Берды Кербабаев - Небит-Даг
— Не можешь забыть?
— Ах, я и не думаю об этом.
Нет, ее решительно нельзя узнать и невозможно понять! Куда девалась привычка поддразнивать, кокетничать, командовать, капризничать? Говорит не глядя, будто мысли унеслись за Балхан. Что ж, помолчать вместе с ней?
Из дверей техникума высыпал народ. Две девушки в длинных платьях из кетени, переливающихся фиолетовым и зеленым, с косами, переброшенными на грудь, степенно направились к дальней скамейке, где сидели Нурджан и Ольга. Светловолосый взлохмаченный паренек закричал вслед:
— Биби! Роза! Стол освободился! Идемте играть! Биби, скорее!
— Пойдем, пожалуй? — сказала Ольга. — Шумно становится.
Нурджан отметил про себя и эту новость. Раньше Ольга любила гулять в самые шумные часы, по самым людным улицам.
Они вышли в переулок, пустынный в этот дневной час, но Ольга повернула не к площади Свободы, а в сторону Балхана: одним концом переулок упирался в гору. Налетел порыв ветра, тонкие ветки белой акации, растущей вдоль тротуара, заломились в одну сторону, и в открывшемся небе Нурджан увидел, как пышное пуховое облако проглатывает солнце.
— Тебе холодно? — спросил он. — Хочешь мой плащ?
— Нурджан, ты милый, — сказала Ольга, будто не слыша вопроса, и улыбнулась, кажется, первый раз за весь день.
— Значит, не сердишься? — спросил он с надеждой.
— И никогда не сердилась. Я мучилась, если хочешь знать, — и в голосе ее послышались слезы. Как хорошо было пожалеть себя, вот сейчас, когда он идет рядом и крепко держит за локоть.
Родинка дрогнула на щеке Нурджана.
— Ну хорошо, я виноват, я сам себе никогда не прощу. Но что же теперь делать?
— А ничего! — Ольга широко улыбнулась. — У нас все еще будет очень хорошо, только по-новому… Я теперь гораздо старше стала.
А он? Разве он стал старше? Нурджан подумал о том, как теперь далек тот осенний день, день песчаной бури, когда он шел на промысел, качаясь на ветру, и выдумывал не то стихи, не то какие-то особенные слова, которые должны были поразить Ольгу. Оказалось, вовсе не надо было мудрить, ничего не надо придумывать… Чувствовать правильно, доверять, если любишь. Кажется, об этом толковал Аман в тот последний вечер перед бегством Нурджана в Сазаклы?..
Аман в это время ехал в машине с Сафроновым из Небит-Дага в Вышку. Ехали молча. Каждому было о чем подумать.
Андрея Николаевича угнетала перемена, происшедшая с Ольгой. Ее печаль и отчужденность замечала даже маленькая Верочка. В доме стало пасмурно, будто туча налетела, будто молодость покинула его навсегда… Он догадывался, что сестра поссорилась с Нурджаном, но причину ссоры не узнал, а спрашивать стеснялся. Слишком замкнута и скрытна стала Ольга за последние дни. В то же время Сафронов понимал, что Ольге надо помочь. Как часто девичье воображение разыгрывается на пустом месте, создает непреодолимые препятствия из камушка, лежащего на дороге… Кому же и вмешиваться в эти дела, как не близким, умудренным опытом? Может, Атабаев прольет свет на эту ссору? Кажется, он очень дружен с братом.
— Вы не знаете, что происходит с нашим подрастающим поколением, Аман Атабаевич?
Аман вздрогнул, очнувшись от мыслей, но сразу понял, о чем идет речь.
— Как будто начинаю разбираться, — уклончиво сказал он, не зная, деликатно ли посвящать Андрея Николаевича в отношения влюбленных.
— Меня очень тревожит Ольга, — продолжал Сафронов, — но я ничего не могу понять…
— Тут пустое недоразумение. Мерзкая сплетня по поводу поездки Ольги и Тойджана в колхоз.
— Но ведь вы тоже там были. Скажите, вы ведь не слишком были заняты скачками и выпивкой, вы обратили внимание, как вела себя Ольга?
— Как вела себя? — переспросил Аман. — Как птичка. Радовалась, что видит новое, расспрашивала обо всем, удивлялась…
— Я и не сомневался в ней, только думал, что по недомыслию юности она могла дать повод для разговоров…
— Ну, какой там повод! Те, кто распускает слухи, не нуждаются в поводах. Сами выдумывают все, что им требуется.
— А кто же все-таки распускает?
— По-моему, Ханык Дурдыев.
— Какая же может быть у него цель? — удивился Сафронов. — А ведь у такого типа должна быть какая-нибудь цель… Не так давно, незадолго до пожара, Човдуров уговаривал меня уволить Атаджанова и что-то туманно намекал на сведения, полученные от Дурдыева… Видите, как получается-то? Бьют по детям, а попадают куда?
