Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 1
От головы колонны отделилась темная фигура.
— Стой!
Спивак узнал по голосу Петренко. Комбат отошел немного в сторону от бойцов и присел. Спивак подошел к нему.
— Это кто? — спросил Петренко. — Капитан?.. Как думаешь, Павло Григорьевич, прошли мы восемь километров?
Спивак и Петренко, когда бывали вдвоем, позволяли себе вольность называть друг друга не по чинам, а по имени. Спивак звал Петренко Микола Ильич, а чаще просто Микола, Петренко Спивака — всегда по имени-отчеству: Павло Григорьевич.
— Восемь километров? — сказал Спивак. — Пожалуй, прошли. Вышли в девять, а сейчас, — он посмотрел на светящиеся стрелки ручных часов, — десять пятьдесят пять. Да, прошли. Ты что смотришь, Микола?
— Три кургана должно быть здесь, по карте. От них — поворот. Вон там что-то, не разберу, не то туча, не то они.
Спивак, подобрав полы плаща, опустился на корточки. Темное небо почти сливалось с черной землей. Линия горизонта терялась в тучах, еще закрывавших часть неба.
— Откуда такая привычка, Микола, — спросил, усмехнувшись пришедшей вдруг в голову мысли, Спивак. — Если высматриваешь что-нибудь ночью, то на землю ложишься? Это привычка степного человека, хлебороба. Да? Вот так, бывало, пасешь волов на толоке в майские ночи, залезешь на старую скирду, зароешься в солому, угреешься и заснешь. Проснешься — нету волов, ушли. Скатишься со скирды, ляжешь на землю и высматриваешь: где же они есть, черти рогатые? Против неба их лучше видно. Сморишь — двигается что-то по Охримовой озимке, рога будто качаются. Скорей туда, пока дед Охрим не занял! А дед уже сзади подбегает да как врежет тебя арапником по ногам! Ты пас их, Микола? Вот вредная скотина! Взбредет ему в башку, что где-то трава вкуснее, наметит себе азимут — и идет и идет, хоть черта ему дай. Я раз аж за двадцать километров нашел их, на хуторе Капустином.
— Ты что-то тоже начал, Павло Григорьевич, про волов, про озимку, — сказал Петренко. — Дома побывал?
— А как же, побывал, — ответил Спивак, и в голосе его еще слышалась непогасшая улыбка. — Видал, как люди сеют. За чепиги подержался…
Впереди небо чуть осветилось, под тучами заиграли бледно-голубые зарницы — что-то загорелось там. На светлом небе невдалеке выступили три горба — три степных сторожевых кургана.
— Они, — сказал Петренко и встал на ноги. — За мной, шагом марш!
Под ногами пошла опять какая-то крепь: старые, сухие, ломкие бурьяны с молодой порослью между ними.
В неглубокой лощине, у заброшенного степного колодца со сломанным журавлем, Петренко остановил батальон и рассредоточил его поротно.
— Ложись! Командиры рот — ко мне! Горбенко, Незамаев! Лейтенант Добровольский, дайте им еще трех автоматчиков. Разведать окраину села. Тут, вероятно, у них тоже окопы. Вот там какой-то черт трассирующими бьет. К дороге пройдите. Возьмите ножницы, может быть, проволока есть.
Растянувшись на земле, Петренко достал из кармана табак и обрывок газеты, свернул папиросу и, накрывшись плащом с головой, закурил первый раз за ночь. Справа и слева от него веером — голова к голове, ноги врозь — легли подошедшие за получением боевого приказа командиры рот. Где-то сзади шелестели катушкой телефонисты, тянувшие линию от КП[7] полка.
…Пока Петренко, ориентируясь на смутно выступавшее в темноте высокое здание на окраине села, чуть видную при вспышках ракет церковь, ветряк на выгоне, намечал, откуда наступать ротам, куда выдвинуть пулеметы, какую задачу поставить автоматчикам, Спивак с парторгом батальона, пожилым, усатым, огромного роста младшим лейтенантом Родионовым, бывшим одесским грузчиком, собирал агитаторов. И в пятой и в шестой ротах не осталось ни одного из старых агитаторов, которых готовил и назначал еще Спивак.
— Кого же можно выделить? — спросил он парторга. — Что у тебя за пополнение? Есть подходящие ребята?
Родионов назвал несколько фамилий командиров взводов, недавно принятых в партию, командиров отделений — комсомольцев и рядовых бойцов, награжденных в последних боях.
— Ну, давай по одному.
Парторг стал вызывать из рот намеченных. Спивак беседовал с ними.
— Новичок? После ранения. Ну, у нас-то новичок? Вот я ж и говорю… А где воевали? На Южном и на Четвертом Украинском? Хорошо… А в гражданке где были? Какая специальность? Техник по холодной обработке металлов. А-а. Не знаю, незнакомое дело. По холодной обработке?.. Это не то, что говорят, — холодный сапожник? Нет… Ну, вот: боец вы, значит, грамотный, обстрелянный, кандидат партии — назначаю вас агитатором. Справитесь? Что будет непонятно — помогу. Только тут, смотрите, холодная обработка не пойдет. Тут горячая нужна. Отзвонил и с колокольни долой — не годится… Ну, ложитесь, поспите пока здесь, поговорим еще.
Другого спрашивал:
— Отступать приходилось?
— Приходилось, товарищ капитан. Из Керчи в сорок втором. На Кубани у казачек совестно было кружку воды попросить…
— А наступаешь откуда?
— От Туапсе. Ростов брал. Киев брал.
— Так. Семья какая? Сколько вас, сынов, у батька воюет?
— Воюет нас, братьев родных и двоюродных, одной фамилии Осиповых, всего восемнадцать человек на сегодняшний день, товарищ капитан.
— Снайпер?
— Занимаюсь, когда в обороне стоим.
— Счет есть?
— Двадцать семь на сегодняшний день. Стреляю, товарищ капитан, бронебойно-зажигательными. Если упал и одежа на нем горит, — значит, точно, убил.
— Хорошо. Образование какое? Семь классов. Комсомолец? Ну, будешь агитатором во взводе. Будешь учить всех воевать, как сам воюешь. Ложись пока… Только в беседах с бойцами, товарищ Осипов, меньше употребляй таких выражений: на сегодняшний день, сконцентрировать внимание, мобилизовать усилия. Говори просто, как дома с братьями или с матерью разговаривал. Ты же никогда не говорил матери так: «Мама, я хочу на сегодняшний день жениться», а? И здесь особенно не закручивай… А если зададут тебе какой-нибудь трудный вопрос, что не сможешь сам ответить, — насчет изоляционистов в Америке или польского эмигрантского правительства в Лондоне, — в гапоны не лезь. Обратись или к парторгу, товарищу Родионову, или к комбату, или ко мне, когда буду у вас, — мы разъясним. Лучше честно признаться: не знаю, товарищи, выясню — отвечу, чем напутать чего-нибудь.
Смысл поговорки капитана «не лезь в гапоны» знали лишь те, кому он рассказывал ее происхождение. Остальные по тому, каким тоном и в каком месте речи употреблял ее Спивак, догадывались, что она означала — не залезать в дебри. Это была любимая поговорка Семена Карповича Сердюка, секретаря райкома партии на родине Спивака и Петренко, много лет работавшего у них до войны и после немцев опять вернувшегося в район. Когда-то партком одного совхоза в их районе объявил выговор старому рабочему-коммунисту за ошибки при проведении беседы на тему о кровавом воскресенье. Дело разбиралось на бюро райкома. Выяснилось, что рабочий был политически малограмотен и спрашивать с него за теоретические ошибки было нелепо. Секретарь парткома совхоза говорил: «Но я же его предупреждал: ты не лезь особенно в попа Гапона, в зубатовщину, ты просто расскажи рабочим, что произошло в этот день в Петербурге». По предложению Сердюка выговор сняли. Он хохотал на бюро до упаду, переспрашивая секретаря парткома: «Как, как ты сказал: не лезь в Гапона?» С тех пор это и стало его поговоркой: «Я же тебя предупреждал: не лезь ты, пожалуйста, в гапоны!»
Собрав человек пятнадцать агитаторов, Спивак сказал им:
— Дело подходит к границам, товарищи. Не знаю, как у кого, но у меня лично неспокойно будет на душе, если те фашисты, которые жили в наших городах и селах, видели наш чернозем, ели наш хлеб, виноград, вишни, сало, вернутся домой. У свиньи память на палку короткая. Есть пословица: не помнит свинья полена, а помнит, где поела… Я недавно из тыла приехал. Знаете, что сейчас на думке у каждого человека, что кладет первый кирпич на развалинах? Ну, думает он, другим разом ншим часом, построить бы такую жизнь, чтоб еще лучше прежней была. И главное — чтоб удалось закрепить ее теперь навечно. Люди, прожившие два года под фашистами, просят нас бить их так, чтоб никогда не вернулись они к нам, чтоб никогда вовеки не повторился этот ужас, что пережили там. Наши дипломаты попробуют договориться с союзными державами насчет послевоенного устройства мира: как сделать, чтобы фашизм не воскрес. Об этом будет речь на мирной конференции. Ну, не с нашими солдатскими нервами ехать на ту конференцию. У нас на сегодня, пока пушки гремят, дипломатия простая — окружать и уничтожать, не выпускать фашистов живыми за границу, а кто и уйдет — там догнать их. Вот она, задача наша: прихлопнуть их в этом селе. Дивизионная разведка доносит, что их тут набилось, как блох в старой кожушине. Бегут, но все-таки оставляют заслоны, чтоб задерживать нас. Тут у них что-то вроде опорного пункта. Узел дорог. Машин, говорят, много стоит, танки даже есть. Все в порядке. Это не хутор Яничкин, где десять факельщиков захватили. Так вот надо, чтобы все здесь и остались. Понятно? Батальон ваш будет действовать на очень важном участке. Когда их нажмут с той стороны, все кинутся к выходу в тыл и будут пытаться пробиться. Не пустить! Как бы ни напирали — не пустить! Чтоб ни один не унес костей. Вот на это настройте сами себя и разъясните бойцам. Мешков, котлов побольше — такой приказ по всей армии. Сегодня и мы «котельщики». Небольшой, правда, котел, не Корсунь-Шевченковский, но каши наварить в нем можно. Вопросы есть? Как с боекомплектом? Противотанковые гранаты имеются? Патронов у бронебойщиков достаточно? К нам, возможно, и артиллерия подойдет, но лучше рассчитывать пока на свои силы. Бой будет жаркий. Вот все, что я хотел сказать вам, товарищи агитаторы. А вы передайте своими словами бойцам. Какими словами — это уж ваше дело. Выбирайте такие, чтобы доходили до сердца. Сейчас можно отдыхать. Утром увидимся. Узнаю по телефону в штабе полка, какие там новости но радио, расскажу вам.
