и иногда страх. Я одна насквозь. Приближение каждого вечера встречаю с болезненной гримасой: куда идти ночевать. И каждый новый рассвет жмет виски холодом неизбежности наступающего дня. Вот такое состояние с небольшими передышками (время от времени я выхожу замуж или приезжаю недельки на две домой) — продолжается уже три года. Вместо того, чтобы к этому привыкнуть, — я чувствую, что начинаю медленно сходить с ума. Как на салазках с невысокой горы. Людей люблю. Очень. Но их жизни ненавижу. Их чужие уютные жизни. Даже жизнь моего дома, моих родителей — для меня чужая. Я к ней никак не могу присосаться. Я там могу только отдыхать. И то