— Значит, он еще до пожара хотел уволить Атаджанова? — быстро спросил Аман.
— В том то и штука!
— Да, — задумчиво произнес парторг, — наши дети только жертвы уличного движения. Дело вовсе не в них. Тут какая-то серьезная провокация, в которой нужно разобраться.
И снова оба надолго замолчали.
Мысли Амана были целиком заняты предстоящим партийным собранием. Он не мог забыть лица Аннатувака, когда тот узнал, что на следующей неделе будет разбираться его персональное дело. И ответил Аннатувак как-то загадочно: «Собака не лает, пока не услышит шороха». Смысл этой поговорки всем известен — дыма без огня не бывает. Но Аннатувак вкладывал какой-то другой смысл, что-то вроде «все на одного, и ты залаял». Он еще и жертвой самому себе кажется! Как же все-таки могло случиться, что человек, которого Аман видел героем в трудные дни войны, превратился в мелкого честолюбца? Надо было бы проследить историю этого превращения, вдуматься поглубже, может, отыскать долю и своей вины… Неужели это ничтожество Дурдыев мог повлиять на Аннатувака? В роли Ханыка тоже надо разобраться, а это самое противное. Припрешь такого к стене, и он сразу же начнет ворошить грязное белье, выльет ведро помоев на головы честных людей, начнет увиливать, отказываться от своих слов… И, преодолевая отвращение, придется во все это вникать. А загадок много. Как, например, попало к матери это подделанное письмо?
В этот час Ханык, занимавший мысли парторга и главного инженера, стучался в двери Мамыш.
Он все подсчитал. В конце концов рано или поздно придется отвечать за детей и Зулейху, но если еще прибавится клевета, подложное письмо, тогда несдобровать! Надо попробовать выкрутиться, и тут без старухи Атабаевой не обойдешься.
Как только Мамыш открыла дверь, он бросился к ней с раскрытыми объятиями.
— Мамочка, давай мне бушлук!
У Мамыш голова пошла кругом.
— На буровой Атабая ударил фонтан?
— Не угадала!
— Что же случилось?
— Мамочка, солнце радости обернулось к тебе!
— Ай, расскажи, дорогой!
— Все узлы развязываются в твою пользу!
— Узлы? Польза?
— Я же говорил тебе: приведу Айгюль в дом твой…
Мамыш даже задохнулась и глотнула воздух открытым ртом.
— Ханык-джан, скажи: мне снится это счастье?
— Нет, мамочка. Сбылось твое желание!
— Пусть светятся очи твои, мой дорогой!
Ханык начал рассказывать заранее придуманную историю о том, как Човдуров прогнал Тойджана с работы, как прочистил свое горло, накричав на Айгюль, а она говорила: «Брат мой, прости меня. Теперь я буду там, где ты пожелаешь». А Таган твердо сказал: «Дочь моя, не заглядывайся на какого-то бродягу, а поищи парня с головой. Если Тыллагюзель предлагает семью Атабаевых — с радостью прими. Породниться с Мамыш — есть ли большее счастье на земле?» А потом Айгюль на промыслах вызвала к себе Нурджана, и они долго оставались наедине. И всех надоумил и привел к верным мыслям не кто иной, как сын Дурдыева, Ханык.
Старуха кивала головой, не спуская умиленного взора с Ханыка.
— Дорогой мой, чтоб глаза твои не знали боли! Пусть господь воздаст тебе за все хорошее, что ты сделал для меня. Я и в могиле не забуду тебя!
— А мне и не нужно другого счастья на свете, как счастье порадовать тебя!
Старуха не могла наглядеться на Ханыка. Ей казалось, что это незримый пророк Хидыр, принявший образ человека. Она сожалела, что не догадалась подать ему руку и проверить, есть ли кость в его большом пальце. Древняя легенда говорила, что большой палец Хидыра должен быть мягким. Мамыш раскрыла буфет и ставила на стол все, что было в доме съестного. Ханык уплетал за обе щеки и чурек, и мясо, и дыню и с увлечением рисовал перед ней картины будущей свадьбы.
На свадебный той должны собраться все иомуды от Балхана до Каспия. Мамыш собиралась пригласить родственников и друзей из Челекена, из Чарыда, из Гыра. Поэтому нельзя спешить. Следовало заранее позаботиться и о машинах. По расчету Ханыка выходило, что из Ашхабада надо вызвать не меньше ста такси, а для угощения закупить не менее тонны риса и стада овец. Он обещал предоставить всю живность для тоя. Стоит ему черкнуть два слова в колхоз, и оттуда пришлют овец и десяток верблюдов в придачу для призов на празднике. Это будет его вклад в свадьбу, а с колхозом рассчитаться всегда успеет. Раздразнив вдоволь воображение старухи, Ханык неожиданно спросил:
